Ваграм Апресян - Время не ждёт
Есть, есть! Да, впрочем, в этом он никогда и не сомневался.
И что это трамвай ползет так медленно? Игнатьеву, когда он что-нибудь придумывал, трамвай всегда казался тихоходным. А все-таки, почему его душа вдруг стала рваться вперед? Разве он нашел выход из положения? Нет, ничего не нашел! В голове ничего не зародилось, но он стал почти весел и спешил, торопился скорее приехать на работу. Никаких новых идей в голове как-будто не было и в то же время, как ему казалось, что-то было.
Перед широким окном демонстрационного склада, выходящим на Орликов переулок, стоял большой токарный станок с начатой накануне стальной болванкой. Изобретатель быстро надел спецовку, поставил новый резец и включил станок. Прошла, мелко завиваясь, тонкая серебристая стружка. Игнатьев углубил резание, не отрывая глаз от лезвия. Стружка стала толще, матовее от температуры, завитки — крупнее. Станок поработал час, другой, резец, как и прежде, затачивался, лезвие так же чуть ломалось и вновь затачивалось. Все по-старому. Игнатьев сменил инструмент, еще более углубив резание. Сосед-фрезеровщик равнодушно взглянул на него, чистя станину. Игнатьев жадно следил за стружкой. Благодаря увеличенному диаметру завитка стружки нижний сгиб его отступил от острия резца. Это явление изобретатель замечал и прежде, а также читал о нем в трудах многочисленных исследователей металлорезания. Они писали, что максимальное давление от стружки приходится не на самую режущую кромку, а немного отступя. Исходя из этого, он искал точку максимального давления и располагал там слой потверже. Дальше его мысль не шла. Но в это утро чувства Игнатьева были необычайно обострены, а глаза так зорки, что он сумел увидеть в этом известном явлении нечто новое. Задумавшись с минуту, он вдруг хлопнул себя по лбу и быстро зашагал взад и вперед своей семенящей походкой, столкнулся с фрезеровщиком, остановил станок и вылетел из мастерской.
— Здравствуйте, Александр Михайлович, что это вы, батенька, своих не узнаете?— спросил член комиссии по испытаниям его резцов, инженер Петров.
— Да, да, здравствуйте, — пробормотал Игнатьев и помчался дальше.
— Что такое случилось с ним?— спросил инженер фрезеровщика.
Тот недоуменно пожал плечами.
Через десять минут Игнатьев был на почте, где писал Георгию Петровичу телеграмму такого содержания: «Сверхсрочно изготовляйте резцы схеме: У-13 — четвертый. Подробности письмом».
С почты он поехал не на службу, а домой, сел за стол, схватил перо и бумагу...
Обычно лезвия многослойных резцов составлялись из пластинок стали, расположенных по порядку: самая твердая сталь — впереди. Она служила режущей кромкой, за которой располагались слои, твердость которых постепенно убывала вплоть до мягкого железа. Твердость стали определяется содержанием в ней углерода. Самый твердый слой имел 1,3 процента углерода, самый мягкий слой — железо — 0,1 процента. Марки сталей определялись знаками — У-13, У-10, У-5 и т. д. Таким образом, если самую твердую сталь условно обозначить просто цифрой 13, а железо — цифрой 1, то пластинки сваривались по порядку: 13—11—9—7—5—3—1. Со времени первых опытов с многослойными резцами эта основная схема подвергалась всевозможным новым комбинациям. Одна или несколько пластинок исключались, и число слоев падало иногда до двух, образуя такой порядок твердостей 13—9—6—4—1, 13—8—5—1, 13—6—1, 13—1 и т. д.; в других случаях толщина пластинок то увеличивалась, то уменьшалась с таким расчетом, чтобы, скажем, в одном случае пластинка восемь была бы дальше, в другом случае — ближе к режущей кромке. Но при всех комбинациях 13 — самая твердая сталь — была впереди, а 1 — железо — позади. Новое же открытие Игнатьева заключалось в том, что он отодвигал самую твердую сталь от режущей кромки. Слова телеграммы Георгию Петровичу «У-13—четвертый» означали, что резец должен быть сделан по такой схеме, при которой 13 занимала бы четвертое место, например, 10—11—12—13—11—9—7—5—1. Таким образом, режущая кромка 10 сказывалась несколько мягче своего ближайшего тыла — 11, 12, 13.
Это как будто было нелогично и противоречило традициям. Ведь все режущие инструменты в мире изготовляются так, чтобы жало их острия было тверже или не мягче других зон лезвия. А Игнатьев пошел ломать и эту традицию, рекомендуя в своем письме Карскому, кроме упомянутой выше, еще и такие схемы: 10—11—13—10—8—5—3—1, 11—10—13—11—8—6—4—1, 12—13—10—4—1 и т. д., то есть уже не допускал, чтобы самая твердая сталь оказалась бы впереди, составляла бы режущую кромку. Чем же были вызваны эти изменения?
