Ирина Велембовская - Дела семейные
— Подбивался тут колхоз под мой огород, — сказала мать Васе. — Хотели тут полоску обрезать, что к речке. Тебе, мол, не надо. А мне лучше видно, надо или не надо. Чай, у меня дети… Навозила, навозила землю, а теперь отдай! Сейчас и закон другой к личному хозяйству.
Вася молча усмехнулся: ну и мать — все законы знает!
Ночевал он в сарае, где его на ранней заре будили куры. Их у матери было много, они квохтали и хлопали крыльями так беспокойно, будто в курятник забралась лиса. И петух чуть свет орал проклятым голосом.
— А аесутся курки мои плохо, — скорбно говорила мать. — Постом гребни поморозили, а теперь зерна нету. На картошке одной, перо даже опадает.
Но яйца были белые, крупные, и их было много в плетушке, у матери под постелью. Обирала она их тщательно не только в курятнике, но обшаривала заброшенный одичавший смородинник, спускалась в овражек, в молодые лопухи.
«И зачем прибедняется? — с досадой думал Вася. — Боится, что денег посылать не буду?..»
Дров он в этот приезд твердо решил не рубить: в саду под яблонями он еще в прошлом году сложил в клетку полторы сажени березовых дров. Там они и остались, только почернели, и клетка покосилась.
Но мать обиделась:
— Должно, судьба мне при старости лет в нетопленной избе доживать, — со слезой сказала она. — Может, чужие кто пожалеет…
Вася упрямо молчал. Спросил только:
— А Валька-то что же, не собирается?
— Он уж если к Спасу… Яблочко какое подоспеет, огуречков засолю.
И, видимо, желая задеть Васю, мать сообщила:
— Валюшкина-то жена на инженера заканчивает. У его и у самого золотая головка. Кабы Полька его поумному руководила, у его бы тоже диплом в кармане лежал.
Мать ждала, что Вася посочувствует. Но он неожиданно сказал:
— А я, мать, тоже женился.
Ее как-то передернуло, ушибло. И она обидчиво поджала губы.
— Что-то уж больно заспешил. Мог бы, чай, и подождать. С матерью обсудил бы…
Отпахавшись, вечером Вася сошел к воде. К тому месту, где они с братом Валькой купались совсем маленькими мальчишками. Берег уже накрылся травой, и у белых, чистых камней, в светлой воде стайками сбегались усатенькие попы.
В прошлый свой приезд Вася порыбачил. Принес матери двух жерехов, щуку с аршин, кое-что мелкое. Из щуки она ему наладила уху, а жерехов присыпала солью и унесла на погреб — видно, для другого гостя. И напрасно кошка ходила за хозяйкой, терлась о ее валенки: ей и плавничка не перепало.
Теперь Вася сидел над рекой без удочки. Обхватил коленки и смотрел в воду. На белый, как манная крупа, песочек и на бледную воду ложилась его большая, взбудораженная ветром голова, и тень эта замывалась зыбкой волной.
Вася думал о Галке. Скучал и беспокоился. В голову кралась тревожная мысль, что, вернувшись в Лангур, он вдруг не найдет ее в своей палатке. И невольно вспоминался случай…
Однажды Вася спросил, будут ли дети. Галка, которая в это время занималась своими волосами, ответила как-то небрежно:
— Что их, солить?..
И вдруг она страшно вскрикнула: ей показалось, что Вася будет ее бить. Но он с силой ухватил ее и отшвырнул в другой угол палатки. Сдернул с койки одеяло и кинул его на черную, шипящую кобру. Та била хвостом и извивалась под одеялом.
— Зови кого-нибудь! — крикнул Вася Галке, чувствуя, что один не управится со змеей.
Потом он смерил убитую кобру. Оказалось, метр шестьдесят. Хмуро спросил Галку:
— Напугалась?
У нее в широко открытых глазах кипели слезы. Короткий страх смерти еще не оставил ее. Потом она опомнилась и при посторонних стала целовать Васю, крепко держась за его коричневую шею.
— Здорово ты ее!.. — говорила она, все еще блестя слезами. — Люблюлик мой!
На другой день весь Лангур знал про эту кобру, и Васю корили за то, что упустил тридцать рублей: свез бы живьем в Душанбе — получил бы деньги. А вообще-то хвалили за то, что не растерялся.
— Кобра — это что!.. — улыбался Вася. — Кобра, она предупреждает, шипит.
И все-таки с того вечера в сердце у него поселилась маленькая, но боль: «Что их, солить?..»
— Ну, мать, прощай, я поеду, — запахав в огороде последнюю борозду, сказал Вася. — У меня теперь жена!
Мать растерялась, заговорила о гостинцах для молодой невестки, но Вася махнул рукой: ничего не надо. Он пошел на станцию пешком, совсем порожний, свободный. Его обогнал поздний автобус, но Вася покачал головой, когда шофер хотел остановить. Васе почему-то казалось, что он идет этой дорогой в последний раз.
