Николай Струздюмов - Дело в руках
Она достает из хозяйственной сумки сверток, разворачивает и извлекает оттуда свою паутинку.
Она не расправляет ее перед собой на вытянутых руках и не выпячивает на глаза каждому проходящему, как это делают многие. Она просто сворачивает ее вчетверо и кладет на руку. Она знает, что ее покупатель не тот, который может взять с налету и наскоку. Он, прежде чем прицениться, хорошо просмотрит все паутинки и тети Лизину никак не пропустит.
Тетя Лиза осматривается вокруг, останавливает взгляд на ближайшей паутинке и, про себя одобрив ее, спрашивает у владелицы:
— Давно стоите?
— Да не очень. С полчаса как, — живо отвечает та.
— Базар-то сегодня большой.
— Большо-о-ой.
— Вчера — субботний день, а еще больше был, — включается в разговор третья.
Минута-две — и они уже стоят рядом.
Они приблизительно одного возраста, все три — мастерицы-ажурницы, поэтому вскоре между ними затевается очень оживленный разговор. Говорят они о том, какой большой базар сейчас и каким он был месяц назад — перед рождеством и перед Новым годом, — о погоде, о снеге и каким будет лето, судя по сегодняшней зиме, о сыновьях, снохах и внуках. И конечно же, о платках и о ценах на платки.
Здесь подробно рассказывается, за какую цену прошлый раз продала, как долго стояла, как долго вязала, какой был узор, какой величины платок и из какого пуху. Всякий разговор о платке непременно начинается с цены. Но цены, в разговорах мастериц выступают не просто как вырученные деньги, а как средство, с помощью которого сравнивается качество платков, проводится их разграничение по величине, сложности работы и ценности пуха. В зависимости от этого паутинка может стоить двадцать-сорок рублей и далее — вплоть до девяноста. Работа лучших мастериц — большие паутинки — оценивается на сто-сто пятьдесят.
Их разговор перебивает ласково-протяжливый голос:
— Вот какая паутиночка! Дай-ка, моя золотая, посмотрю твою паутиночку, — и морщинистая ухватистая рука тянется к тети Лизиному платку.
Тетя Лиза смотрит на непрошеную собеседницу, узнает ее, отстраняет ухватистую руку и резко говорит:
— Нечего ее смотреть! Ее и так видно!
Она знает, что эта, с виду такая умильная старуха в старозаветном плюшевом полупальтишке, — на самом деле поднаторевшая в своем деле торговка-перекупщица.
В течение последующего часа тетя Лиза таким же образом отваживает еще несколько человек. Среди них не все спекулянтки. Некоторых она отгоняет потому, что «баба хитра», или у нее «глаз плохой». И следовательно, если она пристально посмотрит на паутинку, то, как считает тетя Лиза, у нее что-нибудь да не заладится: либо здесь, на базаре, либо дома во время вязания, либо почта принесет дурную весть о сыне.
А базар между тем все разрастается и все плотней подпирает к ограде.
Вышло солнце — и засверкали снежные сугробы, перепаханные подошвами и каблуками, и узоры на паутинках, и меха на шубах женщин. И все это играет и словно перемигивается и пересмеивается.
Но посреди этого сверкания и сияния делаются кое-где, если уж не совсем темные, то во всяком случае полутемные делишки. Одно из них обделывают вон где — в закутке между забором и стеной приземистого домика, в котором взвешивают пух. Там три тетки обрабатывают пуховницу деревенского вида. Одна из трех — степенная, с неторопливыми движениями, в добротной шубе — выторговывает платок. Две другие — расхристанные, густо накрашенные, горластые — сбивают цену. Все три явились сюда поврозь, как бы случайно. И уж двоим-то из них платок вроде и задаром не нужен. Это они так — воюют за справедливость.
Они, конечно, определили, что в платок вложено много пуху, но он пока не пушится, потому что совсем новый. Но распушить, разодрать — это ведь не связать, и на это они большие мастера.
Вскоре в дело пускаются еще и красивые сапожки, купленные из-под прилавка. Эти сапожки они пытаются сбыть втридорога, а платок заполучить втридешева.
Тетя Лиза увидела это неравный торг и негодует. Но откровенно вмешиваться опасается — те как-никак действуют компаниями, а она одна. Но та, кажется, сама догадалась, что дело не совсем чисто, и начинает сворачивать платок.
…А зимний день между тем искрится все ярче, народу становится все больше, толпа уплотняется. Покупатель прибывает и все гуще и быстрей хороводит вокруг платков.
Возле тети Лизиного такие хороводы возникают то и дело и то и дело обновляются. Но торговок-перекупщиц больше здесь нет. Такие прилипчивые, как та старуха в полупальто, прошли. Остальные же знают, что тетя Лиза не только опытная мастерица, но и на базаре не новичок и здесь ничего не урвешь и не выгадаешь. Они знают ее в лицо, и она их всех в лицо знает. И если какая-то и попытается толкнуться к тети Лизиному платку, то та загнет такую несуразную цену, что охотница за легким прибытком сразу поймет, что с ней ни в какую дел иметь не хотят, и тут же отойдет.
Вообще, среди тех, кто кружит возле тети Лизиного платка, не одни только покупатели, а немало любительниц, завернувших просто посмотреть на хорошую работу и порассуждать. В противном случае не было бы вот таких разговоров:
— Платок-то отменный, изо всех.
— Еще бы — пятикруговой.
— Не только в этом дело. Он и пятикруговой может быть пустой.
— Я на нее сразу обратила внимание — старой выучки мастерица.
— Это вот «кошачьи лапки». Их теперь на базаре не увидишь.
Тетя Лиза тем временем увлеченно толкует со своими новыми товарками. В общий разговор окруживших ее ценительниц и зевак она встревает, изредка, вставляя замечания и уточнения.
Потом состав подошедших меняется, и вот уже слышится чей-то голос из очень заинтересованных:
— Платок-то хороший, но и цена тоже хорошая, Давай, бабушка, подешевле. Сбавь сороковку.
— Да чего вы, на самом деле! — возмущается тетя Лиза. — Вон их сколько дешевых — пруд пруди. Ищите там. На моем платке свет клином сошелся, что ли.
Однако ее продолжают уламывать и так и этак, всячески пытаются сбить цену. Но она не сдается и твердо стоит на своем. Видать по всему, ее покупатель еще не пришел.
…Появляется он спустя полчаса, в самый разгар базара.
Попервоначалу женщина ни о чем не спрашивает, даже не подходит, а стоит в сторонке и внимательно наблюдает, что делается вокруг тети Лизы. Судя по ее шубе из черного натурального каракуля с норковым воротником, по наклону головы, вообще, по ее стати, она платков не вязала, не покупала и никаких дел с ними не имела. И советчицы с ней нет. И все же тетя Лиза сразу определяет, что она очень заинтересовалась ее платком. Купит ли, нет ли — еще вопрос, но что по-настоящему заинтересовалась — это точно. Наконец она подходит и вежливо просит:
— Покажите, пожалуйста, вашу паутинку.
Тетя Лиза медленно, будто совершая обряд, исполненный глубокой значимости, с удовольствием разворачивает свой платок во всю ширь. Лицо женщины озаряется улыбкой изумления.
— Вот сколько смотрю, а нет на базаре таких платков, — говорит она, — как вы добиваетесь, что делаете, от чего зависит?
— Да ведь как же! Ведь первейший чесаный пух от оренбургской козы! — восклицает тетя Лиза. — Не шлейка какая-нибудь, не грубошерстный. Да и до того, как вязать, руки надо приложить. Пока пух обработаешь — сколько сил потратишь, чтобы пряжа тонкой да ровной была. Не у каждого на то любови да терпенья хватит.
Она замолкает и думает: как же это — ее собеседница ничего не знает о платках, не сталкивалась с ними и все же понимает в них толк.
А она просто из числа тех, которые имеют хороший вкус и разбираются в любой красивой вещи, сработанной искусными руками. Но это уже за пределами понимания тети Лизы.
— Сколько она стоит?
— Сто тридцать прошу. Давайте свою цену.
И тут в их разговор врывается преувеличенно радостный возглас:
— Здравствуй, Лизавета! Ну, как твои дела?
Улыбаясь к ним подходит полноватая пожилая женщина.
Тетя Лиза оборачивается, некоторое время смотрит на нее и сдержанно говорит:
— Здравствуй.
— А я вижу многолюдье — дай, думаю, подойду. Потом смотрю — батюшки! — да здесь Лизавета.
Тем временем женщина в каракулевой шубке, не отрываясь, смотрит на платок и со вздохом говорит:
— Ну вот чтобы поменьше да такой же красивый — сразу бы взяла.
— Да ведь поменьше он и не будет таким красивым, — возражает тетя Лиза. — Он будет не пятикруговой, а однокруговой, либо совсем без кругов — кайма да середка. Стало быть, и узоров помене и платок бедней.
Собеседница тети Лизы молчит некоторое время, вздыхает. Потом спрашивает:
— А может быть, у вас есть все-таки поменьше — рублей на семьдесят.
— Да что вы! Я как свяжу, так сразу и выношу.
