Римма Коваленко - Конвейер
— Ну, спасибо, подруженька, — Лиле надоели Анькины упреки, — все мне понятно. Пироги ели, вино пили, а за порог вышли, через плечо плюнули.
— Не твои пироги ели. — Аня остановилась: дескать, отшагали, дальше не провожай. — Варварины пироги ели мы. И ты тоже…
Варвара не спрашивала: что думаешь делать, куда теперь? Вела себя спокойно и независимо. Утром поднималась вместе с отцом, ела с ним яичницу со сковородки, а если Лиля выходила к завтраку, отделяла ей, кидала на тарелку, говорила: «Извини, что мы так, наспех. Экономим время, да и посуду мыть не надо». Наливала в три кружки молока, одну ставила перед Лилей. Отец во всем подчинился ей, даже виноватых взглядов не бросал на дочь. Однажды сказал:
— Ты бы хоть что по дому делала. Нехорошо так жить. И Варваре трудно.
Был человек — и не стало. Загородила ему весь свет Варвара. Память вытравила. Забыл, как любил свою единственную дочь, как плакал над ней маленькой, когда без матери она осталась.
— Не мой это дом, — ответила она. — Когда моим будет, тогда и мыть и скрести его буду. Скажи Варваре, что поговорить нам про это надо.
— Сама говори, — ответил отец. — Я в этом деле тебе не помощник.
Теперь Лилю возмущало в Варваре не то, что она заняла место матери, а спокойствие ее. Ходила, ела, разговаривала, будто Лили и не было рядом. Ставила перед ней тарелку, мыла посуду, подметала комнату, в которой спала Лиля, а сама обращалась только к отцу. Лиля вслушивалась в их разговоры.
— …Приходит и заявляет: давление подскочило, кончаюсь. И руку протягивает с засученным рукавом. Значит, я ему сейчас померяю давление и дам бюллетень. Я, говорю, и так вижу, что давление высокое. Не может быть у тебя нормального давления после вчерашней гулянки. Иди, говорю, полежи, потом напишешь бригадиру объяснение, почему пьешь в уборочную…
Иногда Лиля не выдерживала и вставляла слово. Варвара замолкала, поднимала брови, на лице появлялось выражение: ах, это ты? А я и забыла, что ты здесь, третья.
Прошел месяц. Письма от Шурика не было. Они не договорились, кто кому первый будет писать, но адрес свой Лиля ему оставила. Значит, и письмо первое должно было прийти от него. Просыпалась каждый день с мыслью: письмо пришло, лежит, ждет ее, дожидается. На почте работала нездешняя, приезжая женщина. Лилю она не знала. Можно было бы ходить к ней каждый день, но гордость не позволяла: не пишешь — не надо, не очень-то грустим без твоих писем, раз в неделю и справляемся о них.
Уже третью неделю Лиля работала в кормовой бригаде, закладывала силос в траншеи. На работу пошла не по своей воле: вызвали в комитет комсомола, сообщили, что включена в список кормовой бригады, работа временная, потом, мол, подыщем, согласуем с интересом. Анька Пудикова прибегала мириться: «Ты, Лиля, сама себе враг, нет в тебе мягкости. Мы же с тобой сколько себя помним, столько и дружим. Помнишь, как ты меня еще до школы в багажник «Волги» посадила и захлопнула? А я там уснула. Хорошо, что багажник не плотно закрывался, а то задохнулась бы».
С Аней она помирилась, и с Варварой разговор состоялся.
— Какой дом? Ты о чем это говоришь? Не понимаю.
Варвара не могла так натурально прикидываться, — видно, отец ей ничего не говорил.
— Не могу я с вами жить, — сказала Лиля, — давайте решать, кому в этом доме оставаться.
— А здесь и решать нечего. — Варвара пожала плечами. — Нас двое, ты одна. Мы с тобой вместе жить можем, ты — не можешь. Что же тут решать?
— Этот дом мать моя с отцом строили.
— Так мать же с отцом, а не ты. И наследство тебе еще рано получать: отец жив. И обменивать с кем-нибудь комнату на комнату, сама понимаешь, не в городе живем, невозможно.
— Вы медицинский работник, — сказала Лиля, — вам обязаны квартиру предоставить.
— Я еще и жена твоего отца, — ответила Варвара, — а у него дом… Если хочешь, можешь сходить в правление, поговорить, но лучше не ходи, не позорь отца.
Вот так во всем: думала, гости к ней, Лиле, в день приезда пришли, а оказывается, к Варваре — чьи пироги ели, у того и были. И дом не она строила: жить в нем может, а распоряжаться — нет. Только на работе не было никакой зависимости: сыпалась с транспортера зеленая сечка кукурузы, она стояла в кузове машины с широкой фанерной лопатой в руках, выравнивала эту зеленую труху, утрамбовывала.
— Лилька, — кричали ей снизу, — как там на палубе, не дует?
