Андрей Черкасов - Человек находит себя
— Ох, Илья Тимофеевич, — повязывая фартук, признался Саша своему бригадиру, — до чего легко мне сегодня стало! В руки свои поверил, что не они брак пороли! — он с улыбкой оглядел свои уже основательно покрытые мозолями ладони, добавил: — Можно, значит, на них надеяться! — и радостно, глубоко вздохнул.
В высокие окна цеха осторожно заглядывало встававшее над землей седое снежное утро.
9На Нюрку Бокова Шадрин не жаловался. Правда, особого рвения новый подручный не проявлял, но обязанности выполнял сносно. Перед сменой смазывал станок, приносил запасные ножи, во время строгания принимал и укладывал на стеллаже бруски и, если подсобные рабочие вовремя не доставляли к станку свободный стеллаж, разыскивал его сам, иногда даже уволакивал его от другого станка, причем ему ничего не стоило сбросить с него детали. Если Бокову кто-нибудь оказывал сопротивление, он многозначительно говорил:
— Ты свою «безопасную бритву» с нашей машиной не равняй. Тебе на смену стеллажа хватит, а я пяток отправляю, понятно? А ну посторонись, я детали скину! — Иногда при этом он добавлял: — Закон и точка!
За такие налеты ему попадало и от Шадрина и от Тани. Он оправдывался:
— Мне что! Не для себя старался, для общества, строгальный станок обеспечивал. Натурально!
Бросил он это лишь после такой же реквизиции стеллажа у Нюры Козырьковой. Девушка со слезами прибежала к Шадрину и нажаловалась. Шадрин попросту пригрозил Бокову, и это опять подействовало. Однако, пока Козырькова, вытирая слезы, увозила стеллаж, Нюрка буркнул ей в самое ухо:
— У-уу! Развела воду! Посчитаюсь еще, не думай!
Боков, конечно, старался не для общества. Просто он дрался за заработок. Эта часть дела у нового подручного была, что называется, поставлена на высоту. Выработку он подсчитывал виртуозно. Подбирая в цехе обрезки клееной фанеры, он аккуратнейшим образом записывал на них все, что сделано. Кончалась работа, Боков сразу докладывал Шадрину, сколько заработано за день. Введение маршрутных листов сильнее остальных переживал именно Боков. Если бы их не было, не хитро было бы иной раз и приписать выработку, но теперь… Чем добросовестнее был взаимный контроль, тем больше деталей не доходило до склада Сергея Сысоева. В «маршрутку» заносилась окончательная цифра, и Боков свирепо скоблил затылок: «Вот чертова бухгалтерия, придумала порядок!»
Нюрка потерял покой. Иногда он отлучался от шадринского станка лишь затем, чтобы пошарить по цеху, не отбросил ли кто из придирчивости лишнюю деталь с каким-нибудь пустяковым дефектом, часто рылся в отбракованном и наскакивал то на одного, то на другого станочника: «Чего набросал, дура? Гляди, такое даже по эталону годится, а ты? Несознательный элемент! Лишь бы разбазарить побольше! Или выслужиться хочешь?»
В ноябре, уже после праздника, в станочном цехе появился Егор Михайлович Лужица. Он ходил возле станков, заглядывая в маршрутные листы, записывал что-то в свою обтертую записную книжицу, долго рассматривал стопки готовых деталей возле промежуточного склада и опять без конца все рылся и рылся в маршрутках. Разбираясь в какой-то путанице неподалеку от шипореза, он услышал невообразимый шум, такой, что даже гул станков не мог его заглушить. В нем слышались атакующие бранчливые вскрики Нюрки Боков а и визгливые оборонительные вопли Козырьковой.
Егор Михайлович подошел поближе, прислушался… Дело шло как раз о его «заветных копейках».
— Нет, ты мне отвечай, чего ради расшвырялась? Кто тебе такие права дал? — кричал Боков, подбирая с полу отброшенные Козырьковой детали, и поднося их к самому ее лицу. — Мы с Шадриным чего, работать на тебя станем?
— Уйди! Отстань! Отвяжись! Барахольщик! — визжала Нюра, заслоняя локтем лицо, чтобы не ткнул невзначай Боков. — Мне станок-то как настраивать, как?
— Настраивать! Я тебе покажу, как нашими деньгами станок настраивается! — все громче шумел Боков. Он размахивал руками, подбирал детали и швырял их на стеллаж, разваливая аккуратные стопки готовых. Потом начинал пересчитывать все отброшенные Козырьковой и опять кричал: — Одна маята государству с такими клушами, вроде тебя! Несознательный элемент! Тебе бы при ка-пи-та-лизь-ме жить! Чего ты не свое-то расшвыряла?.. Это ж народное! Строгано, пилено, мне за него плачено, а ты! У-уу!
