Александр Серафимович - Том 7. Рассказы, очерки. Статьи. Письма
Только недостаточно полно развернута партийная работа. Ведь работают цехячейки, проводят кампании. И не два же человека в ячейке действенны. Надо было дать ячейку, бюро полностью.
Оговариваюсь: это ведь только первая книга. Быть может, автор широко развернет партийную работу. Все равно вначале надо было наметить.
Есть в романе и другие большие или меньшие недостатки; на них укажет критика, которая развернется вокруг этого романа. Одно несомненно: из небольших рассказов автор вырос и построил широкое полотно. И молодые пролетарские писатели будут учиться по нем, как строить большие полотна.
Записки писателя*
Товарищи, прежде всего я должен принести глубочайшую, искреннейшую благодарность нашей партии и советскому правительству.
С двадцать четвертого года я ничего не дал, не дал более или менее широкого полотна. Не то что не хотел или не было материала, – как раз колоссальное обилие материала меня подавляло. Но он до того сложен, до того текуч и часто внутренне противоречив, что в нем тонешь. Ведь мало дать картину, – на этом я уже руку-то набил, – но из всей этой живой, волнующейся груды надо дать линию, в которой стираются, взаимно друг друга уничтожая, все противоречия. И вот протягивается главная линия, та линия, которая принадлежит нашей партии. Вот это в широком полотне было страшно трудно дать, и вот отчего прошло так много времени, и я внешне как будто бы ничего не делал. Последовала оценка моей работы партией и правительством. Это прозвучало как призыв: «Нельзя упускать времени, надо отдать все силы, какие есть, нужно их бросить в борьбу…» Это для меня прозвучало могучим призывом. Буду работать, как смогу.
Позвольте поблагодарить все организации, которые так или иначе откликнулись на сегодняшний день, а затем еще: ведь вы понимаете, что это очень редко бывает, чтобы из книги, из страницы вылез живой человек, вылез, пришел сюда и разговаривал, как это сделал сейчас товарищ Ковтюх, герой «Железного потока». Это меня порадовало, это кусочек живой, настоящей жизни.
Ну, так… Социализм – это план. Только вы напрасно думаете, что этот план касается только государственного бюджета или перестройки фабрик, заводов, зданий, – нет, он пронизывает, должен по крайней мере пронизать, всю нашу жизнь, быт и, между прочим, и сегодняшний вечер.
Давайте поговорим о юбилее. Давайте поговорим о советской литературе и о том месте, которое я в ней занимаю. Но, товарищи, ведь мы же живем не только настоящим и прошлым, давайте поговорим о будущем советской литературы.
Ну вот насчет юбилея. Этот институт, как, в сущности, всю культуру, мы взяли из прошлого. Явления прошлого имеют разную судьбу. Пролетариат или разбивает их и выбрасывает за ненадобностью, или ломает и сразу же строит новое, или медленно и эволюционно переводит в новое. Юбилей как раз к последнему относится. Юбилей медленно, под давлением нашей теперешней жизни, под давлением интересов пролетариата, постепенно приобретает новую форму. Но что такое юбилей? Это, стало быть, человек выходит, и его спрашивают: «Ну, что и как ты сделал?» В прошлом – один человек выходил и говорил о себе. А ведь теперь у нас иное. Теперь у нас работа строится коллективно, это чрезвычайно отличает от прежнего. Сейчас у нас юбилей приобретает коллективный характер. Посмотрите, печатается портрет рабочего, дается маленькая биография. Что это такое? Это – юбилей. Но дальше эволюция идет. Печатаются портреты не отдельных рабочих, а бригады, рассказывается, как она производство подымала. Что это такое? Это – юбилей. Отчетность перед классом: как работники ведут производство. И в будущем, несомненно, момент коллективности и момент производственный пронижут юбилеи.
То, что у нас сейчас есть, часто в зародыше было и в буржуазное время. Разве тогдашние писатели не сходились? Например, литературный кружок «Среда» был. На «Среде» обсуждались произведения товарищей, – это уж кусочек коллективной работы. Лучшие писатели сходились. Но тогдашний строй, разумеется, накладывал свою тяжелую руку на все, и на это стремление взаимно работать, взаимно друг друга поддерживать, – все-таки каждый тянулся к себе. Приходили читать друг другу – это коллективная работа, а потом уходил каждый в себя. А потом – грызня. Ну, насчет грызни, – она и у нас есть. Но, товарищи, нас ведь не аист из-под куста принес, а мы родились и взяли наследство из прошлого общества и тяжко волочим его за собой. От него нужно отделываться.
Какое я место в литературе занимаю? Советская литература – это ж теперь самая колоссальная литература во всем мире. По сравнению с буржуазной литературой она стоит на недосягаемой высоте по своей жизненности, по своему соответствию интересам борющегося класса. Признание этого есть и на Западе, за границей. У них – разложение, и они с завистью смотрят, как встает эта громадина советской литературы.
Мы идем ровными рядами, мы – красноармейцы. Но, товарищи, да разве это плохо, если эти красноармейцы берут громадные препятствия, если они ломают перед собой все впереди, если они создают литературу, единственную в мире? Вовсе не плохо. Так вот я – красноармеец, и я горжусь этим. Я не хочу лицемерить, – я иду в шеренге передних, но все-таки я – красноармеец, и мне доставляет большое удовлетворение, что я всегда чувствую справа, слева таких же товарищей, как я. Разумеется, у нас один сильнее, другой слабее, но в общем мы – огромная сила, огромная колонна красноармейцев.
Ну, хорошо, а куда все-таки идет советская литература? Каково ее будущее? Так как она кусок наполненного могучей жизнью класса, который будет расти и колоссально разворачиваться, то и литературные судьбы будущего – такие же, как у этого класса: по мере того как будет идти время, пролетарская литература будет все более крепнуть. Это будет литература, невиданная по своей силе и ярости.
Товарищи, ведь вот же судьба! Я помню, как в первые очень трудные и мучительные годы революции несколько лет подряд были урожаи, без которых революции чрезвычайно тяжело было бы. Так враги говорили: «Посмотрите на большевиков, бог им не может помогать, черт, что ли, – в самый трудный момент у них урожай!..»
И вот, действительно, урожай не только хлеба, но и замечательных технических изобретений, которые идут на службу революции, удесятеряя, в сто раз увеличивая ее силу: радио, звучащее кино. Эти средства воспроизведения, схватывания, запечатления мыслей, идей, красок окажут могучее влияние на развертывание творчества.
Нужно всегда смотреть вперед, чтобы нас не застигла врасплох непрерывно меняющаяся жизнь. Не умеющие пойти в ногу с новыми формами творчества и его восприятия будут выброшены в историческую корзину. Это – закон жизни.
Еще в начале революции Анатолий Васильевич Луначарский указал, что литература чрезвычайно много занималась выявлением остатков буржуазного разложения. Это нужно, конечно, но ведь, кроме разложения, есть жизнь, строительство.
Раньше о заводах почти совсем не писали. Не писали и о том, как перестраивается деревня. Наконец этот период отошел. Теперь у нас есть полотна жизни и работы завода, жизни и строительства деревни. Эти темы все более и более углубляются и усложняются. Но вот чего у нас нет или почти нет. Пролетариат ведет грандиозное строительство, но ведь под чьим-то руководством, кто-то его организует. Кто? Партия. А вот о партии у нас не пишут, а если пишут – так мимоходом, урывками, разрозненно. Есть партийцы в литературе, но они берутся как-то вскользь, часто оторванно от всей громадины строительства. Теперь начинается поворот к теме партийного руководства, – и я уверен, что это дело разовьется в очень могучий поток. Я хочу участвовать в этом потоке. Пытаюсь дать партийную работу в деревне. Пишу «Колхозные поля».
Надо сказать, товарищи, что это очень тяжелая работа, чрезвычайно напряженная, выматывающая человека. И там, конечно, есть падения, есть разложение, и там есть ошибки – не злостные, но порой очень глубокие, мешающие делу. И среди партийцев есть такие, которые должны быть отметены. А в целом вся масса партийцев – это вдохновенная, самоотверженная красноармейская колонна, это – авангард, который берет изумительные препятствия. О них, о партийцах – об их работе, об их жизни – надо рассказывать. Жизнь уходит. Когда деревня совершенно реорганизуется – момент будет упущен. Так вот я и пробую лепить партийцев…
– Здесь было требование от войсковых частей, чтоб я еще семьдесят лет прожил. Ну, товарищи, уступите: ну, лет тридцать пять!..
Радиоперекличка писателей*
Когда загремел мировой взрыв Октябрьской революции, не только социально-экономические твердыни закачались и рухнули, но и в области искусства глубочайшая трещина отделила старое от нового. Старая классическая литература, созданная лучшими представителями дворянства и разночинцами, с момента взрыва вдруг оказалась в прошлом. У совершившего единственную в истории мира революцию пролетариата и трудового крестьянства не было своей массовой литературы. Конечно, мы знаем двух крупнейших пролетарских писателей – М. Горького и Демьяна Бедного, которые принесли свое революционное творчество пролетариату и трудовому крестьянству задолго до Октября. Но массовой пролетарской литературы не было. Встала во весь рост громадная задача: помочь проявить и вызвать к жизни художественное творчество, таившееся в победившем классе. Началась борьба за пролетарскую литературу. Началась упорнейшая борьба за новое художественное освещение жизни людей, событий, за новые темы, за новое построение художественных произведений, за новую конструкцию их.
