Дмитрий Холендро - Избранные произведения в двух томах. Том 2 [Повести и рассказы]
И стало понятно, отчего у него такой хриплый голос — может, проплакал до хрипоты… Докторенко положил на стол сигареты. Подымили. Напоследок помянули мать солдата, и сержант пошел провожать их к автобусу. Там он вслух прочитал водителю справку, вынутую Нефедовым, наказал, чтобы все было в порядке, и, едва тронулись, пассажиры стали расспрашивать о происшествии, а Нефедов рассказывал обо всем весело, и автобус смеялся, и все стали вспоминать смешные случаи с кражами и пропажами, а женщины крестьянского вида рылись в корзинках, развязывали узелки, угощали Нефедова и солдатика, — те не успевали отказываться от яблок и яиц…
Ехали шумно, а потом утихли, и только неутомимо бурчал автобусный мотор, и солдатик задремал, потряхивая хохолком, и Нефедов незаметно свесил голову…
…И опять ему приснился сон. Будто он поднялся по ступеням каменного крыльца, над которым вроде флага висела вывеска: «Милиция», вошел в двери и потребовал, чтобы его пустили к начальнику.
— Занят, — даже не подняв глаз, ответила секретарша, которой в первом сне не было, а теперь сидела, и все у нее было крупное: коса вокруг головы, нос, и щеки, и даже уши.
Нефедов еще громче потребовал, чтобы его впустили к начальнику, и так разгорячился, что было видно — Юрий Евгеньевич ничего не боялся. Но не потому, что стал храбрым, а потому, что знал, кого там встретит. Он помнил, кто сидит за дверью в генеральском кителе с золотыми пуговицами. Он сам!
Требовалось сделать то, на что он не отважился тогда, и прижать Васятку, живущего у озера с кувшинками.
Директриса, пардон, секретарша не пускала, и тогда Нефедов рванул дверь и… попятился, завопив от ужаса. Правда, безголосо. Как вопят только во сне…
За столом, уставленным телефонами, в генеральской форме сидел другой человек. Он потрогал комок своих усов под носом и спросил:
— Робинзон? — И тут же поднял трубку одного телефона. — Папаша, спустите кобелька!
— Нет! — сказал Нефедов и протянул вскинутую руку ко второй, высокой двери, но Васятка в генеральской форме повис на его руке, затряс, закричал:
— Юрий Евгеньевич!
Нефедов открыл глаза. Сон оборвался. А тряс его за руку солдатик.
— Готовьте справку, Юрий Евгеньевич!
— А зачем?
— Да вон! Финтифлюшка!
Автобус стоял среди голых полей, уставших от лета, и со ступеньки его, белозубо улыбаясь в открытых дверях, представлялась девушка, браво заломив на затылок фуражку:
— Дорожный контролер.
Была бы эта степная птаха такая… этакая… финтифлюшка, в самом деле, если бы не форменная фуражка. Ладное платьице, перетянутое кожаным пояском, тонкий кант оборки на груди, из-под вскинутого козырька брызгала на глаза соломенная челка.
— Поехали, водитель! А вы, граждане, готовьте билеты. Ваш билет… Держите… Ваш… Так… Ваш, бабушка?
— Да тута… Тута вот где-то… Тута был…
— Ищите. Думаете, посреди степи порядка нет?
— Ох, вот! Вот он!
— Так…
Она дошла до Нефедова, прочитала справку, поправила фуражку и пропела ядовито:
— Ха-ха-ха! Водитель! Липой безбилетников прикрываете?
— Какой липой? Ты что, с ума сошла?
— Липа как липа. Без печати. Хабарничаете?
— Что ты, — снова буркнул водитель, — верно, с ума сошла?
Автобус набирал ходу.
— Ну-ка, дайте документик какой-никакой, гражданин-товарищ! Нету? Очень удобно, конечно, ездить с такой бумажкой — без документов, а не стыдно? А ну, водитель, остановите автобус!
— Мне его милиционер привел! — ответил водитель, а «финтифлюшка» громче крикнула, приказывая:
— Стой!
И автобус завизжал тормозами, как побитая собака.
— Вылазьте! — приказала контролерша Нефедову. — Слышите?
— Да его правда милиционер привел, — сказал кто-то.
— А вы не суйтесь! Вас это не касается. Вылазьте. Гражданин!
В автобусе стояла неподвижная тишина, и в этой тишине солдатик прохрипел:
— Видишь, человек даже без пиджака? Обокрали его. Курица!
— Я не курица, — пронзительно закричала контролерша, — а…
Но кто она, ей не дали досказать. Автобус грохнул, как бомба, и осколками полетело в смазливую контролершу:
— Да ты не курица, а цыпленок!
— Сочувствие надо иметь!
— Дали тебе власть, так помогай людям!
— А ну вылазь сама!
— Чего вы? — пролепетала девушка в форменной фуражке.
— Вылазь!
