Ваграм Апресян - Время не ждёт
Станок со всех сторон обступили рабочие с застывшим на лицах выражением жадного любопытства и недоумения.
— Все колдуешь, Сергей Иванович?— спросил токаря кто-то.
— Это не я, а вот кто, — кивнул токарь головой вправо.
Все обернулись к изобретателю. И он, делая вид, что не понимает смысла этих взглядов, пережил в эту секунду редкое чувство удовлетворения.
На демонстрационном складе комиссия Главметалла испытала другой резец. Рабочие аккуратно собирали в кучки стружку и взвешивали на больших весах. Члены комиссии поочередно дежурили у станка, следя за стрелками часов. Когда резец весь износился и остаток его отломился, комиссия записала в акте.
«Девятислойный резец системы А. М. Игнатьева работал без заточки 521 минуту и снял 541 килограмм стальной стружки, после чего настолько сточился, что остаток лезвия изломался. Инструмент работал при следующем режиме резания: в течение 119 минут работал при подаче 1 мм, глубине резания 5–6 мм, скорости 7–20 метров в минуту и снял 42,56 кг стружки; вторая стадия: работал в течение 402 минут при подаче 1,7 мм, при глубине резания 4,5–6 мм и скорости резания 15–24 метра в минуту, сняв 498,44 кг стружки».
Срочный вызовИзредка Игнатьев встречался с Белоцерковцем, делился с ним своими творческими горестями и удачами, любил слушать и о его делах. Анатолий Петрович не только бывал в курсе истории опытов с резцами, но и сам увлекся ими не на шутку, давал разные советы, а когда Александр Михайлович надолго исчезал с горизонта, справлялся о нем по телефону. Белоцерковец давно закончил черновые наброски проекта завода игнатьевских инструментов и ждал решения о его строительстве.
После признания комиссией Главметалла стабильности угла лезвия Игнатьев поехал на Лосиноостровскую сообщить другу эту радостную весть. Подмышкой он нес завернутую в газету продолговатую легкую вещь. Белоцерковец поздоровался и хотел принять сверток, но Александр Михайлович встрепенулся:
— Осторожно, сломаешь!
— Что это?
— Сейчас узнаешь... Но сначала мне нужны две бочки, — ответил Игнатьев с таинственным видом.
Анатолий Петрович хорошо знал этот многообещающий блеск серых глаз.
— Ага, ты что-то новое придумал?.. Бочки найдутся.
Игнатьев поставил одну бочку перед лестницей веранды на табуретку, а другую — повыше — на веранду. Затем он сколотил из трехметровых старых досок жолоб шириной в 15 сантиметров, законопатил зазоры и замазал их дегтем. В бочку, что была наверху, он налил до краев воды, а другую оставил пустой, соединив их жолобом.
— Готово! А сейчас ты узнаешь, что это такое, — сказал торжественно Игнатьев, развязывая сверток. — Помнишь, Толя, наш спор о раке и лодке, идущих вверх по реке напором течения? Ты говорил, что я откажусь от своих слов, как только винные пары выветрятся из головы. Как видишь, не отказался.
Изобретатель высвободил из бумаги маленькую странную лодочку и поставил ее на нижний конец жолоба. Белоцерковец увидел на модели колесики и длинную гусеницу, каждое звено которой было снабжено лопастью. Лодка опиралась колесиками на ребра досок, а гусеница висела между ними, не задевая лопастями дна жолоба.
Закончив подготовку, Игнатьев взял ведро, зачерпнул воду из бочки и вылил в жолоб, заставив и Белоцерковца действовать таким же способом другим ведром. Чередуясь, друзья выливали воду, создавая искусственный ручеек, который своим течением двигал гусеницу и связанные с нею механизмами колесики. Лодочка бойко поплыла против течения, вызывая восторженные возгласы и смех собравшихся детей и взрослых. И каждый раз, когда модель доползала до верхнего конца жолоба, друзья повторяли опыт, пока, наконец, Анатолий Петрович не произнес, виновато улыбаясь:
— Хватит.
— Ну, Толя, признаешь себя побежденным? Ага, прекрасно! Теперь, значит, я могу спокойно уехать в Берлин, — пошутил Игнатьев.
За обедом он рассказал о положении дел. Белоцерковец понял, что поездка его друга в Берлин не обещает ему ничего хорошего, потому что вызвана тревожными сигналами оттуда.
После удачных опытов в Оргаметалле технорук присылал одну за другой посылки с резцами, которые Игнатьев распределял по заводам. В посылках попадалось большое количество неудачных инструментов, не обнаруживающих равномерного износа лезвия. Игнатьев по-прежнему снимал слепки лезвий, отправлял их Георгию Петровичу, неутомимо переписывался с ним. Технорук стонал от безденежья. «Денег, дайте денег, иначе рабочие разбегутся», — вопил он..
