Борис Полевой - Глубокий тыл
— Здорово! И когда же ты это только успела!
— А вчера вечером… Сейчас вот встала — переписала… — Юнона улыбнулась. — Руководить — это значит предвидеть.
— То есть как это вчера? Вчера же там, на реке? — Анна сразу представила себе: тревожный свет прожекторов, мечущиеся фигуры людей, льдины, таранившие неслежавшуюся землю, мужественное, непреклонное лицо Лужникова, исступленные глаза матери. — Там с нами ваших прядильщиков немало было. Еще как работали-то!
— Были, — спокойно подтвердила Юнона. — Так то по линии фабкома, а я тут задумала комсомольское мероприятие… Ну, как?
— Что ж, будем приветствовать, — вяло отозвалась Анна, возвращая бумагу и сама еще не понимая, почему у нее вдруг погас интерес к хорошему делу, затеянному племянницей.
Юнона, довольно улыбаясь, бережно свертывала план в трубочку.
— Вот если бы наш партсекретарь умел, как ты, ценить интересную инициативу… Ну, я побежала. Надо людей в райкомоле захватить… Так я скажу первому, что ты одобрила. Можно?
Летние шаги девушки еле слышались с лестницы, когда у Анны вдруг почему-то возник вопрос: план, инициатива — это хорошо, но вот мог бы Николай Иванович Ветров, в то время как люди боролись с рекой, так вот хладнокровно обдумывать, чем завтра можно будет помочь пострадавшим соседям? И вдруг мелькнула мысль, что Ветров, как бы он ни устал накануне, сейчас, конечно, был бы там, на фабрике.
2
Когда самолеты разбомбили затор и вода разом спала, работавших на валу известили: следующий день на ткацкой объявляется выходным, чтобы все могли выспаться, отдохнуть, просушить одежду. Это было встречено ликованием. И всё-таки многие пришли на фабрику. Их привели радость победы, ощущение собственных сил и этот разбуженный вчера энтузиазм, который не смогли погасить ни усталость, ни бессонная ночь.
В коридорах, в красных уголках — всюду людно, как бывало в дни революционных праздников, когда ткачи собирались здесь на демонстрацию. Анна сразу же окунулась в эту веселую атмосферу и, стряхнув остатки усталости, почувствовала себя необыкновенно легко.
В цехах повсюду уже началась работа. Слесари прикрепляли к полу станки и моторы, подготовленные вчера к эвакуации. Но большинству людей делать было нечего, и они ходили с места на место, живя вчерашними, неперекипевшими страстями. Собирались кучками тут и там. Каждому казалось, что именно он был на самом ответственном участке. Каждый стремился рассказать свой, особенно интересный случай. Охотников слушать было меньше, все перебивали друг друга. Стоял весенний шум.
Чутьем организатора, которое вчера особенно обострилось, Анна чувствовала, что сейчас всех этих людей легко поднять на любое, самое трудное дело, и понимала, как они будут огорчены, если этот добрый запал пропадет даром. У слесарей оказалось столько добровольных помощников, что те даже сердились.
— Ребята, найдите себе какое-нибудь дело, не вертитесь под руками!
В дальнем углу ткацкого зала виднелись черные картузы. Где-то среди них Анна увидела кудлатую и почти совсем уже седую голову Арсения Курова. Он был со своими «орлами». Мастер вытер концами широкую жесткую ладонь и осторожно пожал руку Анны.
— …Вот партком к вам на помогу прислал, а у вас свои без дела тоскуют, — сказал он, раскуривая свою трубочку-кукиш. Потом, окинув взглядом закопченные зимою стены и потолки, тусклые стекла окон, скупо цедившие свет, вздохнул. — С мирного времени у вас не был. Что твоя конфетка, фабрика была, а теперь будто дом после оккупации… Дала бы ты, Анна, людям тряпки в руки — пусть прибираются. И нам бы, глядишь, не мешали.
— Говоришь, прибираются? — задумчиво переспросила Анна. И вдруг вскрикнула: — Арсений Иванович, миленький, вот спасибо! — И, ничего ему не пояснив, заспешила из цеха.
Уборка фабрики… Золотая мысль! Как же это ей самой не пришла она в голову? Ведь вчерашняя самозабвенная работа сотен людей очень напоминала многолюдные субботники тридцатых годов, когда текстильщики «Большевички» так же вот сообща, цехами, целыми фабричными коллективами выходили на прокладку трамвайных путей в свои новые поселки, засыпали вековечные болота, с незапамятных времен служившие свалкой, ровняли почву, разбивали аллеи, клумбы, сажали тоненькие тополя вдоль новых, еще лысоватых улиц, когда обитатели общежитий со швабрами, с тазами, тряпками выходили в коридоры, в кухни и под песни, под баян скребли, терли, мыли, сдирая в углах и под потолками напластования грязи, скопившейся еще с холодовских времен.