Машина отчаливала, она сидела в кабине. Шофер Боря, боявшийся взглянуть на нее, до того она ему нравилась, говорил:
— Я тебя помню. Ты в десятом классе училась, а я в восьмой ходил.
Шла домой уставшая, проходила мимо почты, стиснув губы, как мимо своего врага, входила в сени и слышала голос Варвары:
— И тогда эта молодая женщина, представляешь, идет со своей любовью к нему домой. А он мужичок плохонький, несерьезный, одно достоинство, что холостой. И квартирка под стать ему: магнитофончик, кушеточка, столик журнальный…
Разговоры у них, разговоры. Или фильм какой-либо пересказывает Варвара, или книжку. Хорошо им без нее, живут, как молодые, не наговорятся.
— Лиля, тебе письмо. — Варвара показала глазами на стол.
Ноги отяжелели, и словно что-то острое воткнулось в грудь. У Варвары глаза стали тревожными, видимо, заметила, как побледнела Лиля. Подошла к столу, взяла письмо, а оно не от Бородина, а от Надьки Верстовской. Вот так. Что ж, она и это вытерпит. Спасибо, Верстовская, посмотрим, чем порадуешь.
«Лилька, ты крокодил! Кто же так делает? Уехала и ни гугу. А я, между прочим, не каменная, не могу так долго пребывать в неизвестности о твоей жизни. Новости кое-какие есть, но ты их не заслужила, поэтому не рассчитывай на мою болтливость. Сообщу самую ужасную. Володю Солому арестовали. Приходил следователь. Зоя и Соловьиха в панике. Мне тоже жалко Солому, кто бы мог подумать, что этот засоня способен на преступление. На Соловьиху это так подействовало, что она стала черная как туча, похудела минимум на восемь килограммов. Вторая новость смешная: Колпак в пионерском лагере нашел себе девицу и привел ее на конвейер. Зовут Света. Ее, конечно, взяли, потому что перед пуском нового берут всех кого попало. Пэтэушники на этом фоне будут экстра-классом. Эта Света — ничего особенного, замухрышка, но, как говорится, от нашего сапога самая пара. Не хотела тебе писать следующую новость, но уж такое трепло, не могу удержаться: Сонька Климова, наверное, выйдет замуж. Сидела, сидела, поджав губки, и высидела. Вот так бывает в жизни, Лилечка: и мать-одиночка и одежда скромненькая, но если уж судьба, то судьба. Не буду я тебя долго мучить — это Багдасарян. Похудел, шея появилась — до того влюбился.
Соловьиха говорит, что ты вернешься. Но я не верю. Если бы собиралась, то не молчала бы. Наверное, встретила дома старую любовь, которая не ржавеет, и теперь мы для тебя растаяли, как снег, как утренний туман.
Привет колхозному крестьянству. Жду ответа. Твоя неоцененная, но верная подруга Н. Верстовская».
Лиля сложила письмо, сунула его обратно в конверт. Ни слова о Шурике, и это было страшней, чем если бы Надька написала, что Бородин женился или попал под трамвай. Хорошо бы это письмо заклеить и отправить с пометкой на конверте: «Адресат взять отказался». Торчит из Надькиного письма подлость. Думает Верстовская, что перехитрила Лилю. Ждет, что со злости и разочарования накатает она ответ, в котором пошлет подальше Бородина, наговорит на себя, что счастлива в отчем доме, а конвейер вспоминает, как дурной сон. Держи, Надежда, карман шире. Не дождешься ты вообще никакого ответа.
Что же случилось с Шуриком? Ведь знает Надька, что не пишет он Лиле, знает наверняка. А что еще знает?
Лаврик не ушел из дома. Некуда ему было уходить. Возвращался с работы, ставил чайник на плиту, ничего не варил и не жарил, как прежде. Ел колбасу с хлебом, прихлебывая чаем. Татьяна Сергеевна пыталась вызвать его на разговор, но он не откликался, отвечал односложно, в глаза не смотрел.
И на работе было не легче. С электролитами по-прежнему перебои. Два дня назад Колпачок разразился речью:
— Татьяна Сергеевна, ведь этому конца не видно. Придем в субботу, вставим электролиты, а в понедельник опять начнем на стенку работать. Может, пусть эти у стены стоят, как стояли, а электролиты пустить на конвейер?
Она стала ему объяснять, что суббота будет тридцатого числа, а понедельник — первого. Если в субботу не сдать блоки, стоящие у стены, то они пойдут в план следующего месяца.
Колпачок глядел на нее понимающими глазами, но сочувствия она в них не заметила.
— Живем ведь на одном вашем добром слове, Татьяна Сергеевна. Дружба дружбой, но надо что-то делать.
Заговорил любимчик, как чужой заговорил. Невесту себе нашел. Уже в отделе кадров оформляется невеста. Будет сидеть поблизости, на одном конвейере.
