Кирилл Ласкари - Двадцать третий пируэт
Маленькие, с кулачок, грудки. Узкие бедра, плотный, как созревшее яблоко, зад и много, много ребер. На тонкой длинной шее красивая головка с гладко зачесанными волосами, собранными сзади в капустный вилок.
«Я в ее годы была лучше», — не без злорадства подумала Скобелева.
— Все, тетя Вера, я готова. Пойдемте.
— Умоляю тебя, не называй меня тетей. А то я чувствую себя старухой. Зови или просто Верой, или Верой Николаевной. Как тебе удобнее. Я с предложением. Ты Градова знаешь?
— Ну, конечно. А что?
— Он набирает коллектив. Хочешь к нему?
— Я не знаю. Так сразу трудно. А какой? Классический?
Вера, как могла, объяснила.
— Вообще говорят, что он талантливый, — замялась Лена. — А поездки будут?
Вера не стала менторским тоном увещевать и корить зарвавшуюся выпускницу.
— Будут. Все будет. Решай и позвони мне. Запиши номер телефона.
Она посмотрела еще два мужских класса и выбрала для Градова трех неплохих парней.
Вера звонила «поэту» несколько раз, но безрезультатно. Трубку не снимали. И она поехала в аэропорт одна. Самолет прилетел точно по расписанию. Встречающие толпились у входа в таможню. «Поэта» среди них не было. Ждать пришлось долго. Наконец появились гастролеры. Одним из первых вышел Игорь. Он похудел и сильно загорел. В джинсовом костюме и сабо, он казался еще выше ростом. Игорь подошел к Вере, и они обнялись. Кровь привычно кинулась к вискам.
— Сегодня — вряд ли, а завтра во второй половине дня сиди и жди. Приеду обязательно. В училище была? Ладно. Завтра все расскажешь. Моих не видела? — И он убежал.
«Верочка, здравствуй», «Бонжур, старуха», «Бонжур, мадам», — кто-то целовал, кто-то жал руку — в общей суматохе разобраться было невозможно.
Вера встала на цыпочки, стараясь через головы встречающих отыскать Шипу. Узнала она ее не сразу. В лайковом голубом пальто, в сапогах на высоких каблуках, к Вере кинулась блондинка, благоухающая всеми французскими духами, кинулась и повисла на ней.
— Рыбонька ты моя. Птичка ненаглядная. Приехала, кошенька, — причитала она, зацеловывая Веру. — А где Митюша? Ты ему звонила? Неужели заболел? Беги за такси, а я пока получу багаж.
Дверь на звонки никто не открывал. Шипа долго искала ключ в новой сумке со множеством карманчиков. И, наконец найдя, открыла дверь. Они вошли.
В первый момент Вере показалось, что они не туда попали. Но, увидя фотографию Нинки, висевшую на самом видном месте, поняла, что все-таки — туда. На кухне в раковине — стопа немытой посуды. На столе, покрытом газетой, — грязные остатки какой-то еды. Пустые консервные банки, полные окурков. Сервант, Шипина гордость, без стекол и совершенно пустой, скособочился на трех ножках. На книжной полке вместо книг стоял ботинок большого размера. Не хватало чего-то еще, но Вера не смогла вспомнить — чего.
— А где моя швейная машинка? — взвыла Шипа.
Значит, не хватало швейной машины.
За занавеской, протянутой от шкафа к стене, что-то хрюкнуло. Шипа отдернула занавеску. Спиной к ним на незастланной постели лежал и храпел мужчина. В черном пальто и одном ботинке.
— Ну, вообще!.. — сказала Шипа, кинулась на него и затрясла, как сумасшедшая. — Дмитрий, что все это значит? Проснись!
Мужчина проснулся. Сел на кровати и бессмысленным взглядом уставился на Шипу. Это был не Дмитрий.
— Кто вы? — отпрянула Шипа. — Что вы здесь делаете?
— Я? — Он попытался встать. — Драматург.
— Понятно, — включилась в беседу Вера. — У них здесь проходил внеочередной съезд писателей. А где «поэт»?
— Пошел сдавать, — миролюбиво сообщил «драматург». Ему наконец удалось подняться, и он шарил ногой под кроватью в поисках ботинка. Потом вспомнил и захромал к книжной полке.
Шипа плакала. Черные от туши слезы капали на ее роскошное лайковое пальто.
— Что пошел сдавать? — садясь на чемодан, спросила она. «Драматург» очень удивился:
— Как что? Посуду, вестимо.
Вера открыла дверь, потом подошла к «драматургу», схватила за шиворот и вытолкала его вон. Он не сопротивлялся.
Шипа ночевала у Веры. Ключ от ее квартиры у «поэта» был реквизирован. Самого его Шипа с позором выдворила за пределы своей жилплощади. Вера решила, что Шипе лучше пожить у нее день-другой. В загуле «поэт» был способен на решительные, но необдуманные поступки.