Сумма долгов Марии Федоровне и другим работникам торгпредства достигла шестнадцати тысяч рублей. В требованиях Карского порой раздавались неприятные Игнатьеву нотки, вроде того, что они вправе требовать от государства не только покрытия нужд лаборатории, но и для собственного вознаграждения. В ответах Игнатьев читал ему нотации, а однажды, придя в раздражение, закончил письмо следующими словами:
«...Вы, Георгий Петрович, не знаете наших условий работы. Я уверен, что Вы не прочли Марии Федоровне моих писем, как мы договорились. А это было бы очень полезно, ибо она на многое раскрыла бы Вам глаза. Я сам живу деньгами за счет будущих благ, благами же я считаю не государственные дотации, а ту выручку, которую принесут нам резцы. Поэтому лаборатория уже сейчас должна изготовлять по сто резцов в день, а в скором времени — по двести. Успех испытаний вызвал сенсацию и теперь все требуют резцов; заводы и тресты мне ходу не дают, посылают столько запросов, что я то. ну в бумагах. Вот Вам и все условия для перехода лаборатории на самоокупаемость. Дадите по двести резцов в день, будут деньги, не дадите — не будут. Ведь нетерпимо, когда вы присылаете по 25 резцов в день, да еще авиапочтой, что очень дорого. Поймите эти мои условия и больше не требуйте денег.
Поймите, что если бы я просил денег на разработку резцов, то их не было бы. Это как будто нелогично, а между тем логика такова: предложений, изобретений, проектов весьма важных, имеющих мировое значение» у нас много, а средств на их проведение в жизнь ограниченное количество и распределяются они в крайне малых дозах между самыми значительными и важными новинками. Конечно, теперь, когда я на свои личные средства довел изобретение до производства, я мог бы рассчитывать на дотацию, но почему бы не сделать, так, чтобы наше производство покрыло бы государственные субсидии?
Главметалл выдал тридцать тысяч рублей. Эта сумма покроет долги лаборатории, а на остатках продержимся немного, так что торопитесь с производством резцов. Кстати, Георгий Петрович, переходите на выпуск резцов исключительно из металла «Электросталь», тульской стали и других отечественных марок. Я буду высылать их в Берлин. Будущий завод должен работать только на отечественных материалах.
Нам нужно также заняться популяризацией изобретения среди рабочих и инженеров СССР. Для этого Вы должны написать сценарий фильма и заснять всю технологию изготовления нетупящихся инструментов и пользования ими. Пока перевезем лабораторию в Москву, пока построим завод, пусть наш фильм путешествует по экранам предприятий страны.
Крепко жму руку, Ваш А. Игнатьев».
Георгий Петрович страшно обиделся на Александра Михайловича и ответил ему, что он, вместо благодарности за преданную службу, «ранит его в самое сердце». Почему он, собственно, каждый раз читает ему нотации? Технорук вспомнил «бесчисленные обиды», нанесенные в прошлом ему, седому человеку, которого, неизвестно на каком основании, Игнатьев взялся воспитывать. Дальше технорук переходил на деловой тон и, как ни в чем не бывало, отвечал на письмо по пунктам: сценарий будет написан, резцы из отечественных сталей уже начал делать, выпуск резцов повысят и т. д. и заканчивал: «Сделаем все, лишь бы Вы приехали, а то без Вашей энергии все дела разваливаются. Держимся благодаря Марии Федоровне». В следующем коротком и нервозном письме взывал:
— «Приезжайте поскорее! Лентосварочная машина и сварочный пресс Вашей системы готовы. Свариваем со сказочной быстротой. Этот блистательный результат и послужил причиной того, что «Гефей», хаявший вначале Ваше изобретение и не давший Вам гарантий, ныне присвоил его и заявил патент. Рыжий Гельмут играет первую скрипку в этой темной махинации. Зря Вы тогда обошлись с ним так круто, выгнав его из конторы. Опасного врага нажили. Берковича, начертившего свой вариант конструкции, мигом отвели. Гельмут называет его вором, а между тем до патента «Гефея» якшался с ним. Сейчас директор «Гефея» Крумбюгель заключает договоры на продажу «своих» лентосварочных машин. Шютте и Ульман уже купили машины и налаживают опыты. Крумбюгель дошел до такой наглости, что предложил нашему торгпредству приобрести серию этих машин для СССР.
Приезжайте, Александр Михайлович, немедленно, иначе потеряете крупное изобретение, являющееся новым словом в мировой электротехнике».
