Илья Штемлер - Универмаг
- Я как чувствовал, что вы раньше освободитесь,— гомонил он. — Даже кофе не допил. Куда жать железку, Константин Петрович?
- На Кирилловские, — коротко ответил Фиртич.
Шофер тронул машину. Он почувствовал, что директор не в духе. Фиртич и вправду был не в духе.
Переговоры с управляющим банком прошли довольно успешно. Собственно, Фиртич был уверен в успехе: «Олимп» — партнер надежный. И гарантии, данные банку, вполне удовлетворили управляющего. Тот обещал отсрочку санкций на три месяца, что вполне было по-божески, за это время Универмаг безусловно приведет картотеку в порядок. Однако управляющий подстраховывался и намекал на то, что хорошо бы получить гарантии и от начальника управления торговли Барамзина. Ничего неожиданного в этом предложении для Фиртича не было, он хорошо знал осторожность банка. Так что в целом все пока складывалось прилично, если не брать в расчет унижение, которое испытал Фиртич. Он директор «Олимпа» — и с чем пожаловал в банк!
Интересно, как сложатся дела у Индурского на Ленинградском фарфоровом заводе? Успеть бы ему выбить фонды до извещения банка. Товар у ленинградцев наверняка есть, выбрать бы сразу весь квартальный фонд, доставку Фиртич обеспечил бы...
- Николай Филимонович успел к самолету? — спросил Фиртич.
- Под самую завязку! — Водитель обрадовался разговору. — Подъехали в аэропорт, слышим: объявляют, что посадка заканчивается. Но это же Индурский! Сразу к начальству...
Фиртич вспомнил, как поднял ночью Индурского с постели и попросил этим же утром вылететь в Ленинград. И как тот мялся, стесняясь признаться Фиртичу, что у него нет денег на билет, а главное, на представительство. Не с пустыми же руками ему стучаться по службам сбыта... С билетом все решилось просто — у Индурского была чековая книжка, правда в аэропорту почему-то по чековой книжке билеты не продавали, только в городской кассе. Но для Индурского это не преграда: надо будет — продадут. А вот с представительством... Торт, коньяк, конфеты по чековой не отпустят. А подобрать что-либо в «Олимпе» он не успеет — самолет на Ленинград вылетает раньше начала работы Универмага... Фиртич разбудил жену. Елена не сразу поняла, зачем Фиртичу понадобилось среди ночи двести рублей. Но деньги дала.
Было четверть первого ночи. Елена уже не сердилась, отошла, даже повеселела, глядя на удрученную физиономию мужа.
Фиртич сообщил своему коммерческому, что все в порядке, по дороге в аэропорт тот получит две сотни... Фиртич сделал еще несколько звонков, поднимая людей с постели. Нелегкое это дело, черт возьми. Особенно он смущался, набирая номер телефона Антоняна, заведующего текстильным отделом. Антонян понял директора с полуслова и не вдавался в подробности. Надо — значит, надо! Он вылетит в Ереван первым же самолетом. И сделает все... Только Мезенцевой Фиртич не позвонил. На завтрашнем совещании со скандинавами ее присутствие необходимо.
Кутаясь в халат, Елена прошла на кухню и поставила чайник.
- Что случилось? Пожар? Наводнение?
Фиртич ходил по пятам и объяснял, что надо в самый короткий срок заполучить как можно больше ходовых товаров. Пока не все поставщики получили извещение банка о грозящих «Олимпу» санкциях. Ведь ему предстоит не только держать товарооборот в период реконструкции, но и перевыполнять план процентов на пятнадцать ежедневно. Чтобы покрыть штраф, выставленный банком.
- Ничего не понимаю, — вздохнула Елена. — Ты ведь и так затоварил Универмаг, стены еле держатся. И еще набираешь?
- Да. С одной стороны, я затоварен, а с другой — мне нужен дефицит, чтобы перекрыть долги, пока банк еще не применил санкций и поддерживает кредит.
- Господи, только санкций тебе не хватает!
- Закон свинства. Связать мне руки именно сейчас...
Елена поставила на стол чашки, достала варенье.
- Допустим, они и применят санкции: лишат премий сотрудников, поставят на учет каждую скрепку у твоего секретаря, и служебные телеграммы ты будешь посылать за свой счет, не говоря уж о командировках. Каждая копейка пойдет на погашение долга...
- Прижмут, — кивнул Фиртич.
- Прижмут. Ну а как будет с реконструкцией?
Елена знала все, что касалось дел мужа. Все, кроме одного — она не знала о связях Фиртича с Кузнецовым. И тогда в каком-то упоительном самоистязании Фиртич начал срывать с этой истории всю шелуху до самого ядрышка. Только самое ядрышко, его свидание с Анной, он оставил в тайне. Да и можно ли это назвать тайной? Страсть, перед которой он не мог тогда устоять, прошла без следа.
