Антонина Коптяева - Собрание сочинений. Т.2 Иван Иванович
— Выпьем за дружбу! — сказал он, усадив гостя и усаживаясь сам. — Спасибо, что зашли. А я явился из больницы и сразу к машинке. Все-таки работа — лучшее средство для успокоения, — добавил он, но вдруг задумался и долго сидел так, забыв о Логунове. — Давайте выпьем и за любовь, — встрепенувшись и не заметив сделанной им длинной паузы, предложил он. — Что вы так на меня посмотрели? Ведь мир хороших человеческих чувств не изменился оттого, что с одним чудаком произошло крушение. И этот чудак не сделался скептиком, не впал в пессимизм…
Логунов представил свои отношения с Варварой и, тоже забыв о рюмке, сказал убежденно:
— Сделаться разочарованным скептиком может только самолюбивый эгоист. Такой считает, что его обязательно должны ублажать, а раз нет, раз его обидели, обделили или обманули, он начинает чернить все на свете. А жизнь так богата, так разнообразна!
— «Прекрасное — это жизнь», — процитировал Иван Иванович. — Значит, самое прекрасное — народ, потому что он вечен. А маленький скептик в любую минуту может прекратить существование. Я хочу быть частицей народа, и я верю в прекрасное. — Лицо доктора поразило Логунова выражением светлой скорби. — Говорят, любовь слепа, — продолжал он, почти вдохновенно, — а, по-моему, у нее тысячи глаз; ведь находит же она одного своего среди миллионов, и не лучшего выбирает, а необходимого.
«Какой ты хороший! Какой ты умница! — с сердечным волнением подумал Логунов. — Но как ты дал возможность другому стать между вами? Да, плохо пришлось бы Скоробогатову, если бы он оскорбил не чудака Коробицына, не Ольгу Павловну, а чувство самого Ивана Ивановича. Этот разнес бы его вдребезги. Но по-настоящему, по партийному он сам должен осудить себя, подумав хорошенечко, что произошло в семье».
— Почему же тогда разочарования? — словно проверяя искренность слов доктора, спросил Платон.
— Плохой выбор. Значит, человек поспешил и взял не то, что надо. — Нервная судорога исказила на миг черты Аржанова. — Нельзя спешить с этим делом. Ведь тут вопрос всей личной жизни. Голубчик, Платон Артемович! Женитесь только тогда, когда не сможете дышать без вашей избранницы, — добавил он с жаром. К сожалению, в таком состоянии трудно определить, могут ли дышать без нас!.. — поправился он, — вспомнив, что Логунов уже выбрал, и выбрал тоже несчастливо, — опустил голову, и первые ранние седины сверкнули в его густых волосах.
— Произносим тосты, а рюмки стоят… — невесело пошутил Платон, испытывая противоречивое чувство расположения и ревнивой досады. — За вашу поездку! Желаю вам успеха. Вы встретите там столько трудностей и таких хороших людей!.. Поездки по северу запоминаются на всю жизнь.
— Да, я знаю заранее, что эта поездка мне запомнится!.. — Иван Иванович горько усмехнулся, выпил и потянулся за закуской. Глаза его засветились знакомой Логунову искоркой. — Я открою в тайге маленькую больничку, а если попадутся особенно интересные больные, привезу их сюда, чтобы изучить всю историю болезни. Вот недавно у меня был случай… — И уже с увлечением Иван Иванович стал рассказывать о больном с какими-то мудреными осложнениями в симпатической нервной системе. — Я его вырезал. Огромный! Вот такой! — Хирург отмерил ногтем на кончике вилки длину около двух сантиметров, никак не вязавшуюся в представлении инженера Логунова со словом «огромный»; размышляя, Логунов улавливал дальше лишь отдельные слова. — Отодвигаю сонную артерию… очень глубоко… Я даже не сразу смог выбрать его оттуда. Когда больной проснулся, резкие боли в руке уже исчезли.
— Ревматизм? — все еще рассеянно спросил Логунов.
Иван Иванович озадаченно всмотрелся в него.
— Повреждение плечевого сплетения при автомобильной катастрофе. Первая операция сделана в Укамчане. Ревматизм? — Доктор тихо, но от души рассмеялся. — Надо же придумать! Впрочем, когда вы меня водили по руднику, я тоже в вашем деле ничего не понял.
22Ольга сидела в столовой, накинув на плечи пуховый платок и громко читала простуженным голосом написанную ею заметку. Она была одна в квартире и проверяла на слух свое очередное произведение. Недавно областной радиоузел передал ее очерк о знаменитом следопыте из охотничьей эвенской артели, и Ольга, прослушав передачу, чуть не заболела от досады: оказались и слащавые красивости, и лишние повторения слов.
«Не корреспонденция, а дамское рукоделие! — жестко сказала себе Ольга. — Зачем засорять газету словесным мусором? Твои короткие колонки в ней должны быть как окна в таежный мир, и незачем на чистое стекло наводить затейливые узоры; а то посмотрят да ничего сквозь них и не увидят. Выходит, просто писать труднее всего!»
— На этот раз как будто хорошо, — решила Ольга, снова бегло просматривая заметку.
«Тайга застыла от суровых морозов, но весело блестят среди деревьев, утонувших в снегу, огни нового колхозного поселка…»
Взяв карандаш, Ольга переправила:
«Сурова тайга, побелевшая от морозов, но радостно сияют среди снегов огни колхозной новостройки».
И еще раз перечеркнула она эти строчки: «Застыла от мороза тайга, но радостно светятся огни новостройки».
— Дальше ведь вся речь идет о колхозе. Только завтра прочитаешь, и опять найдется, что вычеркнуть и поправить. Для газеты самое важное — схватить суть факта, но читателю требуется еще и представление об этом факте. Не могу же я ограничиться сухим сообщением: «Колхозники-эвены переехали в новые дома». Ведь они лет двадцать назад не имели понятия о житье в настоящем доме.
Вспомнилось, как бабка-эвенка, скинув меховой нагрудник, купала внука в ванночке, взгромоздив ее на стол, поближе к теплу и свету. Младенец бил по воде руками и ногами, таращил раскосые глазенки на светлый пузырек электрической лампы. Ребятишки постарше тоже взобрались на стол, смеялись, глядя на довольного братца, и толкались, мешая бабке… А на улице мороз шестьдесят градусов!
С новосельем, граждане! Со вступлением в счастливую жизнь! Какими словами надо рассказывать о таком?!
Стукнула дверь, и Ольга насторожилась. Иван Иванович ушел на работу в последний раз перед поездкой, ему еще рано вернуться. Пава от самого порога начинает бранить мороз и удивляться причудам природы, охочей до всяких крайностей. У Елены Денисовны своя манера входить в дом: тщательно прикроет дверь, вытрет ноги, Варвара вбегает легко и стремительно, словно олененок. Неужели Тавров?.. Но послышался голос Логунова:
— Есть кто в доме живой?
Ольга с первой встречи относилась к нему тепло; с ним, как и с Хижняками, она держалась запросто, словно это был друг ее юности.
Здороваясь с Платоном, она сразу вспомнила разговоры с Еленой Денисовной и с глазным врачом Иваном Нефедовичем. Потому, что все они одинаково относились к ее мужу, она без труда разгадала настроение и намерение Логунова.
«Дорогая Ольга Павловна! Почему бы вам не поехать в тайгу вместе с Иваном Ивановичем? — сказал ей вчера Широков, и его морщинистое под зачесом жестких волос лицо выразило почти родственное чувство. — Ведь там и для вас столько интересного нашлось бы…» — «Не могу. Даже не думала об этом». — «А вы подумайте, — настаивал тот мягко, но решительно. — Вообразите, как ваше присутствие облегчило бы ему выполнение его серьезной миссии». — «Я только помешаю…» — «Не может быть. Вы посмотрите, до чего печальный он ходит в последнее время. Простите, но вчуже переживаешь: такой человек расчудесный… Ей-богу, какие-нибудь пустяки совершенные…» — «Нет, не пустяки! Но не надо говорить об этом», — ответила Ольга, не удивляясь и не обижаясь.
«Вы разве поссорились? — прямо спросила Елена Денисовна. — Нет? Тогда приласкайте его, развеселите. Ведь он так любит вас! Что это, мы просто не узнаем Ивана Ивановича: и работает и шутит, а в глазах земля черная…»
«И Платон Артемович, конечно, с тем же пришел, чтобы уговаривать меня помириться с мужем, — подумала Ольга. — Все они волнуются за него, я и сама вижу, как ему тяжело. А мне-то разве легко?! Конечно, расчудесный человек и работу большую ведет, но что я могу теперь?..»
— У каждого свои заботы, — заговорила она невесело, не глядя на Логунова. — Я вот сижу и целый день ломаю голову, как лучше составить фразу, чтобы написать коротко, но ярко и интересно. Мне это очень нужно, а для вас — совершенные пустяки…
— Отчего же пустяки! Что вы, Ольга Павловна, у вас замечательная работа. Печать — это оружие идеологического фронта, возможность широкого живого общения между людьми. Тут для нас все важно от романа до газетной информации в пять строчек. Содержание наша жизнь дает богатейшее, а над формой надо трудиться вам — литераторам.
Никто, кроме Таврова, не разговаривал так с Ольгой, и, рассказывая Платону о своих поисках, планах и надеждах, она расцвела.
