Семен Бабаевский - Собрание сочинений в 5 томах. Том 5
— Посидим, батя, на траве, покурим. Ночка-то какая светлая!
Сбочь проселка поднимался курчавый загривок, трава под слабым лунным светом серебрилась. Василий Максимович опустился первым, устало прилег на бок, рядом присел Барсуков, доставая спички и пачку сигарет. Они закурили и некоторое время молчали.
— Что же ты, Тимофеич, с сыном не поздоровался?
— Ну как он тут… с вами? — не отвечая спросил Барсуков. — Старается?
— Еще как! — Раскуривая сигарету, Василий Максимович помолчал, обдумывая, что сказать отцу о сыне. — Парень он старательный и смышленый и трудится с любовью, а это самое главное. Нравится мне Тимоша, натурой пошел в деда. И имя у него дедово. Тебе, как отцу, скажу: есть, есть в Тимофее и смекалистость, и деловая хватка, и твердость; ежели он взялся за какое дело, то не отступит. Таким был и твой батя, а мой друг Тимофей Федорович. В молодости мы были напарниками, сколько мы землицы вспахали до того, как стали солдатами! А теперь вот гляжу на Тимошку и, веришь, вижу в нем свои молодые годы, и кажется мне, что снова мы с Тимофеем напарники… И то, что Тимоша пришел ко мне, и что пришел сам, с охотой и без дозволения родителей, меня радует, потому как мои сыновья, сам знаешь, к борозде не потянулись. И раз Тимоша пожелал трудиться на земле, то я помогу ему стать настоящим механизатором. Скоро начнем косовицу, поставлю Тимофея Барсукова на комбайн, научу хлеб убирать… Дело у него пойдет!
— Весной его возьмут в армию.
— Там тоже нужны механизаторы. Будет танкистом.
— Не ждал я от Тимофея такого поворота, не ждал.
— Не обижайся на сына, Михайло, не надо.
— Без высшего образования, недоучка. Как же не обижаться?
— Самую надежную науку человеку дает жизнь.
— Не всегда так, батя. А культура?
— Тоже от нее, от жизни. — Василий Максимович приподнялся на локте, посмотрел на бледное от лунного света лицо Барсукова. — Недавно мы были у тебя. Какое образование и какая культура у Андронова Андрея, у Нечипуренка Кузьмы и у меня? А ты слушал нас, вникал, и в душе у тебя что-то от того разговора сохранилось. Ведь так же? А почему? Потому, что пришли к тебе люди с житейским опытом. И когда я сказал, чтобы ты поглядел на себя со стороны, ты переменился в лице, а в глазах у тебя появилась суровость. Почему?
— Разве это вы сказали: «Тимофеич, погляди-ка на себя со стороны»? — вырвалось у Барсукова.
— А то кто же? Неужели позабыл?
— Вот так штука! А я ломал голову и никак не мог вспомнить. — Барсуков задумался. — Батя, я вырос у вас, уважаю вас как отца родного… Так что же я, по-вашему, должен увидеть сам в себе?
— Недостатки, что ж еще.
— Какие?
— Ну, те, какие имеешь.
— А если у меня их нет, недостатков?
— Есть они у тебя, есть. Только надо самому увидеть.
— Но я же их не вижу.
— Это бывает, не всякому под силу глядеть на себя со стороны и все видеть… Тебе трудно…
— Почему трудно?
— Думаю, по причине зазнайства, — спокойно ответил Василий Максимович. — Я замечал: чем выше у человека должность, чем больше у него подчиненных, тем с большей похвалой он думает о себе, над его глазами словно бы нависает паутина, она-то и мешает ему видеть себя со стороны. И ты не один такой…
— А как же Солодов?
— Солодов не тебе чета, Солодов человек особенный, жизнью тертый, да и умом бог его не обидел. Вот у Солодова и надо учиться.
— И все же, батя, вы уклонились от ответа на мой вопрос: какие во мне есть недостатки? Скажите откровенно, не обижусь.
— Что ж еще сказать? Когда мы пришли втроем, то, кажись, немало тебе порассказали. Разве уже позабыл?
— Да, да, конечно, помню.
Издали, как бы из-под земли плыл тягучий гул, все нарастая и нарастая, и они, прислушиваясь к этим привычным звукам, молчали. Когда же с противоположной стороны широкого черного поля глянули два огонька и, вздрагивая и приближаясь, заискрились на бугорках свежей пахоты, Василий Максимович сказал:
— Вот и Тимофей показался! Молодец твой сынок, быстро обошел круг. — Опираясь руками о колени, он поднялся. — Пойдем, поговоришь с сыном. Похвали, парню будет приятно.
— Поговорю как-нибудь в другой раз.
Барсуков быстро встал и направился к машине. Он разбудил Ванюшу, сказал ему, чтобы садился за руль, сам же, молчаливый и грустный, умостился сзади — чего с ним никогда не бывало, — и «Волга», мигая красными глазами, понеслась по забурьяневшему проселку.
