Владимир Дягилев - Вечное дерево
- Хочу поглубже вникнуть, - объяснил свое присутствие Полянцев.-А вы чем взволнованы?
Степан Степанович рассказал о стычке с Клепко и повторил в заключение:
- Окопался на своих ста двадцати процентах. Попробуй сдвинь его.
- В этом есть сермяжная правда,-заметил Кузьма Ильич.
- Жлобство есть, - возмутился Дунаянц.
Кузьма Ильич уладил конфликт, и Клепко ушел. Полянцев придержал Степана Степановича.
- Ну как, наставник?
- Все настроение портят вот такие Клепко, - в сердцах сказал Степан Степанович.-Ведь вижу-может.
- Наплюй, дорогой, с самого Эльбруса.
- Зато другие, то есть абсолютное большинство, не возражают, - сказал Кузьма Ильич. - И вообще, скажу тебе, Степан Степанович, ты не хитри. Ты народ взбудоражил и своими рамами, и молодежью. Сам знаешь.
- Возмутитель спокойствия!-добродушно воскликнул Дунаянц.
- Честно скажу, - продолжал Кузьма Ильич, - первое время я злился на тебя. И так голова кругом, и так со всех сторон: давай-давай. А тут еще отставной полковник со своими вопросами и предложениями.
- И я претензии предъявляю, - шутливо поддержал Полянцев. - Работать невозможно стало. Звонок за звонком. Кто такой Стрелков? Расскажите о наставнике Стрелкове. Как встретиться со Стрелковым? Поделитесь опытом Стрелкова...
- Какой там опыт,-возразил Степан Степанович. - Еще пузыри пускаю. А вы уже... Любят у нас всякие начинания...
- Неплохое начинание,-уже серьезно сказал Полянцев. - Вы видели - все поддержали...
- Он же не соглашался, вернее, соглашался временно,-заметил Кузьма Ильич и посмотрел на Степана Степановича лукаво.- Как, берешь бригаду или раздумал?
- Я вроде бы нашел свое место... - твердо заявил Степан Степанович.
- То-то, дорогой! Мы тебя на плохое не толкнем...
Они еще продолжали говорить ему добрые слова, всячески подбадривая и поднимая настроение.
Степан Степанович слушал, и на душе у него становилось легче.
Командир, выигравший бой на своем небольшом участке, хорошо понимает, что еще далеко до полной победы, что энская высота, взятая им, лишь одно крохотное звено в длинной цепи высот, населенных пунктов, больших и малых городов, которые необходимо занять с боями, чтобы окончательно повергнуть врага. Но все равно и после взятия этой высотки он испытывает удовлетворение, ощущает радость от выигранного боя.
Так и Степан Степанович. Он слушал своих товарищей, наливался радостью и думал: "Значит, не зря всетаки. Значит, что-то получилось. Значит, наступать, развивать наступление".
Он вспомнил о сыне и нахмурился. "Ну, что ж... В каждом бою бывают потери. Без этого не обойтись. Может, еще поправится. Вернется в строй. А мне все равно вперед. Только вперед. Таков закон боя. Закон победы".
* * *
Отец не разговаривал с Журкой ни о работе, ни о заводе, ни о других делах. И это было хуже всего. Журка узнал, что отцу стало известно о его заявлении.
- Ну и подложил ты своему отцу, - сказал Сеня Огарков.-Это не заявление. Это выстрел в затылок.
Он произнес это с таким презрением, что у Журки сжалось сердце. "Уж лучше бы проработали. Я бы объяснил... Я бы попробовал рассказать по-честному..."
Отец ушел на работу. А Журка сидел за столом, держал в руках вилку с недоеденным куском колбасы и смотрел в окно. По небу проплывали клочковатые тучи.
Меж них изредка прорывалось солнце, окрашивая все в светлые тона, но тучи поспешно прятались от него, точно стеснялись показываться в таком неаккуратном виде.
Журка сидел долго, ни о чем не думая. Мысли, как эти тучи, рвались и разбегались, и ни за одну нельзя было ухватиться, ни одну нельзя было выразить ясно и отчетливо.
Он чувствовал, что из-за себя, из-за своей глупости, из-за поданного сгоряча по совету Кольки заявления теряет что-то дорогое и бесценное, к чему пробивался с таким трудом, что только-только нашел и снова потерял.
