Владимир Пшеничников - Выздоровление
После чая отдыхали. Микуля послюнил палец и шоркнул Коле Дядину по носу.
— Уё-ой, — отпрянул тот. — Ты чего?
— Трубочистов нам тут не хватало…
Коля потерся носом о рукав телогрейки, и он сделался из черного вороненым и заблестел от мазута.
— Раньше большие семьи были, — проговорил Иван Михайлович. — Верней, по многу семей в доме. Теперь и две — редкость…
— Я своих стариков сколько зову — не идут, — сказал бригадир. — Так, говорят, привыкли. Если уж ног таскать не будем…
И не стал Иван Михайлович дальше говорить про большую семью.
— Государство как поставило? — нашелся Коля Дядин. — Каждой семье — отдельную квартиру! Живешь на селе — дом…
— К двухтысячному году, — уточнил Микуля. — А мне пока и с тещей не тесно.
— Вот провалились-то! — не выдержал все-таки Павлушка. — Пойду послушаю, может, тарахтят где…
Когда он открывал дверь, все затихли и ясно услышали еще хоть и далековатый рокот трактора.
— Волокут, — определил Володя. — Пустые теперь газовали бы.
В открытую дверь из густой синевы залетели стайкой крупные мохнатые снежинки.
— Все, теперь точно отпахались, — сказал Иван Михайлович.
Павлушка ушел вниз, затворив дверь. Помолчали. Почему-то не склеивался разговор. Ведь можно… самое время поговорить. Или уже не давит, не жмет ничего? Хорошо живем, что ли?
— Вот часика через полтора домой приедем, — словно с самим собой заговорил Микуля. — Со скотиной бабы уже управились, на дворе — темень… Чем заняться? Ну, за водой пару раз на колонку сходишь… Дальше телек, чаек, на горшок — и спать. Кончили день. Завтра…
— И завтра! — вдруг прорвало Петю, он вскочил, встал возле окошечек в зрительный зал и трахнул кулаком по заводской звонкой заслонке. — Лучше бы не доживать ни до чего!
— Что за ерунда? — строго спросил бригадир. — До чего ты дожил? Только-только руки, можно сказать, развязали, еще и оглядеться некогда было… Ты что?
Петя ни на кого не смотрел.
— В самом деле, — подал голос Иван Михайлович. — Руки развязали, высвободили, можно сказать… Кого же нам винить, что плоховато живем? Если и теперь не наведем порядок — грош нам цена в базарный день.
— И винить некого, — кивнул бригадир.
— Да навели, навели порядок! — усмехнулся Петя. — Поля подчистили, бороны под стену стаскали… А лахудры лахудрами остались!
Микуля засмеялся, и Петя, зверовато взглянув на него, выскочил из кинобудки. Иван Михайлович поднялся, прикрыл дверь и посмотрел в первую очередь на Микулю.
— Да жениться ему охота, — пожал тот плечами, — а не на ком. Командировку бы ему устроить…
Помолчали. И вскоре услышали, что подъехал трактор, долетели голоса, силившиеся перекричать шум дизеля. И почти тут же в кинобудку ворвался Павлушка с двустволкой в руке.
— Я говорил, мне надо было ехать! — выкрикнул. — Мазилы! А я знал, что она возле тележки будет…
— Да кто?
— Лиса, кто! «Мы караулили», — передразнил он Иванов. — Караульщики…
Иван Михайлович засмеялся, потом бригадир с Володей, подхихикнул им Коля Дядин.
— Ну, комики, — тряхнул шапкой Микуля и вышел из кинобудки.
— Зови этих друзей! — крикнул ему вслед Иван Михайлович. — Картошка застывает.
— Хрен им, а не картошку! — не унимался Павлушка, бросивший двустволку в угол.
— Ну, кончай уже, — перестав смеяться, сказал бригадир. — Откуда ружье?
— Откуда… Две недели в кабине возил. Салажата!
— Так они что там, охотничали?
— Не знаю, че они там делали! Плуг и тележку притащили…
— Зови их сюда.
— Сами придут.
Павлушка сел на лавку и стал смотреть в угол.
— Ну, детский сад…
Иван Михайлович поднялся и пошел к двери, открыв ее, позвал «охотников» за стол.
— Захвати, Михалыч, картошек в карман, машина уже показалась! — ответили ему снизу.
Стали собираться домой.
Пока Иван Михайлович с Колей Дядиным искали замок, бригадир поджидал их на площадке. Молодежь гомонила за углом, возле заглушенного трактора, голоса звучали неотчетливо, и было понятно, как сейчас тихо и глухо вокруг, как низко опустилась снеговая облачная пелена. Дед говорил, что как раз в такие ночи боженька ближе всего опускается к земле, все видит и слышит, но и всякая живая тварь чувствует его, и потому так бывает тихо и покойно. А в чистом небе что высматривать Господа? Его там нет, он прилетает на густых снежных облаках, сеющих на поля перину и в души покой… Деда вспоминал бригадир Матвеев, и, может быть, это он теперь опускался на снеговых облаках.
Высветив снежную, словно застывшую, пелену, за углом развернулась машина.
— Грузитесь, живо! — крикнул шофер.
— Подождешь!
— Тебя дольше ждали!
— Э-э, мужики, домой! — в окно кинобудки мягко ударил снежок, и раздался свист.
— А ты в гостях, что ли, — пробормотал Коля Дядин и вдруг увидел замок возле ножки стола.
— Как же он залетел туда? — удивился Иван Михайлович.
Фонари задули и вышли из кинобудки.
— Нашли? — спросил бригадир.
— Все, поехали…
Иван Михайлович на ощупь примкнул дверь, а замок пристроил в петлях дужкой вниз; последний ключ от него был потерян еще в сентябре.
ОВРАГ
Вместо эпилога
В тот самый год, когда в Губеневку уже не всякий день доходила почта, раз в два месяца завозился керосин, когда совсем перестал приезжать киномеханик дядя Вася-Джага, а клуб открывался лишь для вселения прикомандированной рабсилы, — весной этого самого года, в апрельский, предмайский уже денек, описав над селом приветственный круг, приземлился на старом выгоне самолет сельскохозяйственной авиации. Выглянувший из кабины пилот охотно объяснил подоспевшей публике, что посадка совсем не вынужденная, будет тут в ближайшие сутки разбит временный аэродром, а пока он, измотанный перелетом с базы, хотел бы определиться насчет квартиры с телевизором.
Принять усатого воздухоплавателя, назвавшегося Валерой Луньковым, охотно согласилась зардевшаяся Тамара Мигунова, и никто не стал возражать, хотя знали, что телевизор у нее не показывает уже третий месяц: успели зарасти следы острых коготков учетчиковой жены на Тамариных румяных щеках, но покалеченный ею же телевизор починить все еще было некому. «Этот починит», — решили единодушно, глядя на молодца-авиатора…
А бригада уже сеяла. Матерые трактористы, числом пять, ходили в ночную смену, перекрещивали ячмень. Не имея привычки долго спать, днем они являлись на выгон, посмотреть, как идут дела у авиации, и без приглашений начинали помогать сколачивать дощатый сарай для удобрений и передвижной электростанции, питавшей транспортер. Ивану Петровичу Домашову, например, довелось вставить стекло в кривоватое окошко, подогнать дверь, а еще — править неловко выброшенный из самолета на землю распылитель удобрений. Тут он, конечно, не напрашивался, но, когда увидел в руке механика тяжелый молот, то вежливо оттеснил горе-жестянщика и поднял с земли фунтовый молоточек… Это и определило, кому из губеневцев первому прокатиться на самолете.
Взлет Домашову понравился. На короткий миг вернувший в детство, к полетам с крыши на копну соломы, когда пресекается дыхание, и холодок сжимает малое, неоперившееся ребячество… Он засмеялся и, наклонившись к летчику, потыкал пальцем в оглохшее ухо. Валера сдержанно кивнул и показал глазами куда-то наружу. Домашов прилип к окошку. Под ними уже проплывал его собственный дом и двор, помеченный белыми курами. Мелькнул стожок нестравленного сена, а там уж и дом Василия Елькина… две брошенные избы… проулок… кузница и шесть комбайнов в ряд… разбросанные без порядка плуги и копнители.
И вдруг все полого накренилось! Домашов невольно отшатнулся от холодного стекла, но мотор тянул ровно, и он понял, что это разворот.
Миновали Гнилой осинник, и Валера повел самолет над Зеленым долом, подступавшим к Губеневке с опустевшего ее края.
«Овраг», — отметил Домашов машинально, завороженный весенними видами.
«Какой овраг?» — подумал он озадаченно, обернулся было назад, но за крылом уже ничего не было видно.
Домашов растерянно посмотрел на летчика. «Что?» — спросил тот одними губами. И что-то сорвалось у Домашова внутри.
— Вернись! — крикнул он и завертел пальцами. — Зайди еще разик! — И показал косой крест.
И вот открылся красный, с мутным по дну ручьем, глубокий овраг. Сверху он походил на вареного рака, растопырившего клешни, между которыми белели кресты на могилах. И несоразмерно большая правая клешня грозила откусить весь нижний край старого кладбища…
Домашову захотелось на землю.
— Ты кого там разглядел? — смеясь, спросил потом летчик. — Бабу кто на овраге жарит?