«Да, старик прав, тогда они многое мне сказали, и я не забыл, все помню, — думал Барсуков, поудобнее привалившись спиной и вытянув болевшие в коленях ноги. — Но помнить мало. Надо что-то делать, что-то изменять и в самом себе и в своей работе. А что изменять и как изменять? С чего начинать? Когда? Сегодня или завтра? Или лучше после уборки? А может, сперва поехать к Солодову? „Вот у Солодова и надо учиться!“ Нет, к Солодову не поеду. Никто не должен знать, что у меня на душе, и задуманное мною надо осуществить без огласки и не вдруг. Вот только одна Даша должна все знать. Эх, Даша, Даша, что я тебе скажу? И как скажу? Очевидно, до того, как поговорить с Дашей, мне необходимо все и как следует обдумать, все взвесить, чтобы не попасть в смешное положение. Василий Максимович прав: я не один, и те недостатки, от которых мне необходимо избавиться, есть не только у меня, и я не могу быть белой вороной… А тут еще Тимофей засел в голове. Что с ним делать? Ума не приложу. Может, не надо ничего делать? Может, Тимофей поступил правильно, то есть так, как и надо поступать юноше, и, возможно, то, что намереваюсь сделать я, и есть то, что уже сделал и делает мой сын?..»
— Тимофеич, мы приехали, — сказал Ванюша.
«Волга» стояла возле калитки. Барсуков взял портфель, накинул на плечи пиджак и направился к освещенному крыльцу своего большого дома. На вопрос Ванюши, когда завтра подавать машину, ответил:
— Галя позвонит.
В доме свет горел только в одном окне. «Маша меня ждет». Барсуков вошел в прихожую и увидел жену. В ночном халате и в шлепанцах, с книгой в руках, Мария смотрела на мужа сонными, припухшими глазами и с той своей особенной грустью, к которой он давно привык.
— Ужинать будешь?
— Только чайку бы.
Он повесил пиджак на спинку стула, отвинтил Золотую Звездочку, из ящика стола взял обтянутую кумачовым бархатом коробочку, положил в нее желтый, блестевший под светом лампы металл, долго смотрел, держа на ладони раскрытую коробочку, и, отдавая ее жене, сказал:
— Пусть полежит у тебя в шкафу.
— А носить?
— По праздникам… Надо беречь.
— Михаил, что ты сегодня какой-то не такой?
— Какой же?
— Что с тобой? Не заболел ли?
— Нет, я здоров. Малость устал. — Барсуков поспешил переменить разговор. — Утром заглянул в милицию, насчет пожара на Беструдодневке.
— Ну что? Отыскали Никиту?
— Пропал Никита…
— Клава собирается возвращаться в свой дом?
— Там еще нужны ремонт, уборка. — Барсуков взял из рук жены стакан в красивом, чеканного серебра, подстаканнике. — Маша, а знаешь где наш Тимофей?
— Не знаю. Он уже не докладывает матери, куда уходит.
— А я знаю…
— Где же он? Вторые сутки домой не заявляется.
— Работает напарником у Василия Максимовича. Пары;´ перепахивает.
— Я так и знала, что это случится! — Мария всплеснула руками. — Когда он бросил школу, то говорил, что во всем станет подражать этому старику.
— Пример для подражания неплохой.
— Да чему подражать-то? Чего же сыновья самого Василия Максимовича не подражают своему отцу? А наш Тимоша что, обязан? Поговорил бы ты с ним построже, внушил бы, посоветовал бы… Нельзя же так! Он же твой сын…
— Кажется, я опоздал с советами и с внушениями. Теперь Надюша у него заглавная советчица.
— Была сегодня у меня Надина мать. Погоревали вместе, поплакали… Дочка-то ее беременна…
— Да ты что?
— Так что готовься быть дедушкой.
Может, это еще так, догадки матери… Надя на курсы шоферов поступила.
— А чего ее туда понесло? Разве это женская работа?
— Что Тимофей говорил о Василии Максимовиче? — не слушая жену, спросил Барсуков.
— Нравится ему старик, вот и весь сказ. Ты же знаешь, он и лодку завел и ни свет ни заря бежит на Кубань.
— Когда это случилось с ним?
— Думаю, что давно. Помню, когда он еще учился в седьмом классе, то уже частенько навещал Беглова. Тот ему все про деда рассказывал. Бывал он и в поле, ездил на тракторе… Ну, а после того, как Василий Максимович со всеми своими наградами побывал у нас в школе, Тимофей и вовсе к нему привязался… Сам старик надумал прийти или как?
— Партком присылал… Ну, так что?
— На той встрече я не была, учителей младших классов не приглашали. Но мне рассказывала учительница руского языка Анна Семеновна, что наш Тимофей глаз не сводил со старика. И вот результат: бросил школу и начал пахать землю.
