Михаил Барышев - Весеннее равноденствие
Мамуля — героическая женщина. Про таких верно говорят, что они сто сот стоят. Провернуть такой ремонт! Колька, прохиндей, не удосужился даже помочь матери. Шлендрает, паразит, задрав хвост, и больше никаких забот. Мало, выходит, вставлял он в детстве ума младшему брату…
В ванную глухо донесся входной звонок. С привычным любопытством прикидывая, Кто заявился в дом, Андрей быстро натянул легкие домашние брюки и причесался перед запотевшим зеркалом.
Неожиданных визитеров оказалось двое. Явилась старая подружка матери, бывшая сборщица ламп, а ныне пенсионерка тетя Маша Труфанова, а с ней незнакомая длинноногая девица с челкой на крутом лбу и яркими, неумело подкрашенными губами. Глаза девицы скрывали такие длинные и густые ресницы, что Андрей невольно подумал о подделке, которые теперь мастерили так искусно, что мужчинам не просто было установить подлинность. Удивила Андрея и вольная поза незнакомой девицы. Усевшись на стул, она свободно откинулась на спинку и выставила словно напоказ красивые ноги с тонкими лодыжками и крепкими, как у балерины, икрами.
Коротко поздоровавшись, Андрей прошел на кухню, где матерью был приготовлен кофе. Налил в чашку ароматный напиток и с удовольствием сделал аппетитный глоток.
В полуоткрытую дверь доносился протяжный, окающий говорок тети Маши, излагавшей свои очередные горести, и виднелись красивые ноги ее спутницы.
— Не дают мне путевки, Катерина Ивановна. Говорят, что раз ты на пенсии, то с нашего учета снятая. Через собес, мол, хлопочи. И заявления в завкоме не приняли… Кто же мне в собесе путевку даст?
— С Кондратьевой разговаривала?
— С ней самой и толковала… Как работала, так нужна была, а теперь, выходит, от ворот поворот. Обидно ведь, что меня вроде как на помойку за ненадобностью выкинули… Сидит на нашу беду в завкоме эта змея корыстливая.
— Ладно, здесь-то чего руками размахалась? С Кондратьевой и говорить надо было по-кондратьевски. А ты небось так губами шлепала, что тебя и не разберешь… Ох, Машка, пропадешь ты в жизни со своим характером. Грохнула бы кулаком по столу…
— Не могу я так, Катерина… Знаешь, ведь, что не могу.
— Знаю. Потому и заявление твое буду пробивать, что знаю… И все же не уразумею твой характер. На войне ведь была санитаркой, заработала орден Красной Звезды, на заводе отбарабанила почти тридцать лет, а с Кондратьевой не можешь управиться.
— Так за себя ведь просить… А за себя мне вроде неловко.
— За других, значит, ловко… Понятно. Этой красавице тоже путевка требуется?
— Не, какая ей путевка. В ее-то годы… Тамара это. У меня живет, угол снимает. На парикмахера задумала учиться. Походила три месяца и разонравилось. К тебе вот привела. Взяла бы ты ее, Катерина, в свою бригаду.
— Да что у меня — биржа труда? И расценки у нас в бригаде сдельные.
— Я знаю, Екатерина Ивановна, — спокойно ответила неожиданная гостья. — Я буду работать… Если работа понравится.
«Резонное соображение», — подумал Андрей, услышав ответ незнакомой девицы.
— Конечно, работа — удовольствие, когда нравится. Но ты в институт небось по конкурсу не прошла?
— Я в институт и не поступала. Разве самое главное — поступить в институт?
Андрей удивился ответу девицы и подумал, что для него после окончания десятилетки самым главным было поступить в институт.
— Я хотела стать дамским парикмахером. А сейчас поняла, что у меня не хватает способностей.
— Какие же там способности требуются? Стриги да завивай — и все дела.
— Очень большие нужны способности, Екатерина Ивановна. Надо иметь художественное чутье. И вкус, конечно. Стричь и завивать каждый может научиться, но так же скучно работать. Без души… Я другое хочу…
«Чего же ты хочешь, пигалица?» — с внутренней усмешкой мысленно спросил Андрей, неожиданно заинтересовавшись разговором. Он даже передвинулся со стулом, чтобы в полуоткрытую дверь лучше была видна молодая гостья. Отхлебывая кофе, он рассматривал ее и не находил ничего особенного. Ладная фигурка, стройные ноги, чуть полуоткрытые пухлые губы, короткий нос. Такие по улицам разгуливают табунами. Ни одухотворенности, ни таинственного ореола, ни прочих признаков, выделяющих человеческую личность, у гостьи не примечалось.
