Константин Лебедев - Дни испытаний
2
На маленьком столике, примостившемся в углу, лениво крутился диск патефона. На черной пластинке лежала блестящая дорожка от яркого света электрической лампочки. Мембрана размеренно колебалась.
Комната после того, как были вынесены кровати и все лишние предметы, казалась расширившейся. Посередине скромно стоял стол с чистенькими приборами и стаканчиками, добытыми из кухни через посредство того же дяди Гриши. Около стола расположились четыре стула. Еще несколько стульев стояли по бокам у стен.
Тамара, уставшая от приготовлений, села у столика с патефоном и подняла мембрану. Сразу стало тихо.
— Вот и готово, — сказала она Кате, которая старалась покрасивее расположить на скатерти вилки и ножи. — А гости наши запаздывают…
— Сейчас придут, — успокоила ее Катя. — Впрочем, я могу сама сходить за ними.
— Сходи, — согласилась Тамара.
Оставшись в комнате, она осмотрелась, желая проверить, не было ли что–нибудь забыто или недоделано. Убедившись, что все в порядке, она села на прежнее место и задумалась.
Она боялась сознаться себе, что ей нравится Ростовцев, и что она жалеет о его отъезде больше, чем полагается при расставании с обычными друзьями. Еще вчера, после его ухода, она поймала себя на том, что когда ей пришлось поцеловать его, она сделала это совсем не против воли. Нет, ей было даже приятно подойти к нему и осторожно прикоснуться руками к его широким плечам. Ей было приятно почувствовать его рядом и заглянуть в его глаза. Но тем не менее она не могла сейчас решить, любит ли его и не является ли ее отношение к нему простым сочувствием человеку, потерявшему так много и бьющемуся за то, чтобы сохранить твердость духа, несмотря на постигшее его несчастье. Она видела, что сделалась необходимой Борису, и что ее отсутствие он будет переживать особенно тяжело, если попытка писать музыку не увенчается успехом. Это будет новым ударом для него, если он потеряет ее поддержку. Она не думала о себе и не старалась копаться в своих переживаниях. Прежде всего она хотела поступать так, чтобы не принести огорчений другим. И она боялась обидеть Ростовцева, на долю которого и без того уже выпало много испытаний. Но пойти за ним, чтобы облегчить его участь, она не решалась, ибо считала это нечестным по отношению к тому другому, которого любила раньше, и который при жизни любил ее. В этом было какое–то противоречие, и решить его она была не в состоянии.
Временами она склонялась к мысли, что должна помочь выдержать Ростовцеву те трудности, которые перед ним встанут. Помочь даже в том случае, если это будет идти вразрез с ее собственными интересами.
«А, может быть, мне самой хочется ответить ему положительно? — спросила она себя. — Может быть, все мои рассуждения направлены к тому, чтобы только найти оправдание перед своей совестью, чтобы сгладить на будущее ее упреки?.. — задала она неожиданный вопрос, одновременно удивляясь этой новой для нее мысли. — Как было бы хорошо, если бы рядом была мама. Она бы помогла мне, она всегда помогала… Как бы хотелось с кем–нибудь поделиться!»
Тамара вспомнила мать, и ей опять стало грустно. Чтобы отвлечься, она наугад выбрала пластинку и завела патефон. Звуки фокстрота, который ей попался, были сейчас очень некстати. Она остановила диск и услышала в коридоре шум.
«Кажется, идут», — подумала она и поднялась навстречу.
— А мы вчетвером, — весело сообщила вбежавшая Катя. — Еще доктора Воронова с собой привели. Уж как он упирался, если бы ты видела!..
Без долгих церемоний гости начали рассаживаться. Стол был рассчитан на четверых, и кому–то приходилось садиться на угол. Иван Иванович высказал желание выбрать себе это неудобное положение, мотивируя его тем, что он оказался «сверхпрограммным гостем», но все дружно запротестовали.
— Садитесь сюда, — настойчиво сказал Ветров, уступая ему место. — Вы самый почетный гость…
Он усадил Ивана Ивановича, а сам поместился на углу между ним и Катей.
— Смотрите, — пошутил Воронов, улыбаясь своей добродушной улыбкой, — как я слышал, вы обрекаете себя на «семь лет без взаимности». Мне–то не страшно, а вам…
— Ничего, я не суеверен, — возразил Ветров. — И к тому же мне не привыкать…
Для первой рюмки потребовался тост.
— Я предлагаю, — сказала Тамара, — произносить тосты по очереди. Вас, как самого старшего, просим начать, — обратилась она к Ивану Ивановичу.