Как села она посреди степи, так и осталась посреди степи, а бойкий автобус, гомоня веселыми голосами, покатил дальше, к горизонту, у которого темнели деревья.
История третья
— Квартиру? — директор сорвал трость с кресла и пустился к приснеженному окну, показывая Охрименко свою длинную и сухую спину. — Вы не того, случайно?
Сдача свеклопосадочной машины оттянулась на самый конец года, на его последние дни, которые уже наступили. А машину все еще не сдали, и не было уверенности, что сдадут. Между тем жизнь шла, перед Новым годом, по традиции, затевались заводские новоселья, многие семьи укладывались для переезда в свежий дом и покупали мебель, пахнущую стружкой и клеем. Но Нефедову это не светило.
— Какая квартира? — спросил директор, даже не глядя на Охрименко.
Нет, поездка Юрия Евгеньевича в совхоз не входила в число приятных директорских воспоминаний. Храбрая подпись заводского инженера на дефектном акте, может быть, у кого-то и вызывала восхищение, только не у директора.
— Пусть скажет спасибо, что оставили его на заводе.
Директор закинул назад руки, и Охрименко молча смотрел на директорскую трость. Она была светло-восковая, резная — друзья, по рассказу самого Павла Семеновича, прислали с Карпат, где гуцулы сохранили любовь к дереву и древнее искусство резьбы по нему. В пальцах директора белела конская голова, опутанная длинной гривой, которую он будто бы оглаживал. Очень хотелось найти добрые слова о Юре Нефедове, но вместо них на языке закипало восхищение этой красивой резной палкой, а для Юры уже искались слова утешения и оправдания — для себя. А директор прибавил:
— Я надеюсь, вам не приходит в голову, что какие-то мелкие мстительные чувства толкают меня на отказ? Но квартир мало, мы вынуждены выбирать. А если уж выбирать, то я за людей, которые всегда с заводом. Согласны?
— Разумеется.
За окном повалил снег…
Снег валил все неудержимей и гуще, крупные хлопья беззвучно падали на развесистую меховую шапку человека, который «шлепал» по улице и нес на плече елку. Хлопья засыпали елку и следы крупных ботинок, а человек «шлепал» и думал, что вот так же бесшумно, как этот снег, идет время. И проходит. И тает…
Воинственные уличные пацаны бегали вокруг. Подгребали, наклоняясь, свежий снег, лепили безопасные «ядра» и весело швыряли их друг в друга. Бац! Крупный снежок прилепился к малахаю прохожего с елкой. Но мальчишки не испугались, они знали Женькиного отца, лишь замерли на миг, на всякий случай. А Нефедов, повернувшись, улыбнулся им.
Дверь не хотела его пускать. Сильная и зловредная пружина парадного входа защемляла дверью то самого Юрия Евгеньевича, то елку, истоптанный снег усеялся хвоей и продолжал усеиваться, пока мальчишки не подержали дверь.
Едва войдя в комнату, Нефедов поставил елку у ноги, как часовой винтовку, и застыл в испуге: Вера, взгромоздившись на стул на подоконнике, снимала шторы с окна. Стул качнулся, Нефедов сорвался с места на помощь Вере, но она уже уцепилась за оконный шпингалет.
— Сверзишься! — с натужной веселостью сказал Нефедов, прислонил елку к столу и сел на диван, думая, как бы понезаметней сунуть в рот таблетку.
На диване, рядом с Нефедовым, откинул крышку чемодан с горой домашних пожитков. Над диваном выделялись пятна, там, где вчера еще висели семейные портреты. Вера осторожно слезла со стула, спрыгнула с подоконника и подошла к дивану.
— Принес?
Юрий Евгеньевич положил прямо в чемодан свой малахай, на котором еще не весь снег растаял.
— Елку вон принес.
— А ордер?
— На работу, что ль, не пошла? — спросил он вместо ответа.
— Отпросилась…
Замолчали, молчанье скоро стало казаться нестерпимо долгим, и Нефедов даже возмутился:
— Дадут поесть?!
В комнату вступила Марья Андреевна, неся супницу с торчащей из нее ручкой половника, а Нефедов пересел за стол, поскрипел стулом и сказал:
— Эта квартира чем хороша? Близко от завода!
Он потянулся к хлебнице, поставленной Верой, но Марья Андреевна как ни в чем не бывало спросила:
— А руки?
И он тихо поднялся и ушел.
— Нет! — заговорила Марья Андреевна, увидев слезы в глазах Веры. — Если мужчина вернулся домой расстроенный, жена должна овладеть собой, не выпытывать ни о чем, а накормить и рассказать что-нибудь веселое… В жизни есть только одна трагедия, ты знаешь какая. Последняя. Остальное так или иначе переживается… и даже становится смешным со временем.
![Дмитрий Холендро - Избранные произведения в двух томах. Том 1 [Повести и рассказы]](/uploads/posts/books/240148/240148.jpg)
