Илья Штемлер - Таксопарк
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1Назначенное на понедельник селекторное совещание перенесли на воскресенье.
В последнее время «селекторка» участилась — приближался конец года, и министерство беспокоилось о выполнении плана. На предстоящее совещание вызывались автобусники, однако управленческое начальство не хотело рисковать, возможно, министр поинтересуется и таксомоторными делами, мало ли какие вопросы могут возникнуть? Лучше пусть явятся и руководители таксопарков…
Интересно, успели сообщить Мусатову? В субботу Мусатова не было дома, вероятно, уехал за город, на дачу. Тарутин с сомнением взглянул на бледно-серое предрассветное окно, в которое ветер метал снежную крошку, и, протянув руку, нащупал папиросы. Сколько раз он давал себе слово не курить натощак и не сдерживал…
О прошлой близости Мусатова и Вики Тарутин старался не думать. Больше, пожалуй, его тяготило чувство вины перед Мусатовым. А собственно, в чем его вина? Он даже и не знал, что Вика знакома с Сергеем, не говоря уж о каких-то близких отношениях. Почему он должен думать об этом? Вообще, постоянное самокопание, угрызения совести, черт возьми, когда-нибудь сыграют с ним злую шутку…
Тарутин приподнялся на локте и взглянул на будильник. В полумраке комнаты с трудом различались стрелки — без четверти пять. А будильник поставлен на пять. Сколько же времени он спал? Последний раз он позвонил Вике в половине первого ночи. Телефон не отвечал. Он звонил ей весь вчерашний вечер. Только однажды, где-то около одиннадцати, подошла тетка и сказала, что Вики дома нет, когда придет — неизвестно…
Тарутин решительно отбросил одеяло и сел.
Тяжелый махровый халат лежал на спинке стула — подарок мамы. Удивительно, что бы мама ему ни дарила, любая чепуховина рано или поздно оказывалась пренеобходимейшей вещью. Как он тогда отбивался от халата: и места в чемодане нет, и яркий слишком! Столько времени провалялся в шкафу. А однажды надел и теперь не снимает — привык и полюбил. Неплохо бы сегодня заказать телефонный разговор с Ленинградом, недели три не разговаривал с матерью. В последний раз звонил, застал мужа сестры. После отъезда Тарутина из Ленинграда мать съехалась с сестрой, разменяв свои квартиры на одну общую, большую, пятикомнатную, в старом доме на канале Грибоедова. Семья у сестры большая, шумная, добрая — трое детей, муж зубной врач, отличный человек, добряк, хлебосол. И умница. Да и сестра человек славный. В одном она с матерью не сладит — шестьдесят пять лет матери, а все не бросает работу хирургической сестры. Говорит: уйдет профессор на пенсию, тогда и она с ним. А профессор ее дубок, восьмой десяток разменял, а все оперирует. Их в больнице называют «могиканами». Несколько лет назад, овдовев, профессор сделал матери предложение. (Как раз Тарутин в это время был в отпуске, в Ленинграде…) Мать пришла вечером домой с букетом гвоздик. Ничего в этом удивительного не было — больные нередко преподносили ей цветы. Но тогда мать пришла какая-то необычная — смущенная, тихая. И все это заметили. «А мой-то знаете что учудил? — Все знали, кого она имела в виду. И выжидательно молчали. — Предложение мне сделал, старый козел. И цветы вот. Умора…» И сама смеется тоненько. Руками всплескивает. И ресницами моргает часто-часто, словно хочет слезы подавить. Добрая, милая, родная мама. Солнечный зайчик. Маленькая, светлая… А потом состоялся семейный совет. Неофициальный, так, между делом, за чашкой чая, точно это просто незначительное происшествие, не более — иначе мама рассердилась бы. Осторожно надо, осторожно. Он и сестра были не против. А зубной врач при каждом упоминании хохотал и хлопал себя по коленям… «Ну вас всех, придумали тоже, — говорила мама. — Мало я на него в операционной нагляделась. Тридцать лет вместе… Ну и чудик! Всего можно было ожидать, но такого?!.»
Неверный огонек папиросы осветил на лице Тарутина слабую улыбку. Погасив окурок, он поднялся, набросил халат и прошлепал на кухню.
