Николай Чаусов - Сибиряки
Поздняков улыбнулся.
— Этак и верно жевать нечем будет, Романовна. В другой раз расшатается — к нашему зубодеру свожу, подлечит. А с дровами?
— И дрова есть покудова, все есть. Одно меня мучает: как она там, Оленька? Опасно, поди, как скажешь?
— Где она, Оля? Адрес ее?
— Тебе зачем?
И опять горечью плеснула обида: Луневу — так детишек рожай, а ему и адреса Ольги сказать не хочет.
— Как же я тебе отвечу, няня: опасно или нет? Вот скажи полевую почту — и я скажу: опасно там или не опасно, — решил схитрить Алексей.
Но Романовна вовремя поняла ловушку.
— Ну и ладно. А почты я тебе все одно не скажу. Да и на что она тебе, почта эта? У тебя своя семья, а Оленька обратно свою найдет, не век же одна мыкаться будет.
Поздняков, слушая Романовну, решил не уходить, пока не узнает адреса Ольги.
За чаем Романовна вытащила откуда-то из комода кусочек сахару, нарезала на ломтики без того небольшой ломоть хлеба. Говорили обо всем, но только не об Ольге: Романовна явно боялась проговориться, дать ему ее адрес.
— А как же ты, няня, деньги без аттестата получаешь? Обманываешь ты меня, няня. Вот и живется тебе, вижу, не сладко. Надо помочь тебе. Может, денег дать?
— Начто? Есть у меня! Чего не веришь-то!
— Нет у тебя денег, и аттестата нет, няня.
— Эка! Да коли так… Куда я его, бишь, запрятала?.. Да вот он! — Нашла она в столике сложенный лист с черной печатью.
Поздняков взял аттестат, торжествующе объявил:
— Вот и выдала ты мне свою Оленьку: «Полевая почта 42 134…»
— Ах ты, батюшки! Ах ты, нехристь этакий, провел же таки старуху!
— Провел, няня. И в другом провел: не хотел я чаевничать, да зато узнал: нечего тебе жевать, няня. Вот с дровами как, еще надо проверить.
Романовна замахала на него руками, но Поздняков крепко обнял ее и взял шапку.
— До свиданья, Романовна. Сливочного не обещаю, а хоть маргарину к чайку завезу. Обязательно завезу!
3К началу экзаменов Роман доставил Нюську в Иркутск на своей машине. Предложил отвезти прямо к тетке, но Нюська отрезала:
— Нет. Чего я к ней: жена я тебе какая?
— Она добрая, не забидит. А спросит — скажи: жена, только будущая. Язык не отсохнет…
— А ну тебя, Ромка! Хочешь опять поссориться?..
— Ладно уж.
Училище было не ахти каким важным: старое двухэтажное деревянное здание, с грязным узким двором. И вывеска — меньше, чем на райкоме. Не таким представляла себе Нюська его, когда ехала сюда сдавать документы. Думала, вроде театра — здание с колоннами, с каменным парадным крыльцом, с вестибюлем. А во второй приезд и вовсе плюгавеньким показалось. Видно, и Роману не поглянулся Нюськин техникум, удивленно заметил:
— Эта, что ли, консерватория-то твоя? Ветром не сдуло бы.
И все же струхнула, когда, оставив у подъезда Губанова, вошла в корпус. Поступающие (их было много во дворе и в узком, завешанном по обе стороны щитами коридоре), почти одни девчата, липли к щитам со списками, расписаниями экзаменов и шептались, шептались. Нюська едва протолкалась к приемной комиссии. И тут люди. Поборов страх, протиснулась к столу, к худому в очках мужчине.
— В общежитие мне. Куда ехать?
Худой поднял на лоб очки, глянул на Нюську.
— Кто вы?
— Я? Рублева. Поступать приехала. Из Качуга я.
Девушки, теснившие Нюську, сдержанно рассмеялись. Худой спустил на нос очки, буркнул:
— Здесь приемная комиссия, девушка. Идите к завхозу.
— Это куда? Я же у вас была, вы же…
— Ступайте, девушка, не мешайте!
Завхоз отругал Нюську:
— Вам когда сказано было являться? Вы о чем думали? Где ваша заявка? — И, словно бы пожалев, велел тут же написать заявление и прийти завтра.
— А ночевать где?
— Где сможете. У нас иногородних некуда разместить, а вы…
— А я не иногородняя, да? Мне что, на вокзале толкаться?
— Можете на вокзале. Завтра поищем что-нибудь.
Нюська сдержалась, чтобы не наговорить резкостей, вернулась к Роману.
— Ты чего, Нюська?
— А ну их! Общежитие не дают, завтра только. Завхоз — ух и вредный!..
Роман, открывая Нюське дверку кабины, обрадовался:
— Ну вот, а я что говорил! Едем к тетке!
— Ни за что!
— Почему?
— Ну что ты пристал! Ты же знаешь…
— Ладно. Посиди тут. — Роман вылез из кабины, хлопнул дверцей.