"И что делать?"
Выхода не было. Он сам написал об уходе. То, что было еще совсем недавно - цех, бригада, теплеющие в руках пластинки, музыка станков, руки Ганны, - все казалось теперь невероятно далеким и невозвратимым, о нем можно было лишь мечтать, но вновь вернуться к нему невозможно...
Звонкий, протяжный, веселый звонок заставил Журку вздрогнуть.
Журка открыл дверь и отшатнулся. В дверях стояли Галка и Сеня Огарков.
- Идем на работу,-не здороваясь, категорическим тоном сказал Сеня Огарков. - Ну! Ганна велела.
От неожиданности Журка не мог сдвинуться с места.
- Давай быстренько, - вмешалась Галка. - Где у вас что? Вы одни? Где мать?
- Да в пионерлагерь к сестренке уехала.
Журка обратил внимание на ее светло-голубые глаза, большие и доверчивые. Они смотрели на него строго,
и мягко, и улыбчиво...
- Где завтрак? Где чемоданчик?
Она проскользнула в комнату, по-хозяйски переставила стул, поправила скатерть, оглядела все вокруг.
- Живее же, ну! - она легко и повелительно потянула его за руку.
- Да, да, - сказал Журка, приходя в себя. - Идемте.
- А завтрак?
- Обойдусь.
Он спешил. Состояние было такое, как после долгой разлуки, когда хочется поскорее увидеть знакомые места, родных людей, когда нет сил ждать.
"Она велела. Она вспомнила", - повторял он про себя с какой-то затаенной надеждой на возможное счастье.
Ганну Журка увидел издали. Знакомый тюрбан возвышался над станками.
- Ну-ну, - подбодрила его Галка.
Вновь у Ганны был отсутствующий взгляд, как тогда, при их первой встрече на Юге. Она как будто не замечала появления Журки, глядела вдаль и видела того, любимого человека. Руки ее машинально делали свое дело. А глаза видели того.
"Да, она любит того человека. А я ей совсем никто", - подумал Журка, но мысль эта не причинила ему прежней муки. Он просто подумал об этом как о существующем, неопровержимом факте.
Наконец Ганна заметила его, сказала тихо:
- Останьтесь, Витя.
Он не мог бросить ее в таком состоянии. Не мог.
- Хорошо, - согласился Журка. - Только мне надо...
- Нет, нет. Никуда я вас не отпущу! - вмешалась стоящая рядом с ним Галка, точно ей поручено было не отпускать его.
Журка вновь обратил внимание на ее светлые глаза.
"А почему бы и не дружить с нею?" - спросил он себя и поспешно объяснил ей:
- Надо же... В отдел кадров.
- Тогда вместе.
В отделе кадров Журка столкнулся с Колькой Шаминым.
- Остаешься? - догадался тот.
- А ты?
- Мне нельзя... Отец говорит: "В армию, там научат..." Ну, будь... Не забывай, токарь-пекарь...
Журка вышел из кабинета начальника отдела кадров с заявлением в руках, специально не убрал его, чтобы Галка увидела и не подумала ничего плохого.
Она глядела на него пристально и, казалось, ждала решительных и смелых действий.
Журка рванул бумагу пополам.
- Правильно,-засмеялась Галка.
Тогда он принялся рвать заявление на мелкие клочки. Он рвал, а Галка смеялась.
Послышались чьи-то шаги. Оба, взявшись за руки, побежали по лестнице вниз.
Так рука в руке они и вошли в цех.
Слева от входа работал шлифовальный станок. Искры от него, как бенгальские огни, разлетались в стороны.
Над головой проплывал мостовой кран, помахивал крюком, как хоботом. Разноголосо пели станки. Звуки эти разлетались по цеху, разъединялись и тут же собирались вместе, в единую рабочую музыку.
"Сейчас и моя нотка вольется", - подумал Журка, включая свой станок и берясь за приятно холодящую, отполированную до блеска рукоятку.
И как только плавно загудел станок, Журка ощутил легкость во всем теле, крылатость, необыкновенный подъем, напомнивший ему тот день, ту демонстрацию, то непередаваемое чувство силы и могущества, не свое в частности, а всех вместе, его бригады, его цеха, его завода. Он снова был со всеми. Он вновь стал частицей всех.
1961-1970
