Виктор Московкин - Потомок седьмой тысячи
— Осторожнее! — крикнула Марфуша и сама испугалась, — страшен был крик, не выдала ли себя.
— Что у тебя, яйца тут, боишься перебить? — спросил господин в котелке.
Марфуша уже совладала с собой, ласково сказала:
— Испачкаетесь, ведь уголь.
— Около такой молодайки и попачкаться приятно, — осклабился субъект.
«Тьфу! — даже несколько разочарованно подумала Марфуша. — Я-то ожидала — шпик. Бабник обычный!»
После этой поездки Марфуша сделала вывод, что перевозить листовки — дело пустяковое, нет ничего таинственного и опасного.
7
— Ах! Ах! — ужасалась Лелька Соловьева, в испуге тараща глаза на ребят. — Он, значит, за вами, а вы босиком по воде… Страху-то, поди, натерпелись?
— Было, — солидно сказал Егор.
Ребятам нравилось, что в глазах Лельки они выглядели героями. Марфуша чему-то улыбалась.
Занавеску откинули, и оттого каморка выглядела большой и просторной. Марфуша и Лелька намазывали клеем черные лаковые буквы, Егор с Артемом наклеивали их на красное полотнище, расстеленное на полу. За окном сгущались сумерки, из коридора доносились голоса, шарканье ног. Там шла обычная жизнь рабочей казармы.
— Петька, — пронзительно кричала женщина, — я тебе, раззяве, что наказывала?
Петька оправдывался, что-то бубнил. Потом все заглушалось треньканьем балалайки. Нестройно пели подвыпившие парни:
…Спросил, не клялась ли кому…
Она чуть слышно прошептала:
«Да, я поклялась одному».
Балалайка отчаянно звенела, плакала.
Ответ за деньги был откуплен,
Ее уж не спросили вновь…
Обряд венчанья продолжался —
Тут гибли счастье и любовь…
— А тебе, значит, отказались продать? Ну и что же ты? — спрашивала Лелька. Она перепачкалась клеем, движением головы то и дело откидывала волосы, спадающие ей на глаза, от волнения шмыгала носом.
Артем и Егор только что приехали из города. Ездили вот за этими самыми лаковыми буквами. Первым пошел в магазин Лобанова Артем, Егор остался ждать его у ворот Знаменской башни.
— Букв? Для чего-с? — сразу спросил приказчик, подозрительно уставясь на Артема. Неприятные, заплывшие глазки, смазанные лоснящиеся волосы, тело верткое, как у вьюна. «Пропал», — решил Артем. Быстро оглянулся, чтобы в случае чего рвануться к двери. Подумал: «Знать, приметил вчера».
Вчера от тоже заходил сюда. Этот же приказчик отобрал шесть десятков лаковых букв, отдал, и Артем спокойно вышел из магазина.
— Разве вам не все равно, куда беру? — грубовато ответил он на вопрос приказчика.
— Полиевкт Михайлович! — крикнул тот. Из-за ширмы в глубине магазина показался худощавый человек с острой бородкой — хозяин. — Полиевкт Михайлович, молодой человек просит букв-с.
Хозяин тоже слишком дотошно оглядел Артема.
— Зачем вам буквы?
— У вас так заведено, чтобы покупатель отчитывался, для чего ему товар? — Артем говорил с достоинством, тонко усмехаясь, и хозяин смягчился.
— Не сердитесь, молодой человек. У нас такое указание. Должны спрашивать.
— Что ж, пойду поищу другой магазин, — небрежно сказал Артем и повернулся. «Только пройти пять шагов, а там уж никто не догонит: прыжок — и дверь». — Много вы так не наторгуете.
Никто не остановил его. Но от этого было не легче: буквы надо было достать во что бы то ни стало. А торгует ими один лобановский магазин. Оглянувшись еще раз для успокоения, он направился к Знаменской башне. Егор разглядывал афиши городского театра. В синей косоворотке, в пиджаке, наброшенном на плечи, в новых хромовых сапогах выглядел он внушительно.
— Ну всё? — спросил он. До этого они решили, что в магазин лучше идти Артему, больше похож на мальчика из хорошей семьи.
— Ничего, — хмуро ответил Артем. — Еще думал — задержат.
— Вот те на, — удивился Егор. — Стой здесь.
Он нахлобучил фуражку, неспешной походкой направился в магазин. Не прошло и десяти минут, как он с убитым видом вышел оттуда. Артем подумал, что опять ничего не вышло. Но вот Егор лихо заломил фуражку, подмигнул озорно.
— Порядок, — хвастливо заявил он. — «Бабушка Орина, куда же ты ходила?» — «В Нову деревню». — «Что в Новой деревне?» — «Курица в бане, петух в сарафане, утка в юбке, селезень в обутке, корова в рогоже, она всех дороже…» Я ему сказал, что хороним своего рабочего, буквы нужны для лент на венки. И порядок. — Показал завернутый в бумагу сверток. — Сто двадцать штук.
— Ловко, — позавидовал Артем.
Через торговые ряды шли они к трамваю и не видели, что сзади, не спуская с них глаз, пробирается господин в сером пиджаке, в щегольских клетчатых штанах.
В самую последнюю минуту ребята вдруг решили идти до фабричной слободки пешком, по берегу Которосли. Торопиться особенно было некуда, и они, миновав мост, спустились с крутой насыпи дамбы. Река уже вошла в берега, посветлела. Земля просыхала, проглядывала трава — нежная, мягкая.
Провожатый тоже спустился с дамбы. Держался сзади в сотне шагов.
Ребята сели, стали стаскивать сапоги — зачем рвать подметки. А тот кидал в воду камешки и всем видом своим показывал, что захотелось ему погулять по берегу, он и гуляет.
Забросив сапоги за спину, они тронулись дальше. Продолжая кидать камешки, человек направился следом за ними.
Артему стало подозрительно, толкнул Егора.
На бугре снова сели, искоса поглядывали на провожатого. Тот замешкался, наклонился, будто завязывал шнурки у ботинок. Не было сомнения — за ними шел шпик и шел, по всей вероятности, от самого магазина.
— Сейчас мы его проучим, — весело сказал Егор.
Закатали штаны и свернули от берега в низину, напрямик к кожевенному заводу. Здесь еще стояла вода, в некоторых местах доходила до колен.
Незаметно оглядывались на провожатого. Тот метался по берегу, не зная, как быть. Разуваться не стал, прыгал с кочки на кочку. Но вот добрался до сплошной озерины. Делать было нечего, ноги промочены, возвращаться не было смысла, и шпик храбро шагнул в воду. Он еще брел по луговине, а ребята, выскочив на сухое место, бросились проулком на Большую Федоровскую к трамваю.
Уже были в вагоне, когда увидели, как из проулка выбежал вспаренный провожатый. Посмотрев на уходящий трамвай, он, видимо, догадался, что ребята успели сесть. Остановил проезжавшего извозчика и велел догонять.
— Придется прыгать, — сказал Артем. — Пойдем у Зеленцовского по мосту — и к плотине, до фабрики.
Так и сделали. Шпик прозевал или не захотел преследовать дальше. До плотины они шли спокойно. Взволнованные и довольные заявились в каморки.
— Ах! Ах! — восхищалась Лелька. — У меня бы со страху ноги отнялись. — И смотрела влюбленными глазами на Егора.
…Вчера ей пели: «Многи лета»,
Сегодня: «Вечна память ей»,
Вчера на свадьбе веселились,
Сегодня плачут все по ней,—
с надрывом орали в коридоре парни.
Артем наклеил последнюю букву. В сумерках на потемневшем полотне надпись выглядела красиво и таинственно. «Российская социал-демократическая партия». На какую-то минуту в каморке установилась полная тишина. Потом глубоко вздохнула Марфуша.
— Надо бы вздремнуть часок, ночью-то ой сколько придется маяться.
8
Спят каморки. Тишина и мрак в коридоре. Чуть светят лампады по концам его, зажженные с вечера. Лик божьей матери загадочный и грустный.
На кухне у широкой теплой печки — одной на целый этаж — буйно храпит сторож. У изголовья на грязном полу деревянная колотушка и початая бутылка водки. Вечером зашел на огонек к Василию Дерину — шибко кричали в каморке, хотел предупредить. Василий со своим соседом Топлениновым гуляли. По такому случаю поднесли и сторожу. Уходил, плохо соображая. Василий сунул ему в руки еще бутылку, орал: «Уважаю! Ночь у тебя долгая — тяни». Сторож даже не осилил.
Времени три часа ночи. Скоро забрезжит рассвет. Майское утро торопливое, подкрадывается незаметно.
Босые ноги осторожно ступают но железной лестнице, Тень бесшумно скользнула мимо сторожа, метнулась к одной каморке, к другой. В дверных ручках остаются белые листки.
Пора бы уж сторожу ударить в колотушку — будить первую смену. Скрипнула дверь одной каморки — не спится кому-то, действует годами выработанная привычка: подниматься в одно время. Человек удивляется: или еще рано? Почесался, зевнул, и тут взгляд упал на белый листок. Что за оказия? Рука боязливо потянулась, глаз замечает черноту букв. Заспешил в каморку, вздул лампу. «Про-ле-та-ри-и всех стран…» — безмолвно шепчут губы. Пролетарий это тот, кто пролетел, что дальше некуда. Это у кого, кроме рабочей спецовки, есть матрац с подушкой да лоскутное одеяло. Ну чугунок еще для еды, чайник с обитым горлышком. У нищего нет и этого, но он и не пролетарий, он — нищий.
