Карпов Васильевич - Маршальский жезл
Нет, не жалею я, что прослужил два года в мотопехоте.
Каждый солдат гордится своим родом войск, считает его лучшим. Для меня лучший - моя матушка-пехота!
* * *
Сегодня все в последний раз: ходил в баню, обедал в столовой, обошел полковой городок, побывал в клубе, окинул взглядом казарму, поправил кровать, зашел в комнату для оружия, погладил на прощание свой автомат.
И вот мы на вокзале. Провожают нас не только командиры, но и многие жители городка. У меня больше, чем у других, «персональных» провожающих: Вадим, Нина Христофоровна, Поля, Альбина.
Я стараюсь не встречать взгляд Альбины: ни в чем не виноват перед ней, и все же чувствую себя очень нехорошо.
Вадим хорохорится: вот, мол, я какой - покрепче вас всех оказался, уезжаете, а я остаюсь. Но я знаю, на душе у него кошки скребут; он бы улетел отсюда, как птица, только обстоятельства не позволяют. Долго он здесь не проживет, уговорит Нину Христофоровну переехать.
– Не забывай, старик, пиши, - говорит Вадим, глаза у него беспокойные, просящие. Наверное, у меня были такие, когда я в первые дни после призыва в армию искал его дружеского расположения.
Как все переменилось! Наши отношения, взгляды на жизнь, характеры, вообще все мы совсем другие люди. Я вспомнил свой наскок на Шешеню: «Не хочу штамповаться!»
Как прав был замполит - все мы остались прежними Викторами, Степанами, Вадимами, только теперь в ином, высококачественном состоянии.
От группы к группе переходили Узлов, Жигалов, Шешеня. Капитан Узлов, как никогда, мягкий и добрый. Ему явно нелегко с нами расставаться.
Жигалов крепко пожал мне руку, показалось даже, хотел обнять меня, но постеснялся такой сентиментальности, только сказал:
– Спасибо тебе, Агеев, за все. Приезжай после училища в наш полк, будем служить вместе.
А Шешеня вот не постеснялся, притянул к себе, прижал к груди, похлопал по спине и, пряча горечь расставания за напускной веселостью, сказал:
– Ну, Виктор, после твоего отъезда служба у меня пойдет легко!
– Неужели так много хлопот доставлял?
– Очень заковыристые вопросики мне ставил!
– Новые солдаты вам еще не такие проблемочки подбросят. Люди с каждым годом сложней становятся.
– Да, работа наша с каждым годом сложнее. Ты в училище набирайся самой новейшей мудрости, приедешь - меня подучишь. Роту тебе передам.
– Ого! К тому времени вы уже Прохоренко замените!
…Блестящие зеленые вагоны с желтой полосой по длинному полированному боку тронулись все разом. Из окон, дверей, с перрона замахали сотни рук. Что-то торопливо кричали друг другу и отъезжающие, и те, кто провожал. Наверное, были это очень важные слова, самые последние, самые нужные… но никто уже ничего не слышал в общем гуле и стуке колес.
…В Самарканде в наш вагон вбежало несколько молодых узбеков. Загорелые. На головах черные квадратные тюбетейки с огромными белыми запятыми. У каждого парня в руках сверток. Передний стал отыскивать глазами кого-то.
– Так это же Карим Умаров! - опознал Степан. Услыхав голос, Карим кинулся к нашему купе.
– Здравия желаем, ребяты! - крикнул он, шутливо вскинув руку к тюбетейке. - Соболевский телеграмма дал - вы едете!
Мы обнимали его все сразу, толкали, хлопали по плечам. Наконец он остановил нас:
– Поезд стоит мало. Я дастархан принес.
Он кивнул своим спутникам, и те стали разворачивать свертки, а Карим в это время представлял своих спутников:
– Это брат Мирза, это брат Юлдаш, это брат Вахид, это брат Эркин, это младший братишка Акрамджан.
– Ого, сколько у тебя братьев!
– Еще три сестры дома остались!
Братья Карима не теряли времени. Они сноровисто, умело и, главное, с явным удовольствием накрывали стол. Угощений было так много, что некуда было ставить.
– Давно вас ждем. Никто не говорит, когда военный эшелон придет - военный тайна!
Один из братьев развернул огромный эмалированный таз, и по вагону разнесся приятный аромат душистого плова.
– Кушайте, пожалуйста, очень просим. Если бы в мой дом пошли, три барана резал! Вино, арак угощал бы. Сюда водку не принес. - Карим погрозил пальцем и, лукаво подмигнув, сказал: - Военный эшелон нельзя. Карим Умаров дисциплину знает!
Мы засмеялись. А братья Карима между тем мягко и настойчиво угощали солдат:
– Вот это попробуйте - багурсак называется. А это - самса…
– Все мои братья тоже в армию пойдут. Мирза первый. Будем просить военкома, чтобы в наш полк посылал. Как здоровье товарища лейтенанта Жигалова, Шешени, капитана Узлова, старшины Мая?
– Все здоровы. Привет тебе посылают, - сказал я. И это была не ложь: если бы они знали, что мы встретим Умарова, конечно, передали бы ему привет.
– Ай, спасиба! - обрадовался Умаров. - Помнят Карима?
– Конечно, разве можно забыть, как ты пожар потушил и колхозный хлопок спас!
– Все вместе тушили, не один Карим!
– А как у тебя здесь с хлопком в этом году?
– Хлопок хороший. План выполнили. Сейчас даем сверх плана.
– Молодцы. Наверно, тебе еще орден дадут? - кивнул Дыхнилкин на грудь Умарова.
На пиджаке Карима красовались награды и знаки отличия. Рядом с орденом Трудового Красного Знамени блестел знак «Отличник Советской Армии». Карим ответил Дыхнилкину шуткой, но все мы поняли - задумано это всерьез:
– Орден Карим до службы в армии умел получить. После армейской школы надо Героя Труда заслужить!
– Правильно, - одобрили ребята.
По радио объявили об отправлении поезда. В купе все смешалось. Карима обнимали, братьям жали руки.
– Приезжайте, ребяты, в гости, - просил Умаров, - когда хотите, как брата встречать будем!
Умаровы прыгали из вагона уже на ходу, шли за нашими окнами, пока поезд не набрал скорость…
* * *
Промелькнули солнечные станции Узбекистана, черноглазые узбечки с виноградом, дынями, арбузами, персиками. Приближалась Россия. А здесь осень. Посерело небо. Задождило.
И снова я ловлю себя на мысли, что все это как сон. Так же было сыро, такие же лужи дрожали на ветру, когда мы уезжали служить.
И даже на станции грянул маршем оркестр мальчиков из профтехучилища. Будто и мальчики были те же самые, в той же форме, с тем же старанием надували щеки. Только теперь музыка их у меня вызвала улыбку. Мальчики играли очень нестройно. Я уже знал толк в военных маршах.
Мама и папа тревожно искали меня глазами среди одинаково одетых солдат, высыпавших из вагона. Я подошел к ним тихо сбоку и басовито отчеканил:
– Здравия желаю!
Мама всплеснула руками и кинулась мне на грудь. Папа тоже обнял и поцеловал в щеку. Потом он сделал вид, что ему какая-то соринка попала в глаз, и с деловитым видом старался смахнуть ее платком. А мама все держала меня в своих объятиях, боялась выпустить, будто я вот-вот этим же эшелоном уеду в училище.
Вдруг мама опомнилась, с укором посмотрела мне в глаза и тихо шепнула:
– Что же ты с Олей не поздороваешься?
– С Олей? - чуть не крикнул я. - А где она?
– Да вот, сзади стоит.
Я обернулся. Передо мной была Оля. Только не та, с которой мы учились. А совсем другая: рослая, хорошо сложенная девушка, с таким же удивительно красивым, но не броским лицом, как у жены лейтенанта Жигалова. На нее хотелось смотреть, смотреть и смотреть! И только глаза у этой сказочной красавицы были прежние, как у той девочки, с которой мы катались зимой на лыжах.
– Здравствуй, Оля, - почему-то сказал я шепотом и взял ее за руку.
– Здравствуй, Витя, - ответила она так же тихо и опустила глаза.
Я смотрел на нее, и сердце прыгало от радости: Оля здесь! Не провожала, а встречать пришла - это многое значит! Я вдруг вспомнил о запахе табака и улыбнулся: «Если ты куришь или у тебя произошли какие-нибудь другие неприятные перемены - все ерунда! Я теперь сильный, могу с кем угодно и с чем угодно за тебя, Оля, побороться. Я тебя никому не отдам. Главное - ты пришла!»
* * *
Мы шли домой вчетвером. Мама держала меня под руку. А я держал другой рукой горячие Олины пальцы. Папа нес мой чемоданчик.
– Какой тяжелый! - сказал папа. - Не золото ли намыл в каракумских песках?
– Ты, папа, угадал: именно золото.
О книге я решил рассказать дома.
– Когда тебе ехать в училище? - спросила мама.
– Через месяц.
Мама вздохнула.
– Не надо, мама, мы всегда были и будем вместе, где бы я ни находился. Верно ведь?
Она улыбнулась грустно и закивала головой. Сказать «да» побоялась - задрожит голос.
– Как у тебя в институте? - спросил я Олю.
– Перешла на третий… Ты отстал - догоняй!
Я подумал: нет, милая Оля, не отстал! Я прошел такую школу жизни, что она намного превосходит и твои два курса, и всю институтскую программу. По окончании этой школы дают не диплом, а маршальский жезл, тот самый, о котором говорил Шешеня.
Навстречу шли люди. Мужчины посматривали на меня и мою военную форму приветливо и весело. Они будто все были мои старые, хорошие знакомые. Теперь я знал: эти люди в гражданских костюмах не только инженеры, продавцы, парикмахеры или педагоги - все они, кроме того, рядовые, сержанты, офицеры запаса: пулеметчики, танкисты, связисты, моряки или ракетчики - товарищи по оружию.
