Семен Бабаевский - Собрание сочинений в 5 томах. Том 5
Посетители были разные, большей частью те, чьи жалобы секретарь парткома мог бы и не рассматривать. Зная, что кого-то она, Даша, подменяла, что иногда делала то, что обязаны были бы сделать другие, она все же никому не могла отказать в просьбе. Так получилось и со старухой Макаровной. Ее сын Федор Омельченко, шофер молочного завода, за воровство сливочного масла отбыл годичный срок в исправительно-трудовой колонии. Недавно вернулся в станицу, попросился на прежнюю работу, а его не взяли. Вчера он был на приеме вместе с матерью, наклонял над столом крупную, низко остриженную голову, показывал положительные характеристики, полученные им в колонии, и клялся, что то, что с ним случилось в прошлом, больше никогда не повторится. И вместо того, чтобы сказать шоферу и его матери, что устройством на работу она не занимается, что для этого имеется отдел кадров, Даша молча сняла трубку и позвонила председателю профкома, попросив помочь Федору Омельченко устроиться на прежнюю работу. Федор и его мать, обрадованные, счастливые, поблагодарили Дашу и ушли. И вот старуха сегодня снова, теперь уже без сына, сидела в приемной. Значит, телефонный звонок не помог.
— Дарья Васильевна, не принимают моего Федю, директор не желает, — сказала Макаровна, входя в кабинет. — Прошу тебя, подсоби Феде не абы как, а по партийной линии. Потому как по партийной линии — это же надежнее всего…
— По партийной линии? — удивилась Даша. — Это как же?
— Я и сама толком не знаю, — смутилась старуха. — Пасечник Савелий Игнатьевич насоветовал. «Ежели, говорит, хочешь добиться, чтобы сына взяли на его прежнюю работу, так попроси Дарью Васильевну подсобить тебе не абы как, а по партийной линии. А без нее, без партийной линии, — говорит пасечник, — ничего у тебя не получится»… Дарья Васильевна, войди в мое положение, Федя у меня один, мой кормилец. Куда же ему податься, бедолаге? Заступись за него. Разве он что, не человек? Богом тебя прошу, Дарьюшка, подсоби по партийной линии…
Даша позвонила директору завода. Выслушав ее просьбу, он сказал:
— Дарья Васильевна, ежели ты просишь, то я мог бы взять Омельченко.
— Так и возьми. Я пришлю его к тебе.
— А кто мне за него поручится?
— Я ручаюсь за парня…
— Ну, это совсем другой коленкор! — весело сказал директор. — Пусть приходит Омельченко, все будет сделано…
— Спасибо тебе, Дарьюшка. — Макаровна темным кулачком вытерла слезы. — Я еще подумала: а все ж таки пасечник Савелий Игнатьевич человек знающий и так, зазря, советовать бы не стал… По партийной линии — оно надежнее. Зараз Федя пойдет к директору.
Вторым вошел в кабинет Савелий Игнатьевич, мужчина коренастый, в коротком пиджаке. Сняв старенький картуз и поглаживая ладонью свою желтую, словно бы испачканную медом, лысину, заведующий пасекой жаловался, что не может перевезти ульи на нагорные луга — нету транспорта.
— На дворе уже лето разгорается, на горах зараз такое идет цветение, пчелки могли бы славно потрудиться, а мы сидим возле лесополосы и не можем сдвинуться с места… Подсобите, Дарья Васильевна.
«Ну, это уже совсем плохо, — подумала Даша, — когда без меня и ульи перевезти в горы не могут».
— Савелий Игнатьевич, вы у Казакова были? — спросила она.
— А чего у него бывать? Я прямо к вам, говорят, что вы по партийной линии — быстро и безо всякой волокиты.
— Интересно, кто же это так говорит?
— Как кто? — искрение удивился пасечник. — Разве вы не знаете? Люди сказывают, те, кто у вас бывал…
— Вот что, Савелий Игнатьевич, насчет перевозки ульев идите к Казакову, — сказала Даша. — Этими делами он занимается. Так что не теряйте зря времени.
— Знать, не миновать Казакова? — Савелий Игнатьевич почесал затылок. — Э, беда! Я два раза приходил к нему, а толку никакого… А ежели б по партийной линии, без затяжек и проволочек? Позвонили б ему, Казакову. Дал бы два грузовика, и мы за день управились бы… Дело-то у нас сезонное, надо поспешать…
— Хорошо, я позвоню.
Старик накрыл картузом свою желтую лысину и ушел… А перед Дашей уже стояла Клава Андронова и всхлипывала. Даша усадила ее на диван, сама села рядом, успокоила, и они заговорили тихо и так задушевно, как могут разговаривать разве только сестры или близкие подружки.
— Клавушка, может, вернешься в свой дом? Не пустовать же ему…
— Ни за что! Там страшно…
— Двор очистим, с ремонтом поможем.
