Валентин Катаев - Катакомбы
– Чудак, что ты здесь делаешь?
И Черноиваненко узнал этот голос.
– Бачей! – отступая на шаг, сказал Черноиваненко. – Петька?
– Вот именно.
И они трижды обнялись и трижды поцеловались, после каждого поцелуя отступая на шаг, вытирая губы и снова бросаясь вперед с сияющими, смеющимися глазами.
А вокруг них с пистолетами и автоматами в руках, с фонарями, ручными гранатами и ломами, обмотанные пулеметными лентами, серые от подземной пыли, грозные, стояли друг против друга два отряда, все еще подозрительно переглядываясь, но уже чувствуя большое облегчение и радость от сознания, что все обошлось так благополучно и "свои" нашли "своих".
45. ОТЕЦ И СЫН
– Ну, маленький, расскажи, как ты здесь живешь.
– Так и живу, папочка.
Петр Васильевич несколько раз уже произносил эту фразу: "Ну, маленький, расскажи, как ты здесь живешь". Он повторял ее машинально, и так же машинально Петя отвечал: "Так и живу, папочка". Но разве дело было в словах? Они смотрели друг на друга и не могли насмотреться. Со страстной жадностью они изучали друг друга.
Петр Васильевич с наслаждением прикасался к сыну. Отец то ерошил пыльные, плохо стриженные волосы сына, то он брал сына за щеки, притягивал к себе, заглядывал в его карие глаза, грустные, повзрослевшие, с резко определившимися бровями и все еще детскими ресницами. Этот большой мальчик с длинными ногами был его сын, его маленький Петруша. Его трудно было узнать. Странная короткая куртка, сделанная из грубо обрезанного полушубка, старые мужские брюки, стоптанные и много раз неумело заплатанные башмаки, противогаз через плечо и граната, засунутая за пазуху, пыльные волосы, слегка курчавые на висках и на серой от пыли шее, по-детски нежной, теплой, и решительное выражение возмужавшего лица… Да, это его мальчик, его Петушок, и вместе с тем это уже маленький солдат, партизан, самостоятельный человек, подпольщик. Это уже мужчина. С ним можно разговаривать, как с мужчиной, как равный с равным.
– Ну, маленький, расскажи, как ты здесь воюешь.
– Так и воюю, папочка.
Петя смотрел на отца, не отрываясь, – с любовью, с гордостью, с восхищением. Так вот, оказывается, какой у него папа! Друг и помощник самого Дружинина!
Петя сначала не узнал в легендарном Дружинине отца пестрой девочки Галочки, с которым познакомился на Одесском аэродроме в первый, счастливый, незабвенный день своего путешествия. Зато Дружинин узнал его сразу.
– А, вице-президент! Здорово! – сказал он весело. – И ты здесь? Молодцом!
Тогда Петя его узнал и весь залился жаркой краской смущения и удовольствия оттого, что разговаривает с таким знаменитым человеком, – и мало того, что разговаривает, а давно знаком и приятель его дочки.
– Что же ты не спрашиваешь, как поживает Галина? Ага, брат! Покраснел! – Синие глаза Дружинина искрились веселым смехом. – Товарищи! громко сказал он. – Можете себе представить – это кавалер моей дочки.
– Я совершенно не понимаю, про что вы говорите! – забормотал Петя.
– Он не понимает! – подмигнул Дружинин Петру Васильевичу, сделав головой свое неуловимое, озорное движение. – Силен, брат, силен!
– А где сейчас Галочка? – преодолевая смущение, спросил Петя.
– Галину, брат, я отправил еще в первые месяцы войны на самолете обратно в Харьков, к бабушке, да по дороге их обстреляли "мессеры", и они сделали вынужденную посадку в Николаеве. Словом, она застряла в Николаеве, у дедушки. Думаю, не пропадет. Дедушка у нее боевой, я на него надеюсь.
Видно было, что он говорит меньше, чем знает. Но такова была его привычка.
– Так, говоришь, тебе здесь, в катакомбах, нравится? – круто меняя разговор, сказал он, хотя Петя ничего подобного не говорил. – Это хорошо, что тебе здесь нравится. Мне тоже нравится… А ты, брат, вырос за это время. Я тебя с трудом узнал. Крепкий мужик! Молодец! С работой справляешься? – сказал Дружинин уже совсем по-командирски.
– Так точно! – ответил Петя.
– Рад был с тобой опять встретиться. – Дружинин протянул ему свою большую, сильную руку. – Молодец! Старайся!
– Всегда готов! – сказал Петя и косо поднял над головой руку.
И ему стало радостно, потому что это были не просто слова, а все содержание его жизни.