И все-таки обыденность девичьего облика возбудила его любопытство. Может, это шло от ее голоса — напевного и мягкого.
— Ладно. Способности, конечно, нужны в каждой работе. А еще главней — старание… А что будешь делать, если тебе у нас не понравится?
— Я тогда уйду.
«Откровенный ответ, — подумал Андрей, — и правильный». Еще он подумал, что от такого ответа мать взъерепенится и выставит гостью за дверь.
— Да что ты говоришь, Тамара! — всполошилась тетя Маша. — Ишь как завернула! Да разве со старшими так разговаривают? Катерина Ивановна тебя в бригаду берет, а ты ей такое городишь.
— Я же правду говорю, тетя Маша. Я всегда правду говорю.
— Потому тебя с курсов и вытурили… За язык. Возьми ты ее, Катерина, пусть она под твоей рукой походит.
— Возьму, — неожиданно согласилась хозяйка дома. — Нам, кроме работы, на заводе приходится тоже парикмахерскими делами заниматься. И стричь, и причесывать. Только, голубица, уж не обижайся, если я твои вихры буду приводить в порядок.
Глава 3. Любимая работа
Главный инженер ОКБ Павел Станиславович Веретенников одним из проявлений человеческой гениальности считал создание бессмертного творения о бароне Мюнхгаузене. Те, кто относил похождения знаменитого и неумирающего в человеческой памяти барона, к разряду забавного чтения для детей младшего возраста, по мнению Павла Станиславовича, заблуждались глубоко и безнадежно.
Книги надо уметь читать не только по строчкам, но и между строк. Детективные произведения сильны и жизненны реальностью, материальной основой ожесточенных схваток с употреблением приемов самбо и каратэ, автомобильных погонь и актами осмотра расчлененных трупов. Классика привлекает тонким психологизмом, богатством эмоций и силой душевных движений страдающих героев.
Такие же произведения, как приключения Мюнхгаузена, требуют от читателя проникновения в их философский смысл, неторопливого обдумывания богатейшего подтекста. Их сюжет отнюдь нельзя воспринимать в прямолинейном смысле, поскольку любой здравый рассудок безусловно критически отнесется к половине живой лошади, удовлетворяющей жажду у фонтана, и не поверит, что с луны можно спуститься на землю по веревке, отрезая ее верхний конец и привязывая его к нижнему.
Но разве вокруг мы никогда не замечали, что люди, не имеющие представления о находчивости барона, именно таким способом порой пытаются выходить из усложнившихся жизненных ситуаций? Разве при дележе совместно нажитого в браке имущества тяжущим сторонам не достается по половине автомашины или по четверти антикварной хрустальной люстры?
Читая современную фантастику, мы не смеемся над людьми-растениями, допускаем теоретически существование человекомедуз, отдельно существующего мозга и гор из алмазов. Почему же мы насмешливо воспринимаем утверждение барона о существовании сырного острова или его рассказ, что лунные люди, отправляясь в дальнюю дорогу, оставляют дома голову, чтобы она не потерялась в пути?
Боже мой, да оглянитесь внимательнее вокруг и вы увидите, что люди, отправляясь не то что в дальнее путешествие, а на обычную работу, спокойно оставляют голову возле телевизора или недочитанного детективного романа. А сколько голов теряют наши юные сыновья и дорогие дочери? А где бывают головы у четверти студентов, появляющихся перед экзаменатором?
Надо же смотреть в суть вещей.
Именно такой глубинный смысл видел главный инженер ОКБ во всех историях барона. Когда начальство, заказчики и прочие уважаемые контрагенты ОКБ наседали со всех сторон, одолевая просьбами о дополнительной выдаче чертежей и проектных разработок, и славный коллектив конструкторов, поднатужившись, выдавал их, а они потом валялись никому не нужные, потому что оказывалась вдруг нехватка важного комплектующего пустячка, Павел Станиславович утешал себя, вспоминая, как знаменитый барон поил половину лошади и очень удивлялся, что она не может напиться.
В тех случаях, когда по непонятным причинам сроки выдачи проектной документации вдруг передвигались на предыдущий квартал, а из ОКБ в то же время полсотни человек отправляли на овощную базу, а еще полсотни отправлялось сдавать очередную сессию в заочных институтах или отгуливать законные декретные отпуска, главный инженер вспоминал, как барон Мюнхгаузен вытаскивал себя вместе с лошадью за волосы из болота, и ему было легче преодолевать очередную производственную трудность, выполняя дополнительные задания начальства, облеченные в таких случаях не в грозный приказ, а в вежливую телефонную просьбу: «Прошу, дорогой, Павел Станиславович… Не приказываю, а лично прошу».
