Константин Паустовский - Том 5. Рассказы, сказки, литературные портреты
Круглую маленькую корзину принесли в кают-компанию и осторожно развязали. В корзине лежали ветки какого-то растения с бледно-зеленой твердой листвой. Моряки с недоумением переглянулись.
Молодой капитан траулера взял ветку и долго ее рассматривал.
– Должно быть, вы не знаете, что это такое? – спросил он.
Матросы молчали.
– Это омела. В Англии ее дарят в знак мира и дружбы. Мы повесим ее здесь, в кают-компании.
Ветку осторожно прибили к стене. Траулер огибал северные берега Шотландии. Белое размытое солнце, светившее сквозь слой облаков, висело над океаном. Ветер гудел в снастях, и жалобный его напев, возможно, был похож на стон шотландской арфы.
Ветер врывался в открытый иллюминатор и шевелил листву омелы. И было, конечно, жаль, что на этой зеленой ветке не осталось следов от крепкой руки того самого смелого в Иверсайде мальчишки, который по просьбе Кингли, Джейн, всех девушек, всех пожилых женщин, рыбаков и доктора Конрада охотно влез на самый высокий вяз и сорвал с него эту самую зеленую и самую свежую ветку омелы.
1951
Пришелец с юга
Осенью 1951 года, на конференции писателей юга в Ростове-на-Дону, сочинский селекционер Зорин, автор нескольких книг о субтропической флоре, подарил мне маленький пакет с цветочными семенами. На пакете было написано: «Луноцвет».
Я впервые услышал об этом цветке, но Зорин почему-то не захотел рассказать мне о нем. В ответ на мои расспросы он только загадочно улыбался.
– Посадите этот цветок у себя в саду под Рязанью, – сказал он. – Только одно условие: когда на луноцвете созреют бутоны, то в первые же теплые сумерки сядьте около него и терпеливо ждите.
– А что случится? – спросил я.
– Сами увидите, – так же таинственно ответил Зорин.
Через несколько дней я попал из Ростова в Таганрог. В городке этом было много любителей-цветоводов. Таганрогские дворики напоминали умело подобранные букеты.
Был сухой день поздней осени. Вороха сизо-желтых листьев акации шумели под ногами. Внизу, под глинистым обрывом, поблескивало Азовское море. Его вода была по цвету похожа на желтоватую листву акаций.
Я расспрашивал таганрогских цветоводов о луноцвете, но никто из них не знал о нем.
В Москве тоже никто не слышал об этом южном растении. Но все, будто сговорившись, утверждали, что оно, конечно, не выживет и во всяком случае ни за что не расцветет у нас, в средней полосе России.
Весной я посадил семена луноцвета у себя в саду под Рязанью.
Рязанская земля казалась мне слишком грубой для этого таинственного цветка. Сейчас же за садом начинался сосновый лес с его серой, похожей на золу, рассыпчатой почвой. Должно быть, за сходство с золой эта почва и получила название «подзола». На ней хорошо росли только можжевельник, волчье лыко и жесткая, остистая трава.
Действительно, трудно было поверить, что на ней может вырасти этот цветок – пришелец из мягких южных краев с их благоуханием и жаркой влажностью.
Но луноцвет взошел. Лето выдалось прохладное. Почти каждый день небо заволакивали низкие, тяжелые тучи, и из них косо летел, барабаня по крышам, быстрый холодный дождь.
Луноцвет, пренебрегая всем этим, рос так же быстро и буйно, как у нас растет только бурьян – крапива, чистотел или лебеда.
К августу его кусты уже вытянулись в человеческий рост и на них появились большие, длинные бутоны. Они были похожи на наконечники пик или на свернутые и спрятанные в зеленые чехлы полковые знамена.
Каждые сумерки около луноцвета собирались жители нашего деревенского дома и кое-кто из соседей: Галка – девушка с длинными косами, шумная и сероглазая, маленький мальчик Алешка, его няня Прасковья Захаровна – пожилая женщина, имевшая самостоятельное суждение обо всем на свете, дед Кузьма и колхозный шофер с многострадального грузовика Ваня Самарский – человек скорый на работу и любопытный до крайности – и, наконец, я. Каждому хотелось узнать, что это за цветок и в чем его тайна.
Дожди к тому времени уже прошли. Август, чуть тронутый осенней ржавчиной, стоял сухой и безветренный.
И вот свершилось! В сумерки одного из таких августовских дней все бутоны луноцвета внезапно вздрогнули и на них появились узкие щели. Тотчас из каждого бутона вытянулись белые тугие звезды пестиков. Каждый пестик начал быстро вращаться слева направо, чашелистики (бутонные чехлы), скрывавшие цветок, отлетели от него, как на пружинах, и показался туго свернутый, напоминавший веретено, бледно-золотой венчик.
