Владимир Дягилев - Вечное дерево
Журка чуть не заплакал.
- Идем отсюда, - предложил Колька.
Журка не ответил.
Кольке не терпелось уйти. Вся обстановка: и эта тишина, и этот глуховатый голос, и обилие людей почемуто напомнили ему недавнюю встречу с рабочими в красном уголке, когда обсуждали их работу, и что произошло после этого обсуждения - его глупое сидение с книжкой, деньги, которые до сих пор жгли ему руки, - и он вдруг представил, как сейчас ему скажут: "А ну-ка, Николай Шамин, поднимитесь на сцену, объясните суть дела, как вы сачковали, как запороли детали и как денежки за безделье получили?.."
Колька даже покосился по сторонам, спрятался за Журкину спину, повторил:
- Уйдем отсюда.
Журка не пошевелился.
Ганна еще что-то говорила, по-прежнему видя лишь того, уже не существующего человека. Говорили другие люди. Ей задавали вопросы. И она отвечала. Журка не мог уйти, пока она была на сцене. Пока перед ним были ее глаза.
Но вот вопросы кончились. Зал зашумел, как бы перевел дыхание для новой тишины. Ганна сошла со сцены.
И Журка пошел из зала.
У самого выхода его нагнал Колька и облегченно вздохнул. Некоторое время они шагали молча, неизвестно куда. Просто шли и шли.
- Теперь понял?-спросил Колька.
- Теперь понял,-ответил Журка и сам себе сказал:
"Теперь понял, что я для нее н и к т о".
От этой мысли ему сделалось так тоскливо и страшно, что ни о чем больше уже не думалось н ничего не чувствовалось, кроме тяжести, тоски и одиночества. Опять он, как тогда на Юге, оказался чужим среди людей, чужим в своем городе. Только теперь ему было еще труднее.
- Зайдем, - предложил Колька.
И Журка направился за ним, не спрашивая, куда и зачем.
- Только угощаю я, - сказал Колька.
Журка видел перед собой белую скатерть и пятно на ней, и неубранные крошки. Видел свои руки, потемневшие от масла и стружки. Видел все это отчетливо и очень ясно, как под микроскопом. Скатерь была не чисто белой, а сероватой, пятно-коричневое, а руки-темные.
"Скатерть, наверное, дней пять не меняли. А пятно, наверно, от пива. А руки и за месяц не отмоешь".
- Ну, старик,-сказал Колька, протягивая ему рюмку и бутерброд с колбасой.
Журка выпил и ничего не почувствовал, кроме жже^ ния внутри.
- Еще,-попросил он.
Колька налил еще и разбавил водку лимонадом.
- Ненужно,-запротестовал Журка.
Он пил рюмку за рюмкой, видя, как коричневое пятно на скатерти расплывается, и удивляясь этому.
Как-то неожиданно оба заговорили, каждый о своем, почти одновременно. Им важно было выговориться, высказать то, что камнем лежало на сердце. У них не было ни времени, ни желания слушать. Им хотелось говорить.
- Понимаешь, старик. Дело не в том... Я не отступаю. Но они меня прижали. Они показали меня самому себе. И я не могу дать сдачи, потому что вижу, какая я шмакодявка. Вижу, что это меня судят...
- Никто. Ты понимаешь?.. Я ж не знал... Я ж думал... Для нее, чтоб ты знал. - Журка вспомнил шофера Федю, Юг, море, скамейку под каштаном и вспыхнул.
- Твой предок не натрепался. Действительно...
Только они мне ни к чему... Как ворованные... А я честный человек... Понял?
- Никаких надежд... Как рябца... И не могу... Не имею права...
- Честный, понял? Понял, я говорю? Я не хочу, чтобы меня судили... А меня могут, запросто... и меня стоит судить...
- Я ж никто... Никто... Слышишь, никто?!
Они стали кричать, стараясь, чтобы именно его слова были услышаны другим. К ним подошли, попросили выйти. Они не послушались, и их вывели за руки.
Они где-то ходили, где-то сидели, пытались еще выпить и возмущались, что им отказывают и не понимают, как им важно добавить еще. Они обнимались, целовались, плакали, клялись в дружбе, ссорились, наскакивали друг на друга с кулаками и вновь целовались.
Журка приплелся домой, не зная, когда, как и с чьей помощью. Он позвонил и не напугался отца, шагнул в комнату. Хотя он и не напугался отца, ему захотелось показать свою храбрость, и он пробормотал:
- Эт-тя, - и рухнул по диагонали через всю комнату.
* * *
Журка так и спал на полу, по-птичьи неловко подверг нув голову и постанывая во сне. Степан Степанович не стал ни раздевать его, ни укладывать на кровать, только на всю мощь завел будильник и поставил его к самому Журкиному уху. Будильник зазвенел ровно в шесть пятнадцать, зазвенел длинно и протяжно, так что, наверное, на улице было слышно. Журка все равно не проснулся.