Куски мяса, залитые яйцом, целехонькие лежали на холодной сковороде. Банка маринованных огурцов. Бутылка венгерского вина. Так все и осталось расставленным на столе в ожидании гостьи. Досада за убитый вчерашний вечер вновь овладела Тарутиным. И вместе с тем он даже был доволен — в предвкушении того, что все еще впереди…
Раздался резкий звонок будильника. Черт, он забыл прижать кнопку! Тарутин бросился в комнату, роняя шлепанцы. Только представить, как его честит сосед за стеной — будильник Тарутина всегда поднимает соседа с постели на час раньше, а сегодня, в выходной день, вообще безобразие — в пять утра…
Справившись с будильником, Тарутин сел в кресло, придвинул телефон. Казалось, из дырочек диска, словно из иллюминаторов, поглядывают на него лукавые Викины глаза… Что с ним? Неужели он ревнует? Мало ли куда она могла вчера пойти. И задержаться. Даже переночевать. Она взрослый человек и ни перед кем не обязана отчитываться. И вообще — неужели ему не справиться с обыкновенным любопытством, да-да, с обыкновенным любопытством, ибо никаких обязательств он не давал Вике и, честно говоря, вел себя по отношению к ней не слишком внимательно. Они не только не виделись после той ночи, но даже и не перезванивались… Ах, при чем тут Мусатов, если честно?! И занятостью тоже оправдать нельзя… Поначалу из какого-то окаянства ему хотелось, чтобы Вика первой позвонила. Потом молчание Вики стало вызывать в нем досаду. Он понимал: его поведение нелогично, мальчишество… Вечерами дома он терзался, глядя на телефон. Несколько раз набирал номер и вешал трубку, пугаясь предстоящего объяснения своего затянувшегося молчания, и тем самым еще больше растягивал эту томительную многодневную паузу… Воистину труднее хранить верность той женщине, которая дарит тебе свое внимание, нежели той, которая приносит мучение. Почему так? Необъяснимо… Может быть, Вика это поняла и решила проучить его?
Тарутин положил трубку на рычаг и отодвинул аппарат. Он дал себе слово, что сегодня обязательно позвонит, извинится…
И надо торопиться — пешком до управления идти не менее получаса. Хорошим шагом…
Теперь снег падал вяло, неохотно, и ветерок слабый, точно подтягивал остатки осенних теплых ветерков, что хозяйничали в городе почти до ноября.
Стоящие друг против друга дома казались сейчас составными частями какого-то монолита, разрубленного по середине асфальтовой плетью улицы. Эта одинаковость угнетала Тарутина. Мысли становились ленивыми, неинтересными. И то ли шаг замедлялся, то ли сам квартал был слишком вытянут, только обычно Тарутин долго и скучно шагал вдоль этих домов, пока не сворачивал на площадь. Широкий эллипс с фонтаном в центре и множеством автомобилей, повторяющих в своем движении траекторию эллипса, задавали определенный ритм. Но сейчас площадь была тиха, и бассейн с молчащим фонтаном посредине подчеркивал эту безжизненность…
Четыре таксомотора прижались к тротуару на стоянке рядом с универсамом. Судя по номерам, все из второго парка, абрамцевские.
Двое водителей дремали, закинув головы на спинки сидений, а двое разговаривали, пряча от вялых снежинок в кулаке сигареты. Заметив Тарутина, они смолкли и выжидательно обернулись: поймать пассажира в ранний воскресный час, да еще в таком районе, — большая удача.
— Покатаемся, хозяин? — воскликнул низкорослый крепыш в лихо сдвинутом на глаза плоском кепи-«листике».
— Нет. Я пешком, — ответил Тарутин.
Водители потеряли к нему интерес, но в следующее мгновение крепыш вновь обернулся и произнес удивленно:
— Андрей Александрович Тарутин. Сам собой!
Тарутин остановился. Поздоровался. Он узнал в крепыше бывшего таксиста своего парка. Фамилии он не помнил.
— Кулькин! — Водитель церемонно приподнял кепочку над лысым черепом. — Уволенный по собственному желанию.
— Вспомнил, вспомнил. «Листик» наденьте, простудитесь, — пошутил Тарутин. — Вижу, вы недолго в безработных ходили.
Крепыш громко засмеялся и опустил кепи на голову.
— А то! — довольно воскликнул он. — Вот! Почти новую лошадку получил. А у вас? Два года на спине пролежал. Облысел весь. — И он вновь засмеялся.
— А толку что? В ночном-то навар не особенный. Вхолостую служба, — проговорил Тарутин.
— Зато перспектива. Месяц в ночном, потом свое возьму… Дело прошлое, Андрей Александрович, злой я был на вас. Да и не только я, многие. Даже поколотить вас думали.
— Вот как? — искренне удивился Тарутин.
— Дело прошлое. А что?! — откровенничал таксист. — Новыми машинами не пахнет. Работать стало невозможно — все по щелям забились, ходы-выходы завалили. Ничего достать нельзя. А то, что по закону, неделями ждешь. Работа?!
Крепыш развел руками, подчеркивая нелепость ситуации. Второй таксист ехидно посмеивался, выражая полную солидарность с крепышом. Он хоть и не был знаком с Тарутиным, но наслышался уже о чудачествах директора соседнего таксопарка.