Пестик, вращаясь, быстро раскручивал этот венчик. И, наконец, цветок, похожий на большую чашку из золотистого прозрачного фарфора, раскрылся до конца со странным шумом, будто легко вздохнул. И выдохнул при этом горьковатый миндальный запах, до тех пор прочно запертый внутри лепестков.
Все пестики на бутонах вращались, вздохи цветов слились в один слитный и явственный шепот, и вскоре весь куст уже светился в сумраке большими влажными цветами. Деревенский сад, привыкший к запаху мяты и ромашки, как бы заполнился воздухом тропических чащ.
Когда первый бутон начал быстро вертеться, маленький Алеша закричал:
– Ой, он винтается, этот цветок!
– Тише! – прикрикнула Галка. – Не шуми, балабошка Алешка! Ты его напугаешь.
И маленький мальчик – ему было около трех лет, – пораженный не меньше взрослых удивительным зрелищем шевелящихся и шепчущих цветов, замолчал и только каждый раз, когда, зашумев, раскрывался, как бы вспыхивая, новый цветок, боязливо протягивал к нему руку, но тотчас ее отдергивал.
Все молчали, чтобы лучше расслышать шорох цветов. Дед Кузьма смотрел на луноцвет, открыв рот. Махорочная цигарка прилипла к его губе, догорала, жгла ему рот, но он не обращал на это внимания.
Когда все сорок или пятьдесят цветов луноцвета раскрылись за несколько минут, около цветущего куста произошел разговор.
– Галка, – сказал Алешка и прищурился, – ты сама не шуми, а то они от тебя улетят. Совсем глупая!
Действительно, цветы луноцвета еще не совсем успокоились, еще слабо шевелили лепестками и были похожи на стаю бабочек, севших на куст.
– Ишь, какой самостоятельный тип! – сердито сказала Галка. – Как ты смеешь так разговаривать со взрослыми! Я тебе покажу!
– Это нельзя! – примирительно сказал дед Кузьма.
– Чего нельзя?
– Нельзя, дочка, сердиться. Ты жучиной малому не грозись. Ты лучше на этот цвет погляди, полюбуйся. А Алешка, известно, лихой господин. Что с него взять!
– Няня, они живые? – спросил Алешка, совершенно не обратив внимания на весь этот разговор.
– Да уж и не знаю, – с сомнением ответила Прасковья Захаровна. – Волшебные, конечно, цветы.
– Как это? – спросил Алешка и с тревогой посмотрел на Прасковью Захаровну.
– Ну, просто волшебные, – ответила за нее Галка. – Я же тебе читала волшебные сказки. Помнишь? Так эти цветы пришли к нам в сад из такой сказки.
– Как пришли? – снова спросил Алешка и испытующе посмотрел на Галку. – В гости?
– А вот как – это самое, по-моему, удивительное дело, – сказал Ваня Самарский.
– Чего ж удивляться-то! – возразил дед Кузьма. – Удивлялись мы сколько лет, а теперь нам удивление не в удивление. Во какие мы стали лихие господа!
– Это как? – строго спросил Алешка. Спрашивал он только по привычке.
– Бесперечь удивлялись. Прямо шпыняло нас новостями со всех боков. Первым делом – трактор! Потом эти самые самолеты пошли гудеть над полями, опылять посевы. Потом, значит, комбайн явился. Переполоху наделал – страсть! Да и то сказать – чудодейственная машина. Потом огонь электрический провели, запылали светом окрест все села до самой глухомани, до Лопухов. Пильщик я был. Помимо меня, никто не умел пилу из сосны вытащить, когда ее всей сосной зажимало. Я один этот секрет ведал, а теперь пилят электрической пилой. Вжик, вжик, – и пожалуйте!
Алешка засмеялся. Он прямо захлебывался от смеха.
– Чего это он? – удивился дед.
– Это он на «вжик» – объяснила Галка.
– Вот-вот! – одобрительно сказал дед Кузьма. – Ты смейся, милок. Говорят, когда человек много смеется, так ему сахару потреблять не надо. Верно это или нет?
– Тоже выдумывают невесть что, – гневно сказала Прасковья Захаровна. – А ты и рад повторять. Перед ребенком. Его и так есть нипочем не заставишь.
– А ты ему зубы заговори – он и станет есть. На то ты и нянька.
Схватка между дедом Кузьмой и Прасковьей Захаровной грозила разгореться, но тут вмешался Ваня Самарский.
– Да будет вам! – сказал он с досадой. – Можете вы это понимать, что сотни лет стояла наша рязанская земля, всякие в ней случались события, а вот такого цветка еще никогда здесь не было? Не вырастал на нашей земле такой замечательный цветок. И я думаю, что отсюда надо нам сделать вывод.