Степану Степановичу пришлось тряхнуть его за плечи.
- Вставай! Быстро!
Журка смотрел на него ошалело и ничего не понимал.
- Под душ! Ну!
Подождав, когда в ванной зашумит вода, Степан Степанович вышел из дому раньше обычного.
Предстоял тяжелый- день, ответственный бой: партком. Сообщение о нем было для Степана Степановича неожиданным.
- А в чем дело? Что случилось? - спросил он у Дунаянца, сообщившего ему о парткоме.
Тот только махнул рукой и побежал по цеху.
С трудом отработал Степан Степанович этот день и сразу же в пятнадцать ноль-ноль-в партком. В приемной, к его удивлению, сидела бригада Ганны Цыбулько-Сеня, Галка, Нюся и Нелька. Их не пускали на заседание, но они все равно сидели. И оттого, что они присутствовали хотя бы здесь, в приемной, Степану Степановичу сделалось хорошо и легко.
Он решительно открыл дверь парткома. И тут первой заметил Ганну.
И еще больше приободрился, наполняясь симпатией к ней.
Но как только начался партком, как только первым заговорил Песляк, настроение Степана Степановича стало падать. Песляк говорил о том, о чем и предполагал Степан Степанович - об обмене деталями, о "кроссах" по цехам, о "пробеге автокара",-но все передавал как-то односторонне, с нажимом на ошибки. Но в то же время Песляк говорил очень искренне, озабоченно, с болью за молодежь. На этот раз его выступление было более принципиальным и более убедительным, чем в цехе. Был момент, когда Степан Степанович совсем было подпал под его аргументы, подумал: "А ведь и верно, нехорошо получается..."
- Вот я и считаю, товарищи,-продолжал Песляк, - что это не те методы, какие мы должны одобрить, да и не тот человек, который...
"Так навыдергивать что угодно можно,-в мыслях возразил Степан Степанович. - Так можно подобрать факты, что хоть в тюрьму человека сажай". Он внутренне собрался и уже не принимал слова Песляка близко к сердцу.
Чтобы отвлечься, Степан Степанович начал разглядывать присутствующих на парткоме людей. Среди этих почти трех десятков он заметил всего лишь несколько, шесть знакомых лиц: Сережу Дегтярева, Ганну, Кузьму Ильича, Дунаянца, Пепелова и Клейко. И то, что на парткоме присутствовал Клепко и не присутствовала, не была допущена бригада Цыбулько, все это развеяло первое впечатление от выступления Песляка, что создалось было у Степана Степановича.
"Что ни говори, а он свое гнет, хотя и не прямо, и не в лоб. Даже людей подобрал, каких ему надо".
Степана Степановича удивляло, что никто не возражал Песляку (даже Кузьма Ильич, даже Дунаянц), даже вопросов не было. Никто ни в чем не усомнился.
А по рассказу Песляка все в его работе выглядело дурным, неверным, требующим осуждения и наказания.
Наконец Песляка прервали. Главный экономист завода спросил:
- Для чего же товарищ Стрелков это делал? С какой целью?
Степан Степанович с благодарностью посмотрел на главного экономиста. У того была борцовская фигура, борцовская шея. "Генерал от экономики",-для себя назвал его Степан Степанович.
-Дело не в цели,-ответил Песляк.-Товарищу Стрелкову поручили воспитание молодых рабочих. И надо было работать с ними... Я лично уверен, что индивидуально работать надо... А бригадные методы, да еще такие, какие применяет товарищ...
- Он миллионером захотел стать, - не удержался Дунаянц. - У Стрелкова как раз тысячи не хватает.
- Пусть, - остановил его Кузьма Ильич. - Пусть лепит. Послушаем.
Эти реплики очень подбодрили Степана Степановича.
"Значит, они просто выжидали. Значит, все нормально".
- Насчет индивидуальной работы,-снова возразил главный экономист, - так называемого шефства, этот вопрос у нас возникал и разбирался не раз, правда до вашего прихода на завод...
- Но вот вам конкретный случай. Факт,-прервал Песляк.-Давайте опираться на факты... Впрочем, извините. Это пока что мое мнение. Пусть выскажутся другие товарищи.
Слово взял Сережа Дегтярев. Степан Степанович успокоился.
"Этот развеет. Чистый парень".
- Вот так получается,-как-то сбивчиво и поспешно начал Сережа. - Есть в бригаде товарища Стрелкова Николай Шамин. Не из легких. Но вместо того, чтобы как-то разумно подействовать, товарищ Стрелков посадил его у станка, тот ничего не делает, а деньги получает. Я лично считаю-это плохой метод воспитания, потому что он на других действует отрицательно.
- Неправда это,-негромко прервала Ганна.