Потом Петя показывал отцу кабинет дяди Гаврика, кухню, кладовку, библиотеку, стенную газету, закуток, где они с Валентиной чистили патроны. Мальчику доставляло громадное удовольствие знакомить отца с бойцами отряда Черноиваненко. То и дело он возбужденно говорил:
– Товарищ Синичкин-Железный, вы не знакомы с моим папой? Папа, познакомься, пожалуйста, с товарищем Синичкиным-Железным… Товарищ Синичкин-Железный, это мой отец, из отряда Дружинина… Пап, а пап, смотри, это наша девушка Валентина, тоже пионерка… Валентина, иди сюда! Это мой папа, из отряда Дружинина. Ты с ним не знакома? Познакомься… А это Серафим Иванович, заместитель по военной части. Он меня стрелять из нагана научил. А это мама Валентины, Матрена Терентьевна. Познакомьтесь!..
Весь охваченный счастьем и гордостью, Петя совсем забыл, что Матрена Терентьевна показывала ему маленькую старую фотографию и называла его папу "Петя".
– Товарищ Бачей, – сказала Матрена Терентьевна тонким голосом, – мне очень приятно. (Ей хотелось сказать: "Вы меня, наверное, не помните, я Мотя", но она не сказала этого.) Мне очень приятно. У вас такой чудесный мальчик! Мы его все очень полюбили. Такой чудеснейший ребенок, терпеливый… И я очень, очень рада…
Она не договорила и ушла помогать по хозяйству Раисе Львовне, которая на двух примусах вдохновенно готовила "парадный обед" в честь соединения отрядов, но не выдержала и скоро вернулась назад.
– Вы меня, наверное, не помните, – сказала она Петру Васильевичу.
– Позвольте-ка, позвольте… – пробормотал он вдруг, пораженный ее голосом.
В пещере было почти темно. Она взяла с камня коптилку и приблизила к своему лицу.
– Мотя? – нерешительно спросил Бачей.
– Не узнали?
Теперь он ее узнал.
– Мотя! – воскликнул он. – И ты здесь!
– А як же, – сказала она, смеясь сквозь слезы. – Где вы – там и я.
– Сколько лет, сколько зим!
– Много, Петя, много, – вздохнула она.
– Дай же на тебя посмотреть, дружок.
И пионер Петя, к крайнему своему удивлению, увидел, как его папа подошел к Матрене Терентьевне, обнял ее за плечи, и они поцеловались.
– Такие-то дела, Мотя. Как же ты поживаешь? Все время в Одессе?
– Да. А вы, Петя? Все время в Москве? Я слышала – у вас красавица жена… Хотя я про вашу жизнь знаю почти все от вашего мальчика. У вас есть еще две девочки? А у меня, кроме Валентины, еще двое хлопцев. Ну, они уже совсем взрослые. В армии. Воюют. И мой супруг тоже вместе с ними воюет. Вы моего Акима помните?
– Боже мой! Еще бы! Аким Перепелицкий! Старый боевой товарищ! Все такой же богатырь?
– И даже стал еще больше представительный! Усы как у Тараса Шевченко, с гордой улыбкой сказала Матрена Терентьевна. – Он у меня теперь командует кавалерийским полком… Если еще жив, – прибавила она, вытирая рукавом глаза. – А как ваша тетечка?
– Перед самой войной получил от нее письмо из Варшавы. Несчастная женщина!
– И не говори! Едва ли она там выживет… Ну, пока извините, всего не переговоришь. Еще будет время, если позволит обстановка. А пока я побежала… Я здесь вроде хозяйки-стряпухи.
И Матрена Терентьевна исчезла в одном из штреков, откуда тянуло горьким чадом подгорелого подсолнечного масла.
К Петру Васильевичу подошел Колесничук.
– Ну, представитель румыно-американской нефтяной компании, как дела? Нашла-таки ваша компания под Одессой высокооктановую нефть чи нет? – И Колесничук заливался детским смехом, чихая и кашляя от кухонного чада и вытирая рукавом слезы.
– Моя компания, как видишь, таки нашла кое-что под Одессой, в районе села Усатово, – говорил, посмеиваясь, Петр Васильевич. – А ты лучше расскажи, как ты знаменито коммерсовал в магазине "Жоржъ". Где ж твои усы? Эх ты, трассант несчастный! Тоже мне негоциант!.. Покажи свои бронзовые векселя!
– Пусть они сгорят, – мрачно говорил Колесничук.
– Нет, Жорочка, – не унимался Петр Васильевич, – дожил до седых волос, а до сих пор не знаешь, что такое вексельное право!
– Я знаю, но я забыл. Можешь представить – просто-таки забыл!
– Так не суйся в капиталисты.
– Я и не совался.
– Ой, совался!
– Отстань!
– Нет, ты совался, Жорочка, и вот печальные результаты.
– Это меня Гавриил Семенович подвел.
– С больной головы на здоровую?
– Ей-богу, он! Если бы не этот чертяка, разве бы я стал пачкаться?
– Оставь, Жорочка! Все ясно. Тебя одолела жадность. И ты на старости лет решил заделаться крупным магнатом капитализма. Тебе с детства не давали спать лавры братьев Пташниковых.
– Ну что ты меня мучишь, ей-богу! – плачущим голосом не сказал, а как-то тоскливо пропел Колесничук. – Что ты терзаешь мою душу?