Стружка, оторванная резцом от болванки, упирается в переднюю грань лезвия, деформируется, сгибается в по мере поступления завивается. Точка соприкосновения стружки с гранью лезвия испытывает максимальное давление от стружки. А так как эта точка максимального давления находится несколько отступя от режущей кромки, то и самый твердый слой стали должен несколько отступить от режущей кромки. Тогда действительно прочность каждой зоны лезвия будет соответствовать давлению стружки, что обеспечит равномерный износ и сохранится стабильность угла лезвия. Так решил и написал своему техноруку изобретатель.
Он поехал на почту отправить письмо в Берлин и лишь в пути заметил, что разъезжает по городу в засаленной спецовке. Едва успел Игнатьев вернуться на демонстрационный склад, как принесли ответ технорука на утреннюю телеграмму: «Теория верна, требует развития. Срочно изготовляю три резца».
Александр Михайлович хотел расцеловать почтальона, но вместо этого дал ему рубль. «Удивительное дело, а ведь понял старик, а? С двух слов понял. Голова!», — подумал он о Карском.
В три часа ночи изобретателя разбудил другой почтальон и вручил срочную телеграмму: «Problema stabilnosti reschena...», — прочел он русские слова, напечатанные латинскими буквами.— «Проблема стабильности угла решена. Резец работал до полного износа. Поздравляю! Карский».
Игнатьев почувствовал слабость в ногах, легкое головокружение. «Наконец-то, наконец», — прошептал он, подошел к постели и сел. Он держал в руке бледнозеленый бланк международного телеграфа и перечитывал текст еще и еще. Тень его фигуры с всклокоченными на голове волосами уродливым силуэтом падала на стену. Изобретателю не хотелось ложиться, он страдал от того, что не мог ни с кем поделиться своей радостью. Семья все еще оставалась в Ленинграде. Так, сидя на постели, он долго раздумывал о будущем развороте дела, затем лег, но не мог уснуть. Нет. не головная боль мешала спать, а биение сердца, радость, нагрянувшее счастье!
Вечером пришла еще одна телеграмма: «Письмо авиапочтой получил. Гениально! Вот когда Вы действительно открыли самозатачивание. Диффузия углерода портит дело. Изготовляю путем холодного проката. Это замедляет темпы. Завтра вышлю самолетом двадцать резцов. Карский.»
Первый же резец, изготовленный по новой схеме, показал явные преимущества перед прежними резцами. Испробовав несколько штук, Александр Михайлович отобрал наиболее удачный и, не говоря членам комиссии Главметалла ни слова, поехал на завод «Красный пролетарий» к инженерам, которые недавно писали в акте: «Резцы Игнатьева непригодны для промышленного применения».
Выслушав изобретателя, инженеры больше из вежливости к нему, нежели из веры в его утверждения, пошли в цех. Игнатьев достал из портфеля чуть затупленный резец и вручил старому токарю. Тот хотел заточить инструмент на камне, но гость не дал, сказав:
— Работайте тупым.
— Да он сгорит, — возразил токарь.
— Напротив, заострится!
Старый токарь метнул исподлобья недружелюбный взгляд на интеллигента с крохотной холеной бородкой. «Издевается он, что ли, надо мной?» Но Игнатьев лишь лукаво улыбался.
— Работайте, работайте, Сергей Иванович, так нужно для пробы, — сказал один из инженеров.
Токарь досадливо поморщился, зажал в супорте резец и осторожно подвел его к болванке.
— Смелее!— произнес Игнатьев.
Обтачивая сталь, резец слабо пошумел минуты три, а потом затих, пошел плавно, снимая ровную стружку. Удивленный токарь остановил станок и посмотрел на лезвие. Оно было нормально острым. Старик снова взглянул исподлобья на изобретателя, на этот раз с любопытством и теплотой. Инженеры стояли спокойно, полагая, что резец, как и на прошлых испытаниях в другом цехе, заострится и кромка сломается. Но этого не случилось ни через полчаса, ни через час, ни через три часа. Возле станка росла горка из стружки.
— Ну как, все работает?— спросил один из инженеров, подойдя к токарю через пять часов.
— Работает, нечистая сила, хоть бы что!— крикнул радостно токарь.
Станок со всех сторон обступили рабочие с застывшим на лицах выражением жадного любопытства и недоумения.
— Все колдуешь, Сергей Иванович?— спросил токаря кто-то.
— Это не я, а вот кто, — кивнул токарь головой вправо.
Все обернулись к изобретателю. И он, делая вид, что не понимает смысла этих взглядов, пережил в эту секунду редкое чувство удовлетворения.
