Николай Чаусов - Сибиряки
Поздняков нервно вздохнул.
— Я очень рада, что ты пришел. Я прошу тебя, Алеша, не оставляй няню… совсем одну…
— Но ведь твой жених, Оля… — поймал ее на слове Поздняков.
— Ах, вот что! Конечно, если Яша уедет следом за мной. Но может быть, тебе трудно?..
— Нет, Оля, для тебя мне ничего не трудно.
Они пошли вдоль состава. Алексей осторожно взял ее руку. Протяжный паровозный гудок разорвал душу.
— Оля, может быть, это еще… изменится?
— Что? С Яшей? Никогда!.. — И вдруг резко повернулась к нему, — сказала горячо, с болью: — Алеша, поцелуй меня… в последний раз! — И, не дождавшись, когда Поздняков возьмет ее голову, сама прижалась к нему, целуя глаза, губы, щеки… И оттолкнула.
Тихо перестукивая буферами, двинулись зеленые краснокрестые вагоны.
— Иди, Алеша! Уходи, слышишь!?.
— Оля!..
— Ступай, ступай!.. И возвращайся к семье! Это моя последняя просьба!..
Ольга попятилась от Алексея, не спуская с него своих полных мольбы и страдания синих глаз, обернулась, вскочила на подножку вагона. С бутербродами в руках подбежал к движущемуся составу Лунев, сунул ей в руки покупку, зашагал рядом. А Ольга, стоя на подножке, смотрела в его, Позднякова, сторону: маленькая, недвижная, родная, и рядом с вагоном бежал этот высокий, узкоплечий, размахивая рукой, будто отталкивая нечто…
Глава пятнадцатая
Люди уходили на фронт. Уходили по призыву, уходили без призыва, добровольно.
Каждый день приносил Позднякову новые, порою, казалось, неразрешимые задачи: ушли добровольцами сразу три сменных механика автобазы, мобилизован единственный термист мастерских — беда и выручка, как называл его Скорняк, здание управления Северотранса отведено под военный госпиталь.
В конце июля в Иркутск прибыл эшелон списанных «ярославцев».
Поздняков приехал к эшелону в самый разгар разгрузки. Танхаев был тут же. Широкое загорелое лицо его покрылось мелкими бисеринками пота, лоб и щека выпачканы какой-то краской: парторг, видимо, только что потрудился вместе со всеми.
— Как идет разгрузка, Наум Бардымович?
— Тяжело, Алексей Иванович. Дорога с вагонами торопит, людей маловато. Гляди, какое добро вытаскиваем, — показал он на разбитую, полуразваленную машину, которую водители стаскивали с платформы. — А для Якуттранса новые пришли, сам видел. Золото!
— И мы для золотых приисков возим грузы, — сердито заметил Поздняков.
— Тресту, Москве виднее. Тце, тце, тце, — защелкал он, глядя, как, перевалив борт, «ярославец» тяжело рухнул в кузов прицепа, тяжестью своей сдавив ему обе рессоры. И снова повернулся к Позднякову: — У нас ничего еще, у строителей дела совсем плохи. Придется брать на буксир: женщины! Однако, взгляни, Алексей Иванович, как у них дело. Завод эвакуированный разгружают.
Поздняков отправился вдоль состава к тем, дальним вагонам, где работали строители, преимущественно женщины.
— Эй, кавалер хороший, ходь-ка к нам, враз жирок поубавим! — окликнула Позднякова курносая девушка в легкой косынке и, видимо узнав Позднякова, спряталась за соседку. Женщины прицыкнули на нее:
— Ну ты, веселая!
У другого вагона Позднякова едва не засыпали с головой какой-то едко пахнущей пудрой, хлынувшей из бумажного мешка с надписью «ликоподий».
— Клавдия Ивановна, давайте сюда со своей бригадой! Быстро!.. — прокричал чуть ли не в ухо Позднякову высокий человек, сложив рупором руки.
Поздняков мгновенно оглянулся в ту сторону, куда кричал человек. Прямо на него уже бежали девушки, пожилые женщины и среди них Клавдюша. Едва не налетела на него, остановилась, задохнувшаяся от бега.
— Леша?..
— Здравствуй, Клава.
Мимо них пробежала та самая курносая, в пестрой косынке, и, словно невзначай, зацепила Клавдюшу, плутовато глянув на Позднякова.
— Клавдия Ивановна, скорей!..
— Сейчас, Дуня… Ты как очутился здесь, Леша?
— Да вот смотрю, чем ты тут занимаешься.
— Клавдия Ивановна, где же вы там? — заорал, уже удаляясь, высокий. — Хватит вам разговаривать!..
— Иду!..
Клавдюша еще раз посмотрела на Алексея, бросилась догонять бригаду.
Поздняков закрыл рукой глаза, медленно провел по лицу вниз, к подбородку.
— Ну как у них? Идет разгрузка? — спросил неслышно приблизившийся Танхаев.
— Да-да, идет…
К Танхаеву подошел человек в соломенной шляпе.