И он не спешил.
Он давно не слышал соловья и вздрогнул, когда тот щелкнул в сумерках. Тропинка вдоль шоссе блестела росой, осторожно белел ландыш на кромке рощи. Под мостком журчала быстрая протока.
Впереди Васе светила узкая полоса закатного солнца, а сзади него спускалась синяя ночь.
…Через сутки он уже был дома. От автобуса шел метровыми шагами, но когда взялся за ручку двери, то почувствовал слабость и мокроту в пальцах и не сразу решился открыть.
Галка была тут.
Она сидела у зеркала и мазала чем-то волосы, и без того влажные, блестящие и пахучие. Глаза ее с ласковой внимательностью вглядывались в собственное отражение. И вдруг подчерченные ресницы моргнули: Галка заметила Васю, и губы ее, красиво и ало вычерченные, начали складываться в обрадованную улыбку. Но она не кинулась к Васе: ей надо было покончить с волосами.
— Знаешь, я не устроилась, — оживленно сообщила она Васе, как что-то радостное. — Потому что там, в этом бюро, не нормированный рабочий день…
Вася ничего не ответил, будто не слышал. Оглянувшись, он тихо подошел к Галке и, рискуя испачкаться об ее волосы, прижался лицом к ее лицу. Это было неожиданно, и Галка взвизгнула, негромко, потом сама кинула ему руки за шею.
6
Галка сидела с ногами на диване, освещенная желтым светом торшера. У нее заметно пополнели узенькие плечи, размягчился подбородок и щеки приняли персиковый отлив. Рядом с нею стояли в теплой воде мутно-желтые, но еще остро пахнущие розы.
— Как же, Галя, вашего мальчика звали? — осторожно спросила Полина.
Галка ответила:
— Кока.
— Сколько ему теперь было бы?
— Теперь?.. Теперь, наверное, уже год. Полина вздохнула.
— Уж вы меня извините… Не пойму я… Неужели вы такую потерю не переживаете?
У Галки чуть-чуть дрогнули четкие брови.
— Разве лучше было бы, если бы я целый день плакала? И вдруг Полина обронила:
— Мне кажется, Галя, вы и плакать-то не умеете.
Галка не стала спорить. Против ожиданий Полины, характер у нее оказался, в общем, покладистый. После того случая с коброй молодые перебрались из палатки. Полина собралась было уходить, но Вася не пустил. Привез тесу и отгородил тетке угол с окошком в сад. И Галка добавила великодушно:
— Вы, тетечка, нам вовсе не мешаете.
Много в Галке дивило Полину: например, она очень поздно вставала, чуть ли не к обеду, упуская лучшее время — розовое утро без духоты и пыли. За тот месяц, который они прожили рядом, Полина ни разу не приметила, чтобы Галка отправилась в баню: она каждый вечер лила на себя холодную воду и полоскала волосы какой-то «мутью».
Один раз Полина заметила ей:
— Что же вы, Галя, трико свои около стола, где едим, развесили. Вы бы снесли в огород, на веревочку. Все-таки у нас мужчина в доме…
Галка посмотрела на тетку в полном недоумении. Потом сняла со спинки стула свои крошечные трусы и унесла наружу.
…Теперь они сидели вдвоем. Было воскресенье, один из бесконечных длинных и страшно жарких июньских дней, когда одолевает сонное безразличие. Когда даже разговаривать не хочется. И, как мираж, висят перед глазами, куда ни посмотришь, совершенно спаленные солнцем, коричневые горы.
Они очень долго молчали. Потом Полина, словно очнувшись, вдруг сказала:
— А ведь он там в эдаком пекле работает!..
— Кто он? — растомленно спросила Галка.
— Вася наш!
— Да, — все тем же тоном согласилась Галка. — Ужасно!..
Потом она вяло призналась:
— Я думала, тетечка, что здесь все по-другому. А здесь жарко и скучно.
Полина сказала укоризненно:
— Думается, Галя, если бы вы Васю любили… не было бы вам скучно.
— И жарко бы не было? — попробовала пошутить Галка. И поморщилась: — Тетечка, не надо!..
Полина поджав губы, замолчала. Странная с ней произошла вещь: пока Вася жил холостяком, он был ей, в общем-то, безразличен, она по-прежнему тосковала о Валентине. А теперь в нее поселилась какая-то ревность, жалость и даже нежность к племяннику, которого, как она была уже уверена, эта барыня не любит.
— Васенька, Васенька, — нарочно говорила Полина в Галкином присутствии. — Красавец ты наш!.. Малышом был совсем невидный, а теперь такой симпатяшка стал, такой славный!..
Вечерами за своей перегородкой Полина прислушивалась: вот что-то ласково гудит Вася, и так же ласково, но более меланхолично отвечает Галка. И тут же вдруг она говорит сердито:
