Лев Кассиль - Том 3. Линия связи. Улица младшего сына
Напрасно Володя и Светлана тянули за руки Юлию Львовну и уговаривали ее пойти домой. Учительница стояла возле горящей школы, не чувствуя подыхающего жара. Медленно распрямляясь, запрокинув голову, на которой жаркий воздух пожара шевелил белые волосы, она смотрела на одно из самых кощунственных, противных человеческому уму зрелищ – на книги, гибнущие в огне.
Часто потом вспоминалась она Володе вот такая, залитая зловещими отсветами пожара, обхватившая руками глобус, с глазами, полными горького гнева, отражающими пламя – и как будто не то, что бесновалось перед ней, а другое, палившее ее изнутри…
Школа сгорела.
Но на другой день в привычный час, к девяти утра, у пожарища собрались почти все школьники. Ребятам не верилось, что нет у них больше школы и не будет занятий. И даже самым отчаянным лентяям, для которых праздником был каждый «пустой» или пропущенный урок, вдруг стало ясно, что первым, главным делом, дававшим содержание и устойчивость каждому дню, была все-таки школа и все, что с ней связано. Каникулы, праздники, воскресенья – все это было хорошо именно лишь потому, что представляло собой желанный роздых, о котором мечталось в трудные будничные дни.
А теперь вынужденная, навязанная врагом праздность казалась постылой, обидной, крадущей у жизни что-то очень большое и драгоценное.
И, как ни строга была Юлия Львовна, как ни побаивались ребята Якова Яковлевича, каким требовательным ни прослыл Василий Платонович, какой бы придирой ни считалась Мария Никифоровна, вдруг все школьники поняли, что эти люди давно уже стали родными, близкими, что без них в жизни и не обойтись…
Володя вместе с другими ребятами стоял возле пожарища. Сквозь пустые окна школы глядело низкое осеннее небо. Ветер гремел листом кровельной жести, свисавшим с карниза. В лужах на мостовой мокли обрывки бумаги, рваные страницы тетрадок. На разлинованных листочках виднелись размытые, крупно написанные буквы. То были диктанты, классные работы по арифметике, задачки, формулы…
Потом из школьного двора вышли директор Яков Яковлевич и Юлия Львовна.
– Дорогие друзья! – сказал Яков Яковлевич и поправил повязку на руке, обожженной вчера на пожаре. – Дорогие мои друзья! Наша школьная семья осталась без крова. Гитлер начал с того, что жег книги, и вот он продолжает свое черное дело. Но человеческое знание, науку и все то, что советская наша школа заложила в ваши сердца, закрепила в вашем мозгу, нельзя сжечь, друзья, нельзя разбомбить! И мы будем учиться. С помещением сейчас очень трудно, в городе все занято для военных нужд, по мы как-нибудь разместимся. Будем, если надо, заниматься по домам на квартирах у преподавателей. Классные руководители сообщат вам завтра о порядке занятий.
Несколько дней занимались на квартире у Юлии Львовны, иногда – просто во дворе, если не шел дождь, а в плохую погоду – теснясь в коридоре, на кухне и в комнатке учительницы. С каждым днем ребят приходило все меньше и меньше. Керчь проводила эвакуацию. Налеты участились. Вскоре пришла страшная весть: гитлеровские полчища вторглись в Крым, расползались по полуострову. Сдерживая их жадный натиск, советские войска отходили на Симферополь и Керчь.
Глава III. Орлик и Соколик
После неудачи, постигшей Володю в военкомате, где его пристыдил военный комиссар города, скомандовавший: «Шагом марш – в школу!» – пришлось было на время оставить всякие мысли о том, чтобы попасть на фронт. Но потом прежняя беспокойная, неотвязная и жгучая тяга стала вновь постепенно овладевать Володей. Теперь же, когда школа была сожжена фашистскими бомбами, а перенесенные в другие помещения занятия прекратились как-то сами собой, он уже не мог найти себе оправдания для своего пребывания дома, где, как ему казалось, он был вынужден бездействовать. Надо было что-то предпринимать. Но пионерский вожатый Жора Полищук, с которым привык всегда советоваться в важных делах Володя Дубинин, ушел в истребительный батальон. И Володя лишился своего комсомольского наставника. Сестра Валентина с утра до ночи работала в порту или на вокзале: комсомольцы помогали эвакуации города. Да и не решался Володя делиться с Валентиной своими мыслями о фронте. Оставалось одно: съездить в Старый Карантин и посоветоваться с Ваней Гриценко. Испытанный друг, он бы понял Володю! Да и сам Ваня, должно быть, тихонько помышлял уже о том, как бы «двинуть из дому поближе к делу»…
Приехав в Старый Карантин на попутном грузовике, который долго вилял по шоссе, объезжая новые воронки от авиабомб, Володя не застал приятеля дома. Ваня был человеком хозяйственным и не сидел без дела. Мать сказала, что он поехал за кукурузой для тетки Марии Семеновны, родной сестры Володиного отца. Володя немножко удивился тому, что Ваня Гриценко, не очень-то долюбливавший прижимистую тетю Марусю, взялся возить ей кукурузу. Впрочем, время было военное, и многое изменилось в Старом Карантине.
Пришлось идти к тетке Марусе, которая жила тут же, в поселке. Но, едва Володя свернул в проулок, где жила Мария Семеновна, он услышал позади себя стук колес и голос Вани.
– Эге-гей! Посторонись! Дорогу давай… Протараню…
Володя отскочил к обочине, но, обернувшись, понял, что попал впросак: нечего было так поспешно отпрыгивать с дороги в сторону… Разболтанный полуфурок с вихлявшимися во все стороны колесами еле-еле влекся облезлой клячей. Ее ребристая спина с остро проступавшим хребтом напоминала прохудившееся днище опрокинутой старой лодки. И напрасно Ваня, сидя ухарски, боком, на краю повозки, чмокал губами, дергал за вожжи и даже дрыгал свесившимися через край полуфурка ногами, оглашая окрестности лихим ямщицким присвистом. Лошадь, в которой Володя сразу узнал хорошо знакомую ему теткину старую клячу, так медленно переступала худыми, узловатыми ногами, словно, прежде чем сделать шаг, долго соображала, какой именно конечностью следует сейчас двинуть.
И все это – и мирно тарахтевший полуфурок, груженный початками кукурузы, и сонный шаг лошади, и беспечный вид Вани, – все показалось Володе до обиды будничным, нарочито тыловым, возмутительно далеким от тех дел и мест, куда так рвалась его собственная душа.
Не дожидаясь приглашения товарища, Володя вскочил в повозку и сел рядом с Ваней:
– Что, Иван? Кукурузу возить заставили? Дело!
– Здоров! – мрачно, словно не слыша насмешки в голосе друга, откликнулся Ваня и покосился на приятеля. – Ты бы… слушай, Володька… слез лучше. А то и так нагрузка коню…
– Вот так конь-огонь! И на месте не удержишь: того и гляди, «оверкиль» вверх копытами, – сострил Володя и, спрыгнув с полуфурка, пошел рядом с ним, держась рукой за передок, обитый железной полоской.
– Какая ни есть, а лошадь! – степенно проворчал Ваня и, отвернувшись, добавил: – В боевой обстановке и такая пригодится.
Володя насмешливо присвистнул:
– Это где же, у тебя тут, в Старом Карантине, боевая обстановка? Початки с кукурузника возить?
– Много ты понимаешь!.. У тебя одна привычка – смешки строить. А у меня, возможно, свой план. Володя снизу внимательно посмотрел на друга:
– Это какой же план?
– А такой план, что я сидеть больше тут не собираюсь.
Володя мигом очутился снова в повозке рядом с Ваней, заглядывая ему в лицо:
– Ваня, ты пойми, слушай… И я ж за тем приехал. Не могу я больше тут отсиживаться! Школу разбомбили, занятий нет. Пионеры наши многие уже поуехали. А я все дома торчу. Уж и в военкомат ходил, и в горком комсомола, и везде… Ну не берут – и все тут!
– Вот то и главное, что не берут. А у меня план есть один. Такой план, Вовка, что уж непременно возьмут. Ты что думаешь? Я для чего это тете Марусе кукурузу возить взялся? – Ваня огляделся по сторонам и наклонил голову к Володе: – Чтобы конь меня признавал, чтобы он привык ко мне. Соображаешь теперь? Я уж его и подкармливаю для поправки… У тебя, кстати, Вова, не найдется книжки по уходу за конями… ну по животноводству, короче сказать?
– Погоди, Иван… Ты можешь мне толком, как человек, сказать? Ничего я у тебя не пойму.
И тогда Ваня, еще раз поглядев во все стороны, тихонько поведал Володе свои план. Лошадь тетки Маруси он уже приручил к себе. Только надо ее хорошенько подправить, а когда конь войдет в полную лошадиную силу, Ваня на нем доскачет до Старого Крыма, где в лесах собираются, говорят, партизаны. Пешего, возможно, они и не примут, но уж боец с конем – это такое пополнение, что никто не откажется.
– У меня на тот случай и сухари уже припасены в сарае, – заключил Ваня и вдруг спросил: – Ты небось думаешь: как коня звать?
– Что, я не знаю разве? Филькой его звать.
– До войны он Филька был. А теперь я его переназвал: он теперь у меня Соколик. А тетка про то и не знает даже… И знаешь, Вова, он уже привыкать стал. Отзывается. Гляди!.. Эй, Соколик! – крикнул Ваня. Но бывший Филька и ухом не повел. Тогда Ваня незаметно потянул вожжу, заворотив голову клячи. – Вот видишь? Оглядывается, как по-новому назовешь… Молодец, Соколик! Рысью марш!