— Вы начальник Северотранса?
— Вот он начальник Северотранса, — показал Танхаев на Позднякова.
Человек в соломенной шляпе отрекомендовался:
— Директор московского станкоремонтного завода. Очень приятно…
Поздняков назвал себя, без удовольствия пожал руку.
— Вот пришло последнее оборудование. Полмесяца проискали, где-то под Новосибирском застряло. Теперь, кажется, начнем. А это что вы сгружаете? Неужели в ремонт?
Позднякова заело. Не спрашивает же он: «Что вы там в ящиках получили?» Но ответил:
— Пополнение.
— Вы шутите? — улыбнулся директор.
— Нет, не шучу. В новых автомобилях нам отказали, вот прислали взамен.
— Ну, знаете, — возмутился директор, — я бы на вашем месте…
— А вы будьте на своем месте, товарищ, — невозмутимо перебил Поздняков.
Танхаев от удовольствия крякнул в кулак. Директор понял, что вмешался не в свое дело, замялся.
— Простите, я не хотел вас обидеть, но зачем же уж так по-сибирски сурово?..
— Вам что-нибудь надо, товарищ?
Последнее окончательно ошарашило директора завода. Он даже отодвинулся от Позднякова.
— Мне посоветовали обратиться к вам за помощью. Видите ли, мы еще не устроились да и с помещениями тесновато, а без чугунного литья нам зарез. У вас вагранка…
— Вагранка у нас одна, а дел много.
Директор удивленно посмотрел на Позднякова.
— Но мне сказали…
— Кто вам сказал? — снова перебил Поздняков.
— В райкоме… Не понимаю: если у вас даже одна вагранка — почему бы нам предварительно не договориться? Я готов помочь вам в свою очередь абразивами, инструментами…
— Я так не договариваюсь, товарищ. Вот когда познакомимся ближе, тогда и договоримся, — отрезал Поздняков. — Впрочем, поговорите с моим главным инженером. — И зашагал к эмке.
В управлении Гордеева не оказалось. Секретарь объяснила Позднякову:
— У него большое несчастье, Алексей Иванович: пришло с фронта извещение о гибели сына… Он обещал прийти, как с женой будет лучше…
2— Ах ты, батюшки! Да никак ты, соколик? Сослепу-то сразу и не признала. Рада-то я тебе как! Одна, как перст, сижу целыми днями. Яшенька — и тот чегой-то не балует меня, раза два и был только…
Поздняков, следуя за Романовной, прислушиваясь к ее болтовне, вспомнил Лунева: жених-то, кажись, остывать начал. Только и горел, пока лез Ольге под крылышко…
— Проходи в залу, Алешенька, а я сейчас чайку подогрею.
— Я не хочу, я сыт, няня.
— Знаю, что сыт, а чаек — он не лишний. Все ноне сытые ходят. — И ушла, оставив его одного в небольшой квадратной комнате с круглым столом посредине.
Поздняков огляделся. Ничто не изменилось. Даже блузка Ольгина, видимо накинутая ею наспех на спинку стула, висит, будто только что брошенная хозяйкой. И чудится, раздадутся сейчас внизу частые звонки, застучит под каблуками крутая лестница и войдет Ольга…
— Ну чего ты нос повесил? Рассказывай. Да дай-кось я на тебя еще разок погляжу, — вошла и заговорила Романовна. — Ничего, хорош. А вот седины прибавилось ладно. Беспокойная у тебя работа, Алешенька. Взял бы полегче.
— Нельзя.
— Так уж нельзя?
— Да и не дадут. Время не то, чтобы работу легче искать.
— А воевать-то не заберут?
— Пока нет. Дальше видно будет.
— А вот Оленьку-то забрали. Да я так думаю, что сама она напросилась. Все говорила: стыдно в тылах-то сидеть, когда другие там за первое дело бьются…
— За правое, няня.
— Все одно. Вот голову-то и затолкала. Бабье ли это дело на немца войной идти! Сидела бы, замуж бы за Яшеньку вышла да детишек ему рожала…
Поздняков надулся. Опять будет ему про Яшеньку разводить! И Ольга хороша: и его обвела, и этого обманула. Да такого ли ей мужа надо, как Лунев, — ни мужчина, ни девица.
— А сам-то ты как? С семьей живешь?
— Нет, няня. Но помогаю.
Романовна хотела что-то сказать, но прикусила язык и только осуждающе глянула на опустившего голову Алексея.
— Ну, а как ты живешь, няня? — поднял глаза Алексей. — Может, и тебе помочь в чем-нибудь надо?
— А чего мне помогать-то? Оленька вон деньги прислала, хлеба полкила в руки дают, чего мне еще, старухе? Жевать вот скоро нечем будет, надысь опять один шатучий ниткой выдернула, чтоб ему пусто. И беленький вроде, а расшатался…
Поздняков улыбнулся.
— Этак и верно жевать нечем будет, Романовна. В другой раз расшатается — к нашему зубодеру свожу, подлечит. А с дровами?