Сколько было так вот, сообща, сделано хороших дел! И разве не та же веселая, не знающая устали и предела коллективная энергия принесла вчера победу над взбесившейся рекой? Действуя излюбленным ею теперь «способом подстановки», Анна поставила себя на место любой из этих женщин, что, скучая без дела, бродили по коридору, и поняла, как плохо будет, если они разойдутся. Этого нельзя допускать.
А через несколько минут, успев заразить своей идеей Настасью Зиновьевну Нефедову и Феню Жукову, заручившись поддержкой фабкома и комитета комсомола, Анна убеждала Слесарева объявить массовый субботник по уборке фабрики — большой субботник, какими на всю страну славился когда-то Верхневолжск.
— Но ведь я жe сказал всем: будет заслуженный отдых. Хорошо ли проявлять непоследовательность? — нерешительно возражал Слесарев.
— Но это ж и будет отдых! Я вот так на фабрике устану, приду домой и сразу берусь за иглу или за щетку, — настаивала Нефедова.
— А мои девчата уже за швабрами побежали, — призналась Феня Жукова. — Я им только сказала: может, уберемся на комсомольских участках, — а они…
Слесарев поднял вверх руки.
— Восемь девок, один я, разве вас переспоришь! А кто отвечать будет, если завтра производите льнвсть ухнет?..
И вот в цехах началась шумная уборка. Сотни добровольцев мели, скребли, чистили. Копоть сбегала со стен в потоках мыльной воды. Стекла скрипели, промытые и протертые мелом. В ткацкий зал приволокли легкие лебедки. С помощью их к потолкам были подняты длинные люльки. Ткачихи помоложе, перешучиваясь и пересмеиваясь, протирали мелом горбы стеклянных крыш, протирали и радовались, что подслеповатые рамы точно бы прозревали, в цехе становилось светлее.
Как хороша ты, общая, добровольная, бескорыстная работа, великую силу которой заметил и раскрыл еще Ленин, когда вместе с кремлевскими курсантами таскал во дворе бревна на первом субботнике! Как можешь ты захватить человека, заставить его почувствовать себя владельцем всего, что его окружает, хозяином своей фабрики, своего города, всей своей необозримой земли! Ты будишь силы необычайные, и все лучшее в человеке начинает расти и расцветать… Тут и там возникли песни. Сначала робкие, еле слышные, они звучат все громче, ширятся, и вот уже задорные хоры работающих, как бы соревнуясь между собой, набирают силу. Никого не надо торопить. Мощный, бодрящий дух соревнования захватил людей. Даже самых ленивых и нерадивых встряхнула и несет его могучая сила. Как все это напоминает Анне молодость, субботники ее юношеских лет! Растроганная, обводит она глазами фронт работ и думает: ишь будто свою квартиру к празднику убираете, милые вы мои!
Со знаменем, с баянистами пришли молодые прядильщики. Сияющая Юнона, отыскав Анну, представляет ей своих ребят:
— Ты посмотрев, посмотри, мои, как всегда, откликнулись на все сто. Прямо со смены — сюда. Ну, найдется для нас дело?.. Нет, ты посчитай, сколько наших!..
Анна обняла племянницу.
— Молодец, Юнонка… А насчет работы — хоть двести процентов приводи, всем хватит дела. — И, обращаясь к гостям, которые грудой складывали пальто на столы, говорила растроганно: — Уж такое вам спасибо, что и слов не найду! Вы такие… такие, словом, ну, настоящие…
Юнона с удивлением смотрела на тетку. Что с ней? Оделась будто на праздник. На щеках румянец, глаза сверкают, речь взволнованная, бессвязная. Разве так должен разговаривать секретарь партийной организации? Выпила она, что ли? И все-таки девушке немножко завидно: ее ребята непринужденно разговаривают с Анной, точно век с ней знакомы, дружно подхватывают ее шутки и разом стихают, когда та начинает говорить. А секретарь парткома действительно чувствует себя в этот день необычно, будто и впрямь легкий хмель шумит в голове. Все так отлично удается.
Когда все наладилось и субботник, как говорят текстильщики, «пошел мотать на полную катушку», она все же не стерпела и, раздобыв у кого-то халат, косынку, шлепанцы, оказалась среди молоденьких ткачих, что, поднявшись в одной из дощатых люлек под потолок, протирали и мыли стеклянную крышу. Девчата оказались веселыми. Проворно действуя щетками и тряпками, они перешучивались с куровскими «орлами», работавшими внизу, и заводили одну песню за другой. Анна пела вместе с ними, и ей казалось, что она комсомолка, и вся жизнь еще впереди. Ей было хорошо, и время летело незаметно. Она даже удивилась, увидев, что в стеклах, которые они промывали, зарозовели отблески заката. Вот в это-то время одна из девушек показала Анне вниз.
