Елизар Мальцев - Войди в каждый дом (книга 2)
— Я думаю, что мы подходим к тому, что произошло в Черемшанке, не с той стороны... Вместо того чтобы понять, что там творится, что мешает колхозникам жить и работать, мы зачем-то ищем виновников срыва общего собрания. А собрание это, хотя я на нем и не был, судя по всему, было удачным!..
— Что же вас так восхитило, товарищ Мажаров? — Коробин зачем-то переставил с места на место мраморное пресс-папье, сощурился,— Уж не полная ли анархия и демагогия, которые взяли там верх над партийностью и подлинной демократией?
— А я считаю, что колхозники правильно воспольао-вались нашей демократией, чтобы выразить свою волю,— не оценив остроумия секретаря, с мягкой настойчивостью ответил Мажаров.— На собрании выявились все пороки неугодного руководства колхозом, и люди отвергли рекомендованного райкомом председателя. Стоит ли нам защищать честь мундира, вместо того чтобы трезво оцепить нашу ошибку и исправить ее! В этом вся суть.
Ксения напряглась, не зная, как ей отнестись к тому, что она слышала. Да, да, Мажаров прав, но чего он добивается? Не может же быть, чтобы он боролся просто за то, чтобы восторжествовала справедливость! Нет, нет, у него есть какая-то своя тайная цель, иначе бы он так открыто не выступал против Коробина.
— Не рано ли вы замахнулись на райком, товарищ Мажаров? — Коробин качнулся над столом, смутной тенью отражаясь в толстом стекле, голос его стал суше и строже.— Мы включили вас в комиссию только для того, чтобы вы оказали посильную помощь Иннокентию Павловичу. Мы вовсе не просили вас заботиться об авторитете райко-
ма партии. Свою честь мы защитим и без вашей помощи. Верно, товарищи члены бюро?
Кажется, никто не отозвался на его вопрос или Ксения не расслышала, но увидела, как лицо Коробина начало медленно наливаться кровью. Он уперся кулаками в стол* нагнулся вперед, по-бычьи выставив стриженую, с редкими иглами седины голову, но, когда снова выпрямился и разжал кулаки, лицо его было невозмутимо спокойно и бесстрастно, кик гипсовая маска.
«Ну, такого своеволия оп не простит никому! — все более напрягаясь, думала Ксения.— Мажаров человек новый, и Коровину легко с ним не считаться, но остальные-то что думают п почему так себя ведут?»
— Если мы проявим доверие к мнению большого коллектива, то не уроним свой авторитет, а скорее укрепим его! — с тем же спокойным достоинством отвечал Мажаров, явно игнорируя недовольство секретаря и его начальственную заносчивость.—Неужели вы всерьез считаете, что нас станут больше уважать в Черемшанке, если мы силой навяжем им председателя, которого они не хотят? Это равносильно тому, что мы будем запрягать лошадь головой к телеге!
— Верно! — крикнул сидевший на подоконнике Егор Дымшаков.
— Не торопитесь, товарищ Дымшаков.— Коробин как бы нехотя обернулся, поискал глазами конюха, выждал томительную паузу, собирая внимание всех.— Ведите себя спокойнее — здесь не колхозное собрание, где вы свободно могли разводить демагогию, защищая, так сказать, правду-матку... Мы не позволим вам вести себя здесь с такой же разнузданностью и вынуждены напомнить, что для вас, как и для любого коммуниста, существует партийная дисциплина! Или вы забыли о ней?
— Забудешь про нее, как же! — Егор шумно задышал, словно взбирался на гору.— С тех пор как заболел Алексей Макарович, мне с утра до ночи о ней твердят — то парторг, то сам Лузгин, то инструктор Яранцева, а о чем я думаю, чего я хочу, что на душе у меня наболело — до итого им и дела нет... Грозят да приказывают, хотят, чтоб я за все отвечал, а отвечать взаправду ни за что не дают!
— Та-ак.— Коробин опять выжал вялую улыбку.— Значит, но даем развернуться? Сдерживаем благородный порыв? А может быть, правильно, что не даем? Демократия — оружие обоюдоострое, и не всякий может умело им пользоваться!
— Не всякий? — Дымшакову, по-видимому, было трудно разговаривать сидя, он встал, выпрямился во весь рост, повел широкими плечами.— Конечно, ежели оружие такое острое, то его давать каждому не следует — могут невзначай и порезаться... Лучше всего давать проверенным товарищам, может, даже справку какую выдавать — так, мол, и так, товарищ идейно закаленный, ему все дозволено, но одной половице пройдет, не шатнется! А другим коммунистам запретить даже рот раскрывать, разве только чтоб пожевать чего...