— Ты куда?
— К завхозу. Может, на двоих место взять, Нюсь?
— Дурак!
Через пять минут Роман вернулся.
— Едем, есть тебе место…
Нюська вцепилась в баранку.
— Куда? К тетке?..
— На, читай, — сунул Роман ей в руки записку завхоза.
Нюська прочла, ойкнула.
— Это как же?
Роман загадочно хмыкнул.
— А нашего брата, шоферов, все любят. Колесики бы крутились. Ты-то любишь, а?
4Роман действительно «устроил» Нюську в студенческое общежитие, за что пообещал привезти училищу машину угля. Но Нюське сказал, что завхоз — его старый знакомый, почти родня. Сказать правду — взбрыкнет, в Качуг уедет, а на это не пойдет. Зато теперь Нюська была счастлива и на прощанье даже чмокнула Романа в щеку.
На первом же экзамене, едва Нюська назвала свою фамилию, члены комиссии переглянулись, пошептались и, наконец, попросили что-нибудь спеть.
— А частушки можно? Наши, качугские?
— Можно и частушки, — улыбнулась комиссия.
Нюська откинула косу, набрала воздуха и… оглушила комиссию голосищем. Пришлось начать снова, вполголоса.
— Достаточно, товарищ Рублева, — сказали ей, после того как она допела последний куплет и выжидательно уставилась на комиссию. — Можете считать себя студенткой.
— Ой, правда?!
В тот же день Нюська собралась в Качуг. До начала занятий целых двадцать дней — чего ей тут киснуть? Новые Нюськины подружки чуть не лопнули с зависти: вот так голос! Вот так счастливица! А им-то еще сколько трястись — ведь конкурс-то: три желающих на одно место!
Нюська уже сидела на чемодане, когда ее окликнули.
— Нюська, тебя молодой человек вызывает. Симпатичный!
Неужто опять Роман? С ним бы и в Качуг!..
Но у подъезда ждал ее Житов. Нюська даже опешила.
— Я, Нюся. Здравствуй же. — Он первый приблизился к ней, ласково пожал руку. — Кое-как разыскал… ты не заболела ли, Нюся?
— С чего это вы? — обиделась Нюська.
— Да нет, просто так… Мне кажется, ты побледнела…
— Зачем вы сюда, Евгений Палыч? И люди незнакомые все — что подумают…
— А почему же нельзя, Нюся? — опешил и Житов. — Но ведь ты сама просила меня… еще в Баяндае… — В его голосе зазвенела обида, и задетое самолюбие и надежда.
Нюське стало жаль Житова. Что он ей сделал, чтобы так зло с ним? Разве виноват он, что не легло ее сердце к нему, не шевельнулась в слепых девичьих чувствах любовь?
— Простите меня, Евгений Палыч, груба я… Да и девчат совестно, ведь не дома…
Но Житов повернулся и, не оглядываясь, зашагал прочь. Нюська проводила его долгим жалостливым взглядом, пока он не скрылся за углом.
5До ночи Житов проблуждал по улицам города, долго стоял на ангарском мосту, невидящим взглядом следя за бороздившими зеленую гладь лодчонками и буксирными катерами. Зачем он опять обманул себя надеждой? Зачем рвался из Баяндая, так и не дождавшись пуска механизированной сушилки? Вот и успел, вот и застал на экзаменах Нюсю!.. Почему так все вышло? Чем он разонравился ей? Назойливостью? Так разве это назойливость — один раз в три месяца повидаться! Мечтал, надеялся, верил, отца с матерью обнадежил радостью, а вышло: себя до бессонниц довел, стариков измучил своим молчанием. Эх, Женька, Женька! И Житову до слез становилось жаль себя, своей несчастной молодости, уставших ждать его писем родителей. Хоть бы взглянуть на них, поговорить — все бы легче было…
На другой же день Житов явился к Гордееву.
— Игорь Владимирович, отпустите меня на фронт.
— Что?.. — поперхнулся старик.
— Я хочу идти воевать, Игорь Владимирович. Ведь я молод, здоров. Разве я хуже других, ушедших на фронт?
Гордеев снял пенсне, подержал его перед собой и снова водрузил на нос. Воззрился на Житова.
— Почему так вдруг, Евгений Павлович?
Житов пожал плечами, отвел глаза.
— Мне кажется так лучше… и честнее, Игорь Владимирович.
Гордеев чуточку построжал, но, поймав уклончивый взгляд молодого инженера, грустно и отечески улыбнулся.
— Что лучше и что честнее, Евгений Павлович? Как мне вас понимать?.. Погодите, — предупредил он Житова. — Лучше для вас или для нас? По всей вероятности, для вас. Честнее — это как? Что это?
Житов вспыхнул.
— Зачем эта философия, Игорь Владимирович? Разве вы сами не понимаете, что на нас, молодежь… тыловую молодежь, смотрят совсем не как на героев, — с горькой желчью подчеркнул он. — А мне тем более надо сменить воздух… попытать счастья.