— А если он заявится?
— Не бойся, в обиду не дадим… Да и помириться бы вам с Никитой. Подумай-ка об этом.
— Не о чем думать… Мира не будет.
— Ну как у тебя на работе? — желая переменить разговор, спросила Даша. — Довольна?
— Я так рада…
— А чего ж слезы на глазах?
— Детей жалко… Я и пришла, Даша, к тебе за советом. Врач, Валентина Яковлевна, говорит, чтобы я ложилась в больницу, что мне надо лечиться. А как я лягу? Сынов своих на кого оставлю? Они же еще несмышленные…
— Если врач считает, что тебе надо подлечиться, то надо подчиниться, — сказала Даша. — А ребята пусть поживут у бабушки и у дедушки.
— Они со мной хотят жить.
— А если у Нади? Или, хочешь, пусть живут у меня?
Клава, вытирая ладонью слезы, промолчала.
Даша была ровесница Клаве, а выглядела моложе лет на десять. Иная у нее сложилась жизнь, совсем не похожая на жизнь Клавы. И хотя замужеством своим она не была вполне счастлива, хотя где-то в тайниках ее души все еще хранился Михаил Барсуков, не этот, и тот, каким он был в молодости, однако об этой ее тайне никто не знал. Даша стала матерью двух дочек и никогда не показывала виду, что ей не стоило бы выходить замуж за Николая Прохорова. В натуре ее жили мужское упрямство и настойчивость и тут же рядом уживалось столько чистой женской доброты, что ее, казалось, хватило бы на троих. Постоянное желание сделать что-то хорошее, полезное, прийти на помощь тому, кто в этой помощи нуждался, проявилось в ней еще в школьные годы. Среди своих подружек Даша была заводилой, непоседой, она устраивала дежурства школьниц в домах престарелых и больных, помогала молодым матерям нянчить детей, писала письма тем женщинам, кто не мог написать так красиво, как умела это сделать Даша. Эта ее природная доброта была видна и в ее глазах, внимательных, ласковых, и в отношениях к людям, к их нуждам, и когда Даша стала секретарем парткома, то эти черты ее характера проявились с еще большей силой.
Домой она всегда приходила поздно, усталая и довольная тем, что еще один день прошел с пользой, что сделано что-то важное и нужное. Вот и сегодня она направлялась домой, когда на Холмогорскую давно уже навалилась сырая, по-весеннему черная ночь, и почему-то всю дорогу у нее из головы не выходили слова пасечника: «…вы по партийной линии — быстро и без волокиты». Она не знала, сам ли старик придумал эти слова или от кого-то услышал, и ее радовало, что холмогорцы тянулись к парткому и верили ей. «А Барсукова как раз это и не радует, возможно, через то и наши отношении никак не налаживаются, — думала Даша, уже свернув на свою улицу. — А какими же им быть, нашим отношениям? Тихими, мирными да спокойными? Или беспокойными и немирными? И где пролегла граница, разделяющая то, что может и что обязан делать Барсуков, и что могу и что должна делать я? Нет такой границы. Вот хорошо в „России“, у наших соседей. У Харламова и Якимчука эти самые отношения просты и понятны. „Мы с Василием Васильевичем все делаем сообща, — как-то говорил ей Якимчук. — Дело-то общее, чего его разделять“… А мы с Барсуковым, выходит, разделяем»…
Она вспомнила, как однажды на районном совещании, во время перерыва, к ней подошел молодой, отлично одетый мужчина, с чуть приметными светлыми усиками на толстой губе и добрыми голубыми глазами. Он назвался коллегой, сказал, что он тоже секретарь парткома — в колхозе «Наш путь».
— Дарья Васильевна, я внимательно слушал ваше выступление, — говорил он, добродушно улыбаясь одними глазами. — Вам аплодировали, ибо отдельные высказанные вами мысли были в общем правильные.
— В общем? А в частностях?
— Вот об этом я и хотел сказать. В целом ваша речь была излишне эмоциональна, а потому и резковата, в ней открылось много острых углов, особенно в тех местах, где вы касались деятельности Михаила Тимофеевича Барсукова, Героя Социалистического Труда. Поймите меня правильно: я не против критики, я голосую за критику обеими руками, однако я поборник соблюдения чувства меры. Я такой же, как и вы, молодой партработник и все же позволю себе дать вам чисто дружеский совет на будущее: не конфликтуйте со своим шефом, не надо. Зачем это вам? Имя Михаила Тимофеевича — это имя, и зачем вы о нем так… Беру близкий пример: у моего шефа Павла Петровича, вы это знаете, характер далеко не ангельский, а мы живем, что называется, душа в душу. А как же иначе? Это же я в интересах дела, да и в районе нашу дружную работу ставят в пример…
