Алексей Мусатов - Клава Назарова
Ночью, видимо, пуржило, у стен высились острорёбрые сугробы снега, белые дорожки ещё не успели запятнать следами.
Снежная белизна, голубые просветы в свинцовом небе, косо пробивающиеся лучи солнца ослепили Клаву, и, зажмурившись, она невольно остановилась.
Солдат подтолкнул её к грузовику.
Клава подошла к деревянной лесенке, приставленной к заднему борту машины, и поставила ногу на ступеньку. Двое других немецких солдат, сидевших в грузовике, словно по команде, попытались схватить её за плечи и втащить в машину.
Клава спокойно отвела их руки и сама поднялась по лесенке вверх.
Солдаты с лязгом закрыли задний борт, опустили брезент, и машина, круто развернувшись, тронулась со двора.
Клаву качнуло, бросило к боковому борту, потом с силой прижало к чему-то живому.
— Кто здесь? — спросила Клава.
— Я это! Я… — раздался возбуждённый шёпот. — Узнаёшь?
— Аня! — обрадовалась Клава. — Костина!
Девушки схватились за руки. В машине, крытой брезентом, было полутемно, и они почти не видели друг друга.
Сотни наболевших вопросов, выстраданных за долгие недели пребывания в тюрьме, слов, мыслей, догадок теснились в голове у каждой, но девушки понимали, что они не одни в машине, и только молча сжимали друг другу руки.
И всё же молчать было невозможно.
— Клавочка, куда это нас? — шёпотом спросила Аня.
— В другую тюрьму, наверное. А может быть, в лагерь, — не очень уверенно ответила Клава.
— А почему нас так мало едет?
— Прекратить разговор! — сиплым голосом прикрикнул один из солдат. — Запрещено!
Девушки замолчали.
Машину подбрасывало на ухабах, мотало из стороны в сторону.
У Клавы появилось неудержимое желание узнать, куда их везут. Она осторожно приоткрыла край брезента: машина мчалась городской улицей.
Вновь сипло и раздражённо закричал солдат. Клава опустила брезент, но через минуту, притянув к себе Аню, прижалась губами к её уху.
— А кто ещё с нами тут едет?
— Шошин, — еле слышно ответила Аня. — Тот самый, помнишь?
«Шошин?!» Клава едва не вскрикнула. Ещё бы ей не помнить Шошина! Так, значит, он жив и находился в той же тюрьме, что и она с Аней. А теперь их даже куда-то везут в одной машине. Почему же тогда Штуббе устроил Клаве очную ставку с Ключниковым, а про Шошина не упомянул ни слова, как будто его и не было в тюрьме?
Клава ничего не понимала.
А может быть, Шошин знает, что случилось с Володей Аржанцевым? Вот сесть бы к нему поближе, расспросить обо всём. И пусть солдаты хоть лопнут от злости… Теперь уж, наверное, всё равно…
Клава даже придвинулась к переднему борту, где сидел Шошин. Но не успела она его окликнуть, как машина пошла под уклон, потом, замедлив ход, развернулась и встала.
Солдаты, выскочив из грузовика, принялись стаскивать с него брезент. Яркий свет хлынул в машину.
Привстав на колени, Клава встретилась взглядом с Шошиным. Маленький, с высохшим, с кулачок, лицом, заросший рыжеватой щетиной, он смотрел на неё печальными, слезящимися глазами.
— Шошин, скажи нам… — умоляюще шепнула Клава.
— Давно собирался… не мог, — отрывисто заговорил Шошин. — Слушайте вот. Не дошли мы тогда. На засаду нарвались. Парень ваш герой. Бой принял. Погиб смертью храбрых. А Ключников — трус оказался, тля…
Раздалась команда: «Встать!»
Девушки поднялись и встали у края машины. Придерживаясь за борт, с трудом распрямил свою спину Шошин.
И только тут все они заметили, что грузовик находится на Базарной площади. Невдалеке высилась громада собора с пробитым снарядом куполом, нависал над рекой цепной мост, посеребрённый инеем; виднелся за торговыми рядами верхний этаж школы имени Ленина.
А на фоне собора проступала высокая, в форме огромной буквы «Г», тёсанная из свежих сосновых брёвен виселица, и с перекладины свисали три верёвочные петли.
У Клавы потемнело в глазах, а Аня, увидев виселицу, вся сникла, словно подбитая птица, и еле слышно вскрикнула.
Обняв за плечи подругу, Клава крепко прижала её к себе.
— Держись! Не оглядывайся! Смотри лучше на людей.
Цепь полицаев широким кольцом окружала машину, а за ними толпились женщины, старики, ребятишки. Казалось, весь город собрался в это морозное декабрьское утро на площади. А ещё дальше виднелись подводы приехавших на базар крестьян, и на них тоже стояли люди.
Разорвав цепь полицаев, к грузовику подошла открытая легковая машина.
С сиденья поднялся высокий сутулый немец и, не опуская мехового воротника шинели, монотонным голосом принялся читать приговор.
Потом переводчик зачитал приговор по-русски.
— «За содействие коммунистам, партизанам и бандитам, — донеслось до Клавы, — за сопротивление новому порядку присуждаются к смертной казни через повешение…»
В толпе ахнули.
Грузовик проехал немного вперёд и встал под перекладиной виселицы. Верёвочная петля коснулась Аниной шеи. Девушка вскрикнула и прижалась к Клаве.
— Выше голову, Аня! Не гнись! Вспомни Володю! — Клава брезгливо кивнула на окружавших машину гитлеровцев. — А они — мразь!
И она бережным жестом, словно мать, понукающая ребёнка сделать первый шаг, отстранила Аню от себя.
Девушка, стиснув зубы, выпрямилась и встала под петлю.
Клава окинула взглядом площадь. Женщины в толпе плакали, кто-то протягивал к ней руки, кто-то жалобно заголосил. Вон, кажется, и знакомые: Самарина, тётя Лиза, Елена Александровна… А вот и её друзья: Варя Филатова, Люба Кочеткова, Зина Бахарева. Глаза у них полны слёз. А кто это продирается сквозь толпу? Да это же Федя Сушков — всклокоченный, злой, он расталкивает всех плечами и что-то выкрикивает.
Эх, Федя, Федя, буйная ты голова! Хорошо ещё, что Дима и Саша сдерживают его, оттирают назад.
А сколько на площади ребятишек! Они, как грачи, забрались на голые деревья, на крыши домов, вон кто-то прилепился к самому верху телеграфного столба. Одной рукой уцепился за фарфоровый изолятор, а другой — тянется к ней, к Клаве, и, кажется, шевелит губами, словно хочет сказать ей на прощание что-то очень важное. Уж не Петька ли это, верный, родной ей мальчишка!
И всё это Клава видит в последний раз — женщин и стариков на площади, мальчишек на деревьях, своих друзей, заснеженные улицы города, родную школу, дорогу, уходящую на Псков, небо над головой… В последний…
У Клавы перехватило дыхание. Она глубоко вдохнула морозный воздух и звонко крикнула:
— Прощайте, товарищи! Прощай, любимый город!
Она вновь отыскала затуманившимся взглядом ребятишек: как не сказать им последнего слова!
— Смотрите и запоминайте, дети, как враги уничтожают советских людей!..
Немецкий солдат, вскочивший в грузовик, не дал Клаве больше говорить. Схватив за шиворот, он потащил её к петле. Клава с силой оттолкнула его ногой, вырвалась и вновь обернулась к толпе:
— Верьте, товарищи! Красная Армия придёт!..
Подоспел второй солдат. Тяжёлые кулаки обрушились на голову Клавы.
Холодная верёвочная петля охватила её шею.
Пронзительно закричал в толпе ребёнок, но люди на площади всё же услышали последние слова Клавы Назаровой:
— Да здравствует Советская власть! Победа будет за нами!
Похороны
В этот же день в сумерки в общую камеру, где помещалась Евдокия Фёдоровна, вошёл коридорный и сказал, что Назарова свободна и может отправляться домой.
— А Клаша, дочка моя? С ней как?
— Ничего не знаю, — хмуро ответил коридорный. — Приказано отпустить старуху Назарову, и весь разговор. Давай, давай пошевеливайся.
Евдокия Фёдоровна с трудом поднялась с койки, собрала вещички. В руки попала вязаная жакетка дочери, которую утром передала ей Пахоркина. Она задержалась в камере всего лишь на минутку, ничего толком не объяснила, и вид у неё был виноватый и растерянный.
Попрощавшись с обитателями камеры, Евдокия Фёдоровна вышла в коридор и поискала глазами Пахоркину. Но той на дежурстве не было.
— Мне бы с дочкой проститься, — попросила она коридорного, показывая на дверь соседней камеры. — Хотя бы через глазок увидеть.
— Давай, старуха, топай, не задерживайся, — недовольно отмахнулся коридорный и, проводив её до часового у входа, почти вытолкал на улицу.
Было уже темно. Мела позёмка. Где-то на крыше тоскливо бренчал оторванный лист железа.
Евдокия Фёдоровна медленно побрела к дому. Ноги еле держали её, сердце учащённо колотилось, голова кружилась от свежего воздуха.
Она шла и корила себя: какая же она плохая мать — ушла из тюрьмы, не повидав дочери и не спросив начальства, когда же Клаву теперь отпустят? Или ещё долго будут держать в одиночке?
«Да нет, не должны… Клаша-то правильно говорила: обязательно нас выпустят. Вот с меня и начали…»
