Всеволод Вишневский - Матросы: Рассказы и очерки
Не надо, товарищ! Кто сидит, знаешь? Ведь не видно, не написано… Коммунары сидят, военные моряки Волжской военной флотилии, старые матросы.
Первый: командир бронепоезда Степанов, краснознаменец дважды, ибо на груди у него ордена и корабль его — сторожевик «Борец за свободу» — имеет флаг с орденом.
Второй: Попов Петр, машинист самостоятельного управления с краснознаменного военного корабля «Ваня–Коммунист» № 5. По требованию необходимости — ныне у орудия. Трижды ранен, и раны его — из первых в революцию ран матросских.
Третий: Донцов Михаил, с краснознаменного военного корабля «Ваня–Коммунист» № 5. Будет товарищ убит в бою с Шкуро в июне 1919 года. Отдайте больше, чем он!..
Сидят коммунары…
Фыркнул Попов, и макароны фонтаном изо рта вылетели:
— Ой!.. «Наводи, говорит, на полный…» Адмирал Щус…
Ржут парни.
— А он Юхименко ударил и кацапом назвал!
— Ну, и кацап! Юхименко, чуешь, ты кацап!..
— Го–го–го!
— Пьяные, говорит… Ай, дура! С одной банки — матрос пьяный?!
Михаил Донцов чешет:
— Щус, пожалуй, на тебя обидится, а? Смотри, Петро.
Попов гудит:
— Ну, а что он мне сделает? Не скажет разве завтра «доброе утро»? А? Дела! Ой, братва, макароны, ну и макароны сегодня!
Обедают товарищи боевые, уплетают макароны коммунары. Про эскадру вспоминают. Ничего эскадра, солидная эскадра, красивая эскадра республики Франции. И ход хороший, быстро от берегов наших смывается.
Опять мысль чья–то: в чем же дело?! Как же так?
Разберем.
У товарищей боевых глаз веселый — обработали дело. Еще раз командир бронепоезда секретный пакет, с паровоза доставленный тремя товарищами (двух убьет — один довезет, вот трех и послали), перечитывает:
«Имея в виду огромное превосходство противника и сложность обстановки, ни в коем случае первым не начинать артиллерийского боя, ибо в этом случае Красную Армию французское командование обвинит в предательском нападении и извлечет из этого пользу. Вызвав противника на ответ, мы поставим Мариуполь в опасное положение, будут напрасные жертвы среди населения, возникнут пожары, и, возможно, пострадает и бронепоезд — единственный на участке Третьей бригады. Действовать поэтому осмотрительно, не сообщая о сей инструкции махновцам, иначе они сами откроют огонь, и не поддаваясь требованиям махновцев, склонных втягиваться в операции без расчета. Командование рассчитывает добиться ухода французов мерами переговорными, имея в виду общую обстановку, вынуждающую союзников к отступлению.
В остальном вам надлежит действовать строго сообразно обстановке».
Есть, так держать!
Эй, радовавшийся предательству! Гляди, что будет еще впереди!
А ты, браток, понял?
Ветер спал. «Спартак» стоит, коммунары макароны убрали, доели, утерлись, покурили. Жизнь! Зачем и помирать!
Команде — по Морскому уставу — положено иметь время послеобеденного отдыха…
Нежнейше овевает всех бриз с моря. Нежнейше в тишине дня гитара заиграла «Страдание»… Струны источают тончайшее и грустное, сладкую печаль на матросов наводят, и головы их к броне клонятся… И кого–то жаль, и кого–то нет…
И необъяснимы мысли у матросов, такие неясные, неопределенные — шевелится затаенная боль…
Кто там играет так, гэй?! Отчего печаль?
Играет Петро Попов. Возит с собой гитару, укутанную в кожаную тужурку, чтобы при стрельбе не побилась. Гитару возит везде и, когда руки не заняты орудием, вынимает ее, расправив нежный бантик на грифе.
— Слабость у вас, товарищ, слабость к мещанской гитарке, а еще партиец и военмор!
— Правда ваша, строгий и точный товарищ, что же делать? Слабость!
Петро меланхолично уже «Марусэньку» играет. Товарищи слушают, стараясь не шуметь.
Играет Петро. На гитаре бантик нежненький и надпись трогательная: «От Реввоенсовета Республики. За штурм Казани 10 сентября 1918. Команде военного корабля «Ваня–Коммунист» № 5».
Трое матросов, что из Александровска, до Щуса идут — в штаб Третьей бригады.
— Щус, давай говорить.
— А ыдыть вы, пока я вас всих не пострилял!
Ходит Щус по комнате, морду руками поддерживает. Кольца на пальцах.
— Да ты не горячись, чудачка ты, Щус.
Щус кольт вынимает, в упор в одного бьет, а пуля мимо — в стенку идет. Матросы к стенке — смотрят, хвалят:
— Вот здорово!
— Ой, дирочка!
— Дирочка, как у курочки! (И медленно, так, между прочим.) Щус, ты, может, думаешь, что мы этого делать не умеем?
И видит Щус шесть глаз, как шесть смертельных дыр на теле своем. Щус тогда садится. Дверь открывается. Махновский палач входит:
— Чего шумэлы?
— Так.
— Щус, дэ арестованных вэсти?
— Котори направо сидьят — постриляй, Костичька; котори налево — до батька на разборку.
— Добрэ.
— Потим придешь, доложишь, Костичька.
— Добрэ.
Вышел.
Матросы опять:
— Щус, брось, вот взял — в бутылку залез! Брось! Ну, поспорились — помирились. Эскадра ушла же.
— Та ще подывлюсь, як воны мырытьця прийдут… Воны у менэ сльозами вмываться будуть! Я им кипятку в душу поналываю!
Дверь открылась. Махновский палач снова вошел:
— Вже. Котри налево булы — пострилял, котри направо — построил, до батька вэду…
— Ошибка в тебэ, Костичька, выйшла. Трэба було пострильять тих, що направо.
— От–то ж бис попутал! Ай, и попутал!.. Ну… Шо ж, добрэ.
Ушел.
Матросы опять:
— Щус, давай — по–доброму. Гад будешь… Что мы на тебя зло имеем? Да умереть на месте!
Задание выполняют свято.
— Та и я, мабуть, зла на вас троих нэ маю… Тилько ции спартаковськи каммунисти жить нэ будуть.
Дверь открылась. Махновский палач опять вошел:
— Вже пидправил. Котри направо булы — пострилял.
— Так. И тих и тих пострилял?
— Эге ж. Воны уси контрики. И з дочками своими. Воно и так по карточкам видно.
И два колечка Щусу отдал. Маленькие колечки. На мизинец не влезут Щусу.
С моря выстрелы. В чем дело? Но со Щусом разговор надо вести — инструкция о нем говорит, а не о выстрелах.
— Щус, мы до партизан пийдэм, — поговорим.
— Идыть, идыть. Як за каммуну рот раскроетэ, зараз и проглотыте свынця. (Спохватился и ласково.) Вы, хлопцы, говорыть, за анархыу, за мать порядка. Щоб нэ було властэй, ни якого насылля. Костичька, иды соби, бильше тебья нэ трэба. (К матросам.) Переходыть, хлопцы, в анархыу, й–бо!
Матросы на лицах раздумье изображают. Все нужно уметь…
Слушайте, — если надо для дела, — знаете, на что мы способны?.. Я много вам скажу теперь, когда стал книгами говорить о бойцах первого призыва революции… Я день за днем покажу два десятилетия, создавшие нас…
На берегу стоят партизаны. Гул идет. Спартаковцев смять хотят. Без огня французов упустили! Продажа!
Трое матросов до партизан идут, наганов с собой не берут.
— Га–а, кацапня идэ!
Идут матросы. Загоготали партизаны:
— Коммуныстам в хронт! Гэй!
Один матрос говорит:
— Товарищи, здравствуйте! Мы расскажем вам…
— Про то, як Щуса вбыть хотелы? На партизан пийшлы!..
— Хранцюзам тикать далы! Упустилы!
— Измэна!
— У–у, вражья сила!..
— Товарищи, дайте говорить. Мы вам обрисуем…
— Рисуй жинке по пузу!
— Воду варыть будэте? Душа вон!
— Та што там, бэй их!
Один партизан винтовку навел. Из трех матросов один — украинец — говорит:
— Стриляй, хлопче! (За ворот свой голубой взялся.) И утопысь у крови моий и товарыщей моих. Хай вона, кровь моя, тут у моий Марыуполыцины уся выйдэ.
Стоит партизан, на матроса глядит и говорит:
— Хиба ты мариупольский?
— Мариупольский.
— Мабуть, брэшит? А ну, перекрэстысь.
— Ни, не перекрэщусь.
— Чого?
— Бог с довольствия в нас снятый.
— Гы–ы!..
Один кричит:
— Хлопцы, брэшет матрос, який вин марыупольский!
Другой подходит, в лицо матросу глядит:
— Ни, нэ брэшет… То Павло, хромого Нечипора сын с Мангуша. Вин у моего дядька наймытом був…
— А тепэрь дывысь, який цаца!
— Та брось — то ж хворма флотцка…
——Тут корабли Франции по берегу страны — войны Франции не объявлявшей — огонь открыли. По горизонту желтые вспышки прыгнули. На берегу дерево взлетело на воздух… Морские орудия берег рвут…
Упал еще залп. И в пыль обратился один дом. Удирают партизаны боевые, залегли в канавах. Еще залп упал. И еще один дом раскололся…
А что было бы, если бы в двенадцать часов тронули эскадру Франции и она открыла бы огонь в упор?! Ну?
«Спартак» в стороне стоит. Попов на командира смотрит. Командир на Попова смотрит. Оба на машиниста и кочегара смотрят. Все ясно.
«Спартак» дымить начинает. В небо черный, как тучи ночные, дым пошел. Кочегар, что делаешь?!