Елена присела на подлокотник кресла, протянула руку, подобрала со швейной машинки сигареты и спички. Огонек осветил полные губы, челку. Глаза под короткими ресницами светились прозрачной, не нарушенной косметикой синью. Подол халата распался, показывая смуглое колено...
- Скажи, Костя... та женщина, что звонила тебе... Ты чего-то испугался и сказал, что ошиблись номером... Это звонила она?
Фиртич растерянно молчал. Сигаретный дымок отделялся от губ Елены без усилий, подобно заиндевелому на морозе дыханию.
- Как все это гадко, Костя... Сделка с подонками... Нетерпение сыграло с тобой злую шутку. — Елена умолкла.
Но Фиртич знал, о чем она думает. В то же время он был уверен, что никаких вопросов она больше не задаст. И жалеет, что затеяла разговор. Как он был благодарен сейчас жене...
- Ты должен завтра же встретиться с Барамзиным, Костя. И все рассказать. Сам! Не жди, когда он вызовет тебя. Ты понял? Я уверена, что.он все знает... Иначе покоя тебе не будет, как бы удачно ни сложились твои дела... Я знаю тебя, Костя. Хоть ты и убежден, что я тебя недостаточно знаю...
И сейчас, по дороге на оптовую базу, Фиртич вспоминал ночной разговор с женой.
Машина остановилась перед главной проходной Кирилловских складов. Фиртича тут знали все, и охрана пропустила его на территорию без формальностей. Мануйлова в кабинете не оказалось. Секретарь сказала, что директор вместе с инспектором министерства ушел на шестой склад, когда вернется — неизвестно...
Шестой склад размещался у железной дороги и внушал почтение размерами. Изнутри он впечатлял еще больше. Возможно, от количества ящиков и тюков, что тянулись к сизому холодному своду. Мануйлова он застал в одном из боковых приделов, стены которого были составлены из бурых контейнеров. За столом, кроме управляющего оптовой базой, сидели кладовщик и молодая женщина в шубке, инспектор министерства... Фиртич поздоровался.
- Вот, Костя, получили циркуляр об уценке залежалых товаров. И никак не возьмем в толк, чем он отличается от предыдущего! Одни и те же положения, а корма для мышей все больше и больше!
- Да бросьте, Василий Васильич. Копейки! — бойко воскликнула женщина. — На всех оптовых базах на двенадцать миллионов не набрать.
- Копейки! — возмущенно буркнул кладовщик. — Им — копейки!
Мануйлов понимающе взглянул на кладовщика и покачал головой.
- Конечно, копейки. Наш оборот двадцать два миллиарда! — Женщина обидчиво поджала губы. — Так мы с вами и до вечера не закончим. А мне еще в управление надо успеть.
Фиртич огляделся. На шестерке хранились неходовые товары, подлежащие уценке. Кладбище товаров! Когда Фиртич размышлял о той стороне торговой жизни, что называлась уценка и распродажа малоходовых товаров, разум отказывался что-либо понимать. До сих пор он не может взять в толк, как это ему дали разрешение на продажу зимнего спортинвентаря по сниженным ценам, когда спрос еще держался. Правда, из последних сил. И самое время было снизить цену и разом избавиться от грядущего затоваривания. И он избавился. За три дня! И теперь, оглядывая залежи никому не нужного товара шестерки, он с горечью думал о том, что проснись вовремя кое у кого совесть и чувство ответственности, разве допустили бы такое? Никак им не уяснить одну истину, в которую Фиртич верил истово: в торговом деле важно вовремя уценивать товары, разумно снижать их цены. Тем самым втягивая в оборот гигантские залежи товаров. Сбросить все товарные остатки, пока мода еще не прошла. Выручить сегодня пусть меньше, чем вчера, но зато значительно больше, чем завтра. Избавиться от издержек хранения праха, корма для крыс... Сколько лет стоят у этой стены тюки с плащами болонья? Лет двадцать! Его артикул старательно переносят из одной ведомости в другую при очередной уценке. А товар не стоит уже и спичек, чтобы его сжечь! А нашлась бы вовремя страдающая душа, остановила бы производство этих плащей, сбросила б цену (смело, процентов на тридцать сразу) — разве хранились бы они здесь памятником бесхозяйственности? Нет, не нашлась тогда страдающая душа. Упустили время. А когда спохватились, то, как ни снижали цену, никто уже эти плащи не брал. Прошла мода! И верно, что скупой платит дважды! Но что этим чиновникам уроки экономики. Не из своего же кармана они платят...