Бой кончился визгливым девчоночьим плачем Нюры Козырьковой и приходом Тани. Она отправила Бокова к станку. Нюра стояла, всхлипывая и вытирая слезы. Когда она успокоилась, Таня сказала ей:
— А ты, Нюра, неправа. Зачем ты для настройки издержала столько деталей? За них теперь не заплатят ни Шадрину, ни Бокову, ни торцовщице.
— А чего он как собака лается? — оправдывалась Нюра. — Разве я всегда так? Это сегодня только, не настроить все никак было! Разве нарочно? Что я, дура, что ли?
Когда все утихомирилось и Нюра снова включила станок, Егор Михайлович поинтересовался подробностями. Таня рассказала.
— Вот это компот! — восхитился Егор Михайлович. — Подумать только! Ха-ха-ха! — звонко рассмеялся он. — Татьяна Григорьевна, да это же изумительно! Рыцарь кошелька Юрий Боков в роли защитника народной копеечки. Завтра же с утра всем расскажу. — Егор Михайлович оживлялся все больше и больше. Он потирал руки, и глаза его смеялись. — Вот что значит система! Я всегда говорил, что научить бережливо относиться к копейке можно в первую очередь при помощи самой копейки…
История с Боковым так воодушевила Егора Михайловича, что он еще долго не уходил из цеха, продолжая изучать особенности и «белые пятна» новой системы учета. Алексей, к которому он подошел, спросил:
— Что это вы, Егор Михайлович, вроде не расчетчик по материальной части, а в выработку вникаете?
— Привычка, Алексей Иванович, привычка! — с улыбкой ответил бухгалтер. — Такой уж «копеечный» я человек, — и снова рассмеялся.
Увидав, что Егор Михайлович любуется работой карусельного станка, Алексей пошутил:
— Идите ко мне, Егор Михайлович, в сменщики. Скоро в две смены придется работать… Такого фрезеровщика из вас сделаю, просто загляденье! А то прокиснете там, в балансах своих, верно!
Разговору этому Егор Михайлович никакого значения, конечно, не придал, но ему стало еще веселее. Домой он пришел в этот вечер в редкостном настроении и даже забежал по пути в магазин за баночкой сливового варенья.
Дома он, конечно, рассказал Вале о последних событиях в цехе и, между прочим, упомянул о веселом предложении Алексея сделать из него фрезеровщика.
— Ты подумай, Валя, — говорил он. — Бухгалтер Егор Лужица у станка! Да еще у какого! У умнейшего из умнейших среди всех ваших деревяшечных агрегатов, а? А потом когда-нибудь еще в изобретатели тоже попаду! Фоторепортеры приедут! Скажут: «Постарайтесь, товарищ Лужица, сделать умное лицо!», и — щелк! А в газете на другой день этакий усатый бронтозавр будет глядеть со страницы, и внизу будет написано: «Егор Лужица за работой». Вот бы ты со смеху покатилась! Ты чего пустой-то чай пьешь? Бери варенье, бери! Иначе у меня настроение испортится. — Егор Михайлович придвинул Вале банку, в разговоре уже наполовину опустошенную им самим, и сказал: — Нет, до чего все же великая сила эта копейка в нашем социалистическом предприятии!..
Но Валя уже почти не слышала его. Она сидела, не допив свой традиционный стакан чаю, и думала совсем о другом, о том же, что и всю ночь позже, почти до утра. Она лежала в своей комнатке на кровати и смотрела на голубоватый прямоугольник окна.
«Вот бы мне на станок… к Алеше, — думала она. — Ничего бы не надо мне, лишь бы делу своему горячему научил! Лишь бы с ним быть… всегда…»
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
«Художественный поток» пустили в декабре. Раньше никак не удалось. Нужно было заключение филиала Торговой палаты по образцам мебели, а потом еще и последнее слово главного судьи — покупателя.
Пробную партию мебели увезли в Новогорск, в магазины. Быстро заполнялись книги для отзывов. Много интересного узнали Токарев, Гречаник и Илья Тимофеевич, объезжая магазины и прислушиваясь к разговорам.
На фабрике внимательно изучали все замечания — и хвалебные, и ругательные. Бесспорно, однако, было одно: первый опыт принес огромную радость. Не зря старались!
Полностью перейти на выпуск новой мебели фабрика пока не могла, и «художественный поток» все еще оставался не слишком большой бригадой. Но гарнитурный цех стал тесен, и бригаду, которая увеличилась теперь уже до сорока человек, перевели в новое помещение.
Щиты для сборной мебели делали теперь в общем фанеровочном цехе, а потом уже передавали в бригаду. Здесь начиналось самое главное. Двадцать дней щиты не уходили от полировщиц. Их полировали по нескольку раз, давая «отдохнуть», чтобы уплотнился и стал прочным прозрачный слой. Больше всех к отделке придирались Илья Тимофеевич и Гречаник, рассказывавший работницам, как полируют мебель итальянцы:
