Юрий Платонычев - А дальше только океан
— Тогда в чем же трудности, Валентин Петрович?
— Понимаете… — Ветров остановился, словно размеренно похрустывающий снег мешал ему сосредоточиться. — Понимаете, был такой стиль у вашего предшественника — везде «я», «я». Не любил советоваться ни с кем, прислушиваться. Грубоват был, неуважителен…
— Выходит, если это исключить, то все пойдет на лад?! — воскликнул Павлов. — Тогда задача проста.
— Не скажите! — Ветров ботинком бодал сугроб, словно вымещал на нем свою досаду. — Философия Николаенко отдельным нравилась. А чего проще? Начальник сам все знает. Плыви, куда несет, и соображать не надо. Остановишься — толкнут. И опять порядок.
Они повернули обратно, сопка осталась за спиной. Теперь звезд снова было много, как в начале вечера.
— К тому же Николаенко — все-таки личность, — добавил Ветров. — Умный, обаятельный, красиво говорил. По виду — морской волк. Такие привлекают. Подражатели появились. Вот их вам и надо иметь в виду…
— Хорошо, Валентин Петрович. Спасибо за пожелания. — Павлов наклонился, осторожно отвел в сторону колючую ветку, и они не спеша свернули к Верхней улице. — Завтра соберем руководителей, тогда и потолкуем подробнее.
— Уже не завтра, — Ветров всмотрелся в часы. — Первый час…
Только теперь Павлов заметил, что городок окончательно погрузился в сон. Лишь в одном окне горел свет и за дымчатой занавеской металась шаткая, изломанная до самого потолка тень. Где-то вдали надрывно басил буксиришка, ему лениво вторили охрипшие за день собаки.
— Самойленко наш, — Ветров кивнул на горбатую тень, — английский зубрит. В академию готовится.
Павлов, видимо целиком поглощенный заботами наступающего дня, не отозвался, и они молча подошли к дому.
ГЛАВА ВТОРАЯ
«Не слышны в саду даже шорохи… Не слышны в саду…»
«Маячок»… — догадывается Павлов, еще находясь в плену утреннего сна. — Зачем Велта на такую громкость включила? Соседей разбудит. — Он нехотя приоткрывает глаза. В незанавешенные окна пробивается рассеянный свет уличного фонаря, выхватывая из полумрака голую лампочку на потолке и такие же голые стены. — Где я?.. Где Велтины кувшинки? Ах да… — Он снова закрывает глаза, надеясь продлить сон. Где-то далеко бубнит приемник, вместо музыки теперь доносятся обрывки фраз: «…Беринга, русского мореплавателя…», «…относительная влажность воздуха…» — Ну и слышимость! Поди, этажа два пробивает». Но у женщины-диктора голос приятный, говорит она мягко, уютно, словно убаюкивает. Так, кажется, и добавит: «Можете еще подремать, товарищ Павлов, целых семнадцать, пардон, целых шестнадцать минут…» Голос этот знакомый, а фамилию диктора Павлов сразу вспомнить не может, отчего сон окончательно отлетает.
«Что-то Велта с Виктором-младшим поделывают?.. — Павлов прикидывает: — На Балтике уже вечер, сидят, наверное, у телевизора, а мыслями здесь. Тревожатся. Велта, во всяком случае. Нет, Витька тоже… Жаль парнишку с учебы срывать — так трудно было в ту математическую школу попасть! Хотя, зачем срывать? Поживет у деда, а там поглядим. Скоро Новый год, чего доброго, закрутишься и телеграмму им забудешь послать… Да, пожалуй, мне и впрямь не повезло с переводом. Недаром Панкратова, по его словам, ничего в нашей части не удовлетворяет… — Павлов нажал на кнопку будильника, чтобы зря не трещал, и встал с раскладушки. — А может, Панкратов с Тереховым сгущают специально для меня? Прием известный, сам когда-то пользовался. Но Ветров-то почему обеспокоен, считает, что кое-кого из офицеров обязательно надо подправлять? Да и сам я за неделю на беглый глазок многое заметил, с чем не примиришься. Взять дежурную службу — у матросов свободное время, а офицер-дежурный от них подальше… Воссоединю!»
Хлопоча с завтраком, Павлов смотрит на свое отражение в чайнике: растянутые глаза, сивые виски, остальное смазывается, удаляется…
«Поседел ты, друг, за последний год», — укоряет он себя, словно сам в том виноват.
Командира ждали. Офицеры уже расселись за длинным столом и листали блокноты, будто написали туда бог весть сколько и сейчас все это выложат новому командиру. Как принято в таких случаях, Павлов объявил, что вступил в командование, что ждет от них рапортов, хотя с каждым будет говорить отдельно и подробно.
Офицеры пока ничего не писали, но явно к тому готовились. Рыбчевский занес красную ручку с фигурным набалдашником и, казалось, сейчас застрочит с быстротой стенографистки.
Павлов и в самом деле собирался произнести свою «программную» речь, изложить, в чем состоят его требования, что ему по душе, а что совсем наоборот, но его вдруг остановила эта занесенная красная ручка. «Плыви, куда плывется, и думать не надо, — вспомнил он сетования Ветрова. — Дудки, братцы! «Программной» речи не будет, послушаю-ка я вас!»
Пауза затягивалась, появились вопросительные взгляды. У Рыбчевского брови поползли навстречу черному ежику волос, лоб покрылся морщинами, красная ручка сама собой опустилась.
— Сначала, — заговорил Павлов, перекладывая карандаш слева направо, — сначала вы мне расскажите, что вас беспокоит, что наболело, что нуждается в поправках…
Похоже, офицеры не были готовы к такому повороту в совещании, потому снова наступило молчание.
— Я понятно говорю?.. — спросил Павлов, считая, что немую сцену пора заканчивать.
— Да уж куда понятней! — медленно поднимаясь, сокрушенно проговорил Ветров. — Если уж с чего-то начинать, то мне представляется, что прежде всего нуждается в поправках наш распорядок. Да, да, Вениамин Ефимович, — добавил он, заметив, как встрепенулся Рыбчевский. — Именно с распорядка нужно начинать. Возьмите подведение итогов за неделю. Все знают, что половина личного состава на этих подведениях отсутствует — одни готовят оружие, другие сдают его лодкам, третьи в наряд заступают… Причины вроде бы объективные, да от подведения итогов-то какой толк? Только галочку и ставим…
Павлов, хорошо понимая, что значит для военных рациональный и твердый распорядок, был доволен, что замполит начал с него, и охотно поддержал этот разговор.
— А у моего первого зама какое мнение? — спросил он.
Капитан третьего ранга Вениамин Ефимович Рыбчевский, невысокий, плотный офицер с длинной, несколько не по росту, шеей, поднялся и, глядя исподлобья на соседей, не спеша ответил:
— Распорядок у нас, как у соседей, — не лучше и не хуже. На мой взгляд, нечего его менять. Всех наших моряков все равно одновременно собрать трудно.
Можно было догадаться, что между Рыбчевским и Ветровым, наверное, уже не раз были объяснения на эту тему, и когда первый заместитель после двух-трех фраз умолк, Павлов не стал добиваться от него мотивировок. Опять понадобилась какая-то пауза, и Павлов, подойдя к окну, отдернул штору.
За окном еще густела темнота, на синем бархате неба туманно вырисовывались срезанные вкось верхушки сопок. Полюбовавшись хиленьким рассветом, занимавшимся со стороны океана, он вернулся к столу и обратился к Городкову:
— А что вы скажете?
Павлову до этого казалось, что капитан третьего ранга Городков был далек от начавшейся служебной дискуссии. Склонив кудрявую голову, он то щелчком сбивал с тужурки невидимую пылинку, то, выпустив из рукава твердый белоснежный манжет, любовался, должно быть, очень интересной запонкой из зеленоватого камня, а когда услышал обращение командира, слегка вздрогнул, засиял улыбкой и вытянул руки так, чтобы запонки оставались на виду.
«Щеголь! — с усмешкой подумал Павлов, найдя в нем сходство с артистом цыганского театра. В прошлогодний отпуск они с Велтой попали в Москве на спектакль. Днем набегались по городу, наскоро переоделись, да еще проскочили лишнюю остановку в метро, когда же наконец уселись в кресла, вытянув гудевшие от усталости ноги, на сцене и пел двойник Городкова. — Ему бы сейчас гитару!»
— С существующим у нас распорядком, — отвечал Городков, похлопывая мохнатыми ресницами, — можно спокойно жить целый век. По-моему, в нем преотлично заложены все наши особенности.
— Даже так? — удивился Павлов. — А Малышеву распорядок тоже нравится? — круто обернулся он к довольно полному капитан-лейтенанту, сидевшему от него справа.
— Совсем не нравится! — заявил Малышев, обратив свое румяное, с веселыми глазами-щелками лицо тоже в сторону Рыбчевского. — Что в нем может нравиться?.. О подведении итогов уже говорили. Согласен полностью. А строевые занятия утром в понедельник?.. Матросы бродят по колено в снегу, будто клад ищут…
На прошлой неделе Павлов и сам видел, как на неочищенном от снега плацу проводились эти горе-занятия.
Выходило, что по-разному смотрят офицеры на один и тот же факт.
Павлов снова подошел к окну и, не торопя разговор, задумчиво стучал карандашом по раскрытой ладони. Рассвет все набирал силу. Внизу уже виднелись силуэты катеров, а вдали гордый красавец корабль плыл навстречу солнцу. «Счастливчик! Вот бы и мне туда! Вот где все понятно! Отпла-а-вался… Отплавался? Не-ет! Сам буду ходить в океан, сам буду проверять оружие». Он шире раздвинул штору и выключил лампу. Рассвет словно этого и ждал, чтобы ворваться в комнату. Стало сразу виднее, кто чем занимается.