Ксении было непонятно, почему Коробин терпит этот глумливый тон, не обрывает Егора, но скоро она догадалась, почему так ведет себя секретарь. Коробин мог быть жестким и даже беспощадным, когда речь шла о работниках аппарата, почти во всем зависимых,— в его силах было и отстранить любого инструктора от работы, как он это проделал с Ксенией, и испортить ему «биографию» отрицательной характеристикой, с которой не везде сунешься, и наложить суровое партийное взыскание. С Дымшаковым все было сложнее — его бессмысленно было лишать работы на конюшне, он не боялся, что его проработают вот на таком бюро, потому что, получив взыскание, он ничего не терял в глазах односельчан, а скорее выглядел героем и страдальцем за народные интересы. Но, пожалуй, больше всего Коробин опасался злого и прилипчивого дымигаков-ского слова: выступит па любом собрании, высмеет — и пойдет гулять по району, передаваться из уст в уста. И ничего ты с таким дерзким и бесшабашным человеком несделаешь, не избавишься от него — не те времена! Оставалось, видимо, одно — ждать, когда Дымшаков споткнется, скажет что-то лишнее в душевном запале во вред себе, и вот тогда его можно будет поставить на место, взять над ним верх. Поэтому Коробин не мешал сегодня Егору свободно высказываться, грубить, хотя, судя по всему, терпению секретаря тоже приходил конец. Вот он рывком выхватил из пластмассового черного стакана пачку цветных карандашей и до хруста сжал их в кулаке.
— Не заноситесь, Дымшаков! Посмотрим, как вы. будете держаться в конце бюро, когда придет и ваш черед отвечать за антипартийные поступки!
— А вы меня загодя не пугайте, товарищ Коробин! — так же дерзко отвечал Дымшаков,— До конца бюро недолго ждать — доживу как-нибудь... Видать, вы заранее, не разобравшись ни в чем, каждому отмерили что положено...
— Очень рад, что вы высказались начистоту! — Коробин как будто обрел уверенность, говорил напористо и властно.— Теперь, надеюсь, всем членам бюро ясно, что стало бы с колхозом в Черемшанке, если дать иояную волю таким вот, с позволения сказать, коммунистам, как вы!.. О! Вы бы живо навели там порядок: что вам председатель— под суд его, об этом вы открыто заявили на собрании; что вам секретарь райкома — вы бы и без партийного руководства управились! Но здесь вы не обманете членов бюро своими сомнительными и политически вредными высказываниями!.. Мы видим, куда вы гнете, нас не проведешь на демагогии!.. Но не для того партия стала восстанавливать ленинские нормы в нашей жизни, чтобы вы, используя демократию, расшатывали единство партии, проповедовали анархию и самостийность!.. Хороши бы мы были, если бы поверили таким вот коммунистам, отказались от дисциплины и лишили партию ее организующего начала... Нет, этот номер у вас не пройдет, и вам придется ответить за все! — Он перекатывал карандаши в ладонях, словно перетирая их, они похрустывали, сухо и раздражающе щелкали в лад его металлически звенящему голосу.— Но прежде нам необходимо выслушать мнение районного прокурора. Товарищ Мажаров, не согласившийся с выводами комиссии, настоял, чтобы мы провели тщательную проверку всей хозяйственной деятельности черемшан-ского колхоза. Мы выполнили его просьбу... Прошу вас, товарищ прокурор...
Громыхнув стулом, из-за стола поднялся высокий сутуловатый человек в темно-коричневом мундире с погонами. Форма была ему не по росту, руки вылезали из рукавов мундира, он словно не знал, куда их деть, и то вертел брон-зово отсвечивающую пуговицу на груди, то укладывал белую пятерню на зеленом сукне стола, придавливая бумажки, то проводил беспокойным движением по маленькой со светлыми залысинами голове.
— Мы досконально ознакомились со всей документацией в бухгалтерии,— словно читая по бумаге, монотонно бубнил он.— Сверили наличие всех ценностей и материалов на складах, произвели пересчет поголовья крупного рогатого скота, проанализировали финансовую отчетность за два года и не нашли ничего, что могло бы служить криминалом для привлечения товарища Лузгина к уголовной ответственности, как этого требовали отдельные ораторы на собрании. Акт проверки я приложил к докладной на ваше имя, Сергей Яковлевич...
— А как быть с теми приписками, о которых говорила
доярка Гневышева на собрании? — спросил Мажаров, который, вероятно, не собирался так легко сдаваться и лез напролом, хотя всем было очевидно, что все на бюро складывается не в его пользу.— Или, может быть, она сама наговорила на себя?