Рисунки Тенгиза Рухадзе произвели на Шипу ошеломляющее впечатление. Она только и смогла произнести свое любимое «Ну, вообще»!
Шипа выполнила Верину просьбу и привезла Эйфелеву башню в виде настольной лампы. Они допоздна пили чай под ее спокойным светом, и Вера слушала сумбурный рассказ Шипы о Париже, Авиньоне, Ницце.
Игорь пришел вечером на следующий день, без звонка. Он по-хозяйски прошел в комнату и сел в глубокое «вольтеровское» кресло.
— Ну, рассказывай, — сказал Игорь, закуривая французскую сигарету.
Он действовал на Веру, как удав на кролика.
— Что рассказывать? — смущенно спросила она.
Нет, не такой представляла себе Вера их встречу. Ее идея с балетом как-то сразу померкла и растворилась. Стала пустой и неинтересной.
— В училище была? Есть что-нибудь стоящее?
Она рассказала о Лене Никитенко и трех мальчиках.
— Молодец! Даром время не теряла. Чего ты такая кислая? Слушай, ты «Пахиту» хорошо знаешь? А тени из «Баядерки»?
Вера хорошо знала и «Пахиту», и тени из «Баядерки». В училище сама была занята в этих спектаклях. А когда в театре решили возобновить эти замечательные классические балеты, помогала балетмейстеру в их «переносе».
— Я решил, — встав с кресла, сказал Игорь, — первую программу сделать строго классической. Ты понимаешь, ленинградская школа…
Вера не слышала, что говорил Игорь. Она не понимала, как мог он так быстро изменить свои взгляды. А как же с его мечтой? Значит, экспериментальный балет, новые названия и хореография — все было болтовней?
— …и когда мы утвердимся, крепко встанем на ноги, — заканчивал Игорь свою речь, — тогда можно будет и какую-нибудь модернягу запузырить. Свари кофе. Так что работы у тебя будет, хоть отбавляй. — И он вошел в кухню.
Нет, он не застыл в изумлении, как Вера. Не обалдел, как Шипа. Он просто спросил:
— Что это за художества?
И Вера взорвалась. Она кричала, не помня себя. Она высказала Игорю все, что о нем думает. За обиду, нанесенную Тенгизу Рухадзе, Никишке, ей, Шипе. Его мечте.
Он удивленно отступил к стене, на которой Никишка летел в стае сказочных птиц.
В отчаянии Вера кинулась в ванную и захлопнула дверь. Когда, умыв лицо, она вошла в кухню, Игорь внимательно рассматривал рисунки.
— Что это? — спросил он.
Вера вкратце нехотя рассказала.
— Ты понимаешь, сколько времени понадобится композитору, чтобы написать такой балет? — хмыкнул Игорь.
— Музыка есть. Сюита Прокофьева «Иван Грозный», — сказала Вера.
Игорь переходил от стены к стене.
— Да. Забавно. Что ты будешь делать в отпуске?
Вера давно заказала путевку в дом отдыха «Мисхор».
— Тебе лучше. А мне придется заниматься организационными вопросами. Ты обещала кофе.
IIIГрадова и Никишку вспоминать не хотелось.
Вера плыла саженками, выбрасывая высоко из воды руки. До берега оставалось еще довольно далеко, и она решила доплыть до буйка и передохнуть. Теперь Вера плыла на спине. Солнце слепило глаза, соленая вода попадала в рот и нос. Вера щурилась и фыркала. Она набрала полный рот моря и выпустила его фонтаном высоко вверх. Брызги сверкали на солнце всеми цветами радуги. Она засмеялась, глотнула горькой воды, захлебнулась и на долю секунды скрылась под водой. Когда Вера вынырнула, на нее полным ходом мчалась моторная лодка «Спасатель». На носу, готовясь к прыжку, стоял курносый рыжий парень.
— Держитесь, Вера! — крикнул он и прыгнул «ласточкой» в воду.
В несколько сильных взмахов он доплыл до Веры и схватил ее за талию.
— Что вы делаете, Илья? Я боюсь щекотки, — захлебываясь, закричала Вера.
— Тогда держитесь за мое плечо, — настаивал Илья.
— Зачем? — удивилась Вера.
— Вы чуть не потонули, — кричал Илья.
— Вам показалось, — ответила Вера.
Они ухватились за буек и тяжело дышали. Лодка лихо развернулась и унеслась.
Илья Егоров, сосед по столу, был актером Саратовского драматического театра. Недавно на экраны телевидения вышел многосерийный телефильм на историко-революционную тему, где Илья играл одну из главных ролей. Его все узнавали. Неровным детским почерком он давал автографы на чем попало: на курортных книжках, салфетках и меню. При этом глупо острил и с красными ушами отходил прочь, проклиная себя и клянясь, что автографов от него больше никто и никогда не получит. На следующий день все повторялось.