Все горячо ее поддержали, и Иван Иванович, поднявшись, сказал:
— Я, конечно, могу начать, но перед этим хочу внести дополнение: каждый из нас коротко и ясно должен сформулировать то, что он считает в жизни самым основным, самым существенным. Согласны? — Все согласились, и он продолжал: — Я не предложу ничего особенного, но зато, вероятно, выражу желание всех присутствующих. Выпьем за победу, которая приближается, и за здоровье людей, которые ее куют. За фронтовиков!.. — Он выпил и обратился к Ветрову: — Ваша очередь.
Ветров возразил с места:
— Мне кажется, неудобно пить подряд. Нужна передышка.
— Нет, нет, — заметил Ростовцев, — пулемет тем и хорош, что стреляет очередями.
Ветров поднялся.
— Если это мнение всех присутствующих, я подчиняюсь… За науку! За кропотливый, настойчивый и важный труд! — коротко воскликнул он. — Прошу продолжать… — обратился он к Кате, втыкая вилку в ломтик колбасы.
Рюмки снова наполнились. Катя покраснела от волнения.
— Я, право, не знаю… Я не буду… — попробовала она отказаться. На нее обрушилось шутливое негодование. Она покосилась на Ветрова, невозмутимо пережевывавшего колбасу, и, вздохнув, встала. Покраснев еще больше, она помолчала и вдруг, собравшись с духом, выпалила: — За любовь!
— …К ближнему и ненависть к мухам, — серьезно дополнил Ростовцев.
Все дружно засмеялись. Даже Ветров, возившийся с колбасой, потерял свою сосредоточенность и фыркнул. Катя обиженно на него посмотрела. Ростовцев, почувствовавший, что нужно как–то сгладить свое замечание, сказал:
— Наливайте, моя очередь… — Он налил всем собственноручно и продолжал: — Я поддерживаю тост Кати, но без своего дополнения… Вы недовольны? — спросил он, услышав, что его упрекают в повторении. — Тогда я расширю тост. За любовь! За музыку! За искусство!
Несколько примиренная его речью, Катя отказывалась пить. Ее уговаривали, но она не соглашалась. На помощь пришел Ветров.
— Вы, кажется, собираетесь быть врачом? — спросил он.
— Да, после войны.
— Тогда вам надо учиться пить.
— Разве это обязательно?
— Обязательно! — подтвердили в один голос Иван Иванович и Ветров.
Катя снова вздохнула, поднесла ко рту рюмку с видом обреченного и сделала глоток. Поперхнувшись, она замахала руками и расчихалась.
— Не будет из вас врача, — с притворным сожалением констатировал Ветров.
Когда очередь дошла до Тамары, она встала и, спокойно смотря на Ростовцева, с ударением произнесла:
— За дружбу! За хорошую обоюдную дружбу!
Он понял, что это было сказано для него, и потупился. Потом поднял голову и кивнул в знак согласия.
— Хорошо. За дружбу!.. — произнес он и с каким–то ожесточением опрокинул в рот вино.
Постепенно все слегка захмелели, стали разговорчивее и веселее.
Ростовцев первым встал из–за стола. Он подошел к патефону и завел вальс.
— Танцуйте, — сказал он. — Юрий Петрович, Тамара, прошу!
— А ты? — спросил Ветров, поднимаясь.
— Ты же сам запретил мне двигаться. Я буду заведывать музыкой.
Ветров пригласил Тамару вальсировать. От вина у него немного кружилась голова, и он танцевал не совсем уверенно. Тамара с трудом приспосабливалась к его движениям. Ее разгоряченное лицо было совсем рядом, и Ветров невольно любовался ее темными волосами и матовой белизной ее кожи.
«А ведь она красивая», — снова, как тогда в коридоре у ее стола, подумал он и вслух сказал: — Вы очень хорошо танцуете. Я для вас — неподходящий партнер.
— О, нет, — ответила она, глубоко дыша, — у нас не получается потому, что я много выпила.
Тамара улыбнулась, и ему показалось, что в глазах ее появилось что–то особенное. Его вдруг неудержимо потянуло к ней, красивой и гибкой. Он неожиданно привлек ее к себе, но она тотчас же отстранила его.
— Простите, я устала, — сказала она мягко, словно не желая его обижать.
Ветров подошел к Ивану Ивановичу, одиноко сидевшему у отодвинутого в угол стола.
— Скучаете?
— Не так, чтобы очень, но немножко, — ответил Воронов. — Я же говорил, что мне, старику, не место среди вас, молодежи. А вы, дорогуша, тоже что–то невеселы… Все не дождетесь, когда на фронт отпустят?
