Иван Шамякин - Снежные зимы
— Я никогда не жаловалась на свою судьбу. У меня — дети.
Немножко обидел этот материнский эгоизм: у нее дети, а у него, выходит, их нет.
— Я тоже думал о детях. Всегда. Обо всех. Не об одних своих.
— Не нужно таких масштабов, Иван. Будем думать о своих детях. Что ты намерен делать?
— Как что?
— Ну, с дочкой своей.
— Она самостоятельный человек. Учительница. Ей ничего не надо.
— Я не о том. О ее положении в нашей семье.
— Утром я скажу Василю, Ладе, что она их сестра.
Жена схватила его за руки, как бы стремясь удержать от необдуманного поступка, зашептала так же горячо, как шептал он минуту назад:
— Не делай этого, Иван! Зачем? Ей в самом деле ничего не надо. Не двенадцать лет. Даже не семнадцать. В таком возрасте уже не так важно, есть отец или нет его… А как отнесутся к этому наши дети? Василь? Лада? Лада! Хороший свадебный подарок ты ей преподнесешь. А Саша? Что подумает он? Мы же совсем его не знаем. Что он за человек? Мало радости принесло мне это замужество. Ошеломило оно меня. В самом деле какое-то космическое. Сколько ночей я не спала! Ты этого не знаешь. Ты-то спал спокойно…
«Нет, я не спокоен», — хотел он возразить, но промолчал — не посмел перебивать.
— А теперь преподносишь такой сюрприз. Пригласил на свадьбу…
— Я не приглашал. Она приехала сама. Но я рад, что она приехала и что ей понравилось у нас.
Ольга Устиновна точно задохнулась. По нервной дрожи рук, по выражению лица, что вырисовывалось во мраке на фоне белой подушки, по шевелящимся губам казалось, что она продолжает возбужденно говорить, но долго, может быть целую минуту, он ни слова не услышал, как на киноэкране, когда пропадает звук, — Иван Васильевич понял, как она волнуется. Потом зашептала совсем иначе — умоляюще:
— Иван, у меня нет сил ссориться с тобой, и я не хочу этого. Поздно. Поздно уже. Но я прошу тебя… молю: ничего сейчас не говори. Может быть, как-нибудь потом… И ее попроси. Я имею право на то, чтоб ты выполнил эту просьбу. Я заслужила, Иван. Своим терпением. Своей болью. О, мне и в самом деле нелегко. Но разве я пожаловалась кому-нибудь? Или тебе? Никому. Обещай мне, Иван! Обещай, что ты будешь молчать.
Ольга сжимала его руки и тянула к себе. Показалось, что она хочет поцеловать их, и он отнял руки. Жена почти крикнула в отчаянии:
— Обещай, Иван, я никогда так не просила.
Иван Васильевич молчал. Сперва рассердился, не постигая, что так пугает ее, почему так истерически молит. Потом вспомнил свои грустные мысли за столом перед приходом Виталии и понял жену. И опять почувствовал себя слабым, обессиленным, почувствовал, что теряет самое ценное — твердость, решительность, что такие уступки разрушают его, антонюковский, характер, ослабляют волю. Снова охватили печаль и безразличие. Ко всему.
— Ладно. Я буду молчать, — сказал и упал на подушку, отрезал, чтоб прекратить разговор: — Спать!
Повернулся лицом к стенке. В знак благодарности Ольга Установка тихо погладила его по плечу.
Целый день Виталия и Василь бродили по городу. Виталия, все так же радостно возбужденная, смеялась как девчонка, иной раз без причины, особенно вечером, когда в тесном семейном кругу продолжали праздновать свадьбу. Без танцев, за столом, но с добрыми шутками и остротами. Разошелся молодой муж: имитировал голоса своих командиров и всех смешил. Ивану Васильевичу было не очень весело. Но он старался не отставать от молодежи. А Ольга веселилась, пожалуй, от души — успокоилась мать. Молодежь освободила ее на этот вечер от всех кухонных и домашних забот. Готовили и подавали на стол Лада и Виталия, хотя в отношениях их Иван Васильевич все еще улавливал настороженность, холодок. Удивляла любимица его Лада, которую, казалось, до приезда жениха мало что интересовало, кроме физики. И вдруг такие чисто женские таланты! Но вообще вечер прошел хорошо. С опозданием явились Геннадий и Майя, им позвонили, когда веселье было уже в разгаре. Зять начал подражать привычкам и даже голосу своего шефа. Но Ивана Васильевича это не раздражало — хороший признак! — а лишь забавляло. Он сказал:
— Оля, слышишь? Нет, ты прислушайся. У него голос Будыки.
Зять пошутил, может быть, впервые удачно:
— Ого, мне бы голос Валентина Адамовича!
— С твоими способностями это нетрудно. Ты далеко пойдешь!
Ольга Устиновна съежилась: зять мог обидеться и испортить всю обедню. Нет, к счастью, ирония до него не дошла. Ответил:
— А что вы думаете? Не боги горшки обжигают.
Вообще казалось, что Геннадий в последнее время поумнел. И Антонюк уже готов был простить ему переход с завода к Будыке. Черт его знает, может быть, институт, где немало умных, интеллигентных людей, повлияет на него в хорошую сторону и изменит его крестьянскую частнособственническую психологию, такую нелепую у инженера-горожанина.
Но о Геннадии — между прочим. Главное — Виталия. Старался ничем не выдать этого — ни словом, ни жестом. И все-таки ловил ревнивые Ольгины взгляды. Они немножко смущали, будоражили. Взял руку жены, пожал, говоря без слов: «Не следи за мной, пожалуйста. Я сдержу свое слово. А если б вздумал сказать, ты все равно мне не помешаешь».
Ольга, кажется, поняла и переключила все внимание на молодого зятя: надо же все-таки выяснить, что он за человек. Времени мало, через неделю ребята возвращаются в часть. Ивана Васильевича в тот вечер радовало веселое настроение Виталии. Но за ночь девушку как будто подменили. Завтракала она мрачная. Должно быть, от бессонницы, под глазами легли тени. От Васиного предложения пойти в художественную галерею отказалась. А когда ушли из дому Саша и Лада, неожиданно объявила:
— Еду домой.
Василь был прямо ошеломлен:
— Почему так вдруг?
— Ведь я на работе. Меня отпустили на три дня.
«Почему так вдруг?» — не спросил, как сын, но мучительно думал Антонюк. Сказала что-нибудь Ольга? Нет. Непохоже. Не могла она ничего сказать. Да и когда? Жена ушла в библиотеку, когда Виталия еще спала. Все еще спали. Завтракали без Ольги. Что же случилось? Виталия обула бурки, надела простой костюм, в котором, наверное, ходила в школу, укладывала в чемодан туфли, платье, взятое для театра. Василь стоял рядом, растерянно, как маленький, просил:
— Ну, подожди хоть маму. И Ладу не подождешь? И Сашу? Как можно так, Вита?
— Они не обидятся на меня.
— Странная ты какая-то. Не попрощавшись? Вита! Прошу: останься до вечера. Ты же раньше не говорила, что тебе непременно нужно уехать сегодня.
— Меня ждут дети.
Ивана Васильевича резанула по сердцу эта сцена — как, точно влюбленный, просит сын и как неумолимо жестока сейчас, неожиданно и неизвестно почему, эта девушка. Он попытался помочь сыну уговорить ее:
— Ведь нет же сейчас поезда.
— Нет, есть! На Брест. Я поеду на Брест. Мне так даже удобнее. Приеду на нашу станцию, когда уже рассветет и можно будет идти.
— Я хотел передать матери какой-нибудь подарок.
— Зачем?
— Ну, неловко так. Ты была в гостях…
— Ей ничего не надо! Я ничего не возьму!
О подарке сказала почти со злобой, как ударила. Иван Васильевич испуганно отступил: лучше не трогать человека, когда у него плохо па душе. Но из-за чего?
Даже Василь безнадежно вздохнул. Виталия на миг смягчилась — провела ладонью по Васиной щеке, как раз так, как мать ее касалась его, Антонюка, щеки в их последнюю встречу, уже не по-женски — по-матерински, так же и она, Виталия: не как девушка парня приласкала и утешила, а как сестра — брата.
— Не надо, Вася. Ты — хороший. Я рада, что познакомилась с тобой. Я счастлива…
Посмотрела на Ивана Васильевича. Странно посмотрела. Не то с укором, осуждением, не то с жалостью — он так и не понял. Только почувствовал не просто печаль — боль, почти отчаяние. На душе стало очень тяжко. Казалось, он сделал что-то гадкое, низкое. А что? Ведь ничего как будто. Но не мог поговорить с ней с глазу на глаз, не мог объяснить… А что объяснять? Ведь она же говорила там, в деревне, что совсем не нужно разглашать их тайну, она приедет, чтоб посмотреть на своих сестер… Увидеть брата не рассчитывала. Ей повезло.
Хотелось проводить ее до поезда и по дороге сказать что-то, что — сам не знал, но чувствовал, что обязан сказать что-то такое, что прояснило бы причину ее отъезда, их отношений, должен успокоить ее боль и свою. Что все-таки причинило ей боль? В конце концов, нетрудно догадаться из-за чего. Причин достаточно. И все так усложнилось. Еще это Васино увлечение. Оно больше, чем что другое, могло взволновать девушку, испугать ее. Но провожать пойдет Василь, и он, отец, никак не может отказать ему в этом. Они уже оделись. Вита подошла попрощаться. Крепко, по-мужски пожала руку. Иван Васильевич задержал ее руку в своей.
— Передай маме привет. Пусть будет счастлива. Скажи: я глубоко ей благодарен, Спасибо, что приехала.
