Никита Павлов - Чужаки
Дедушка тяжело, по-стариковски вздохнул и, помолчав, продолжал:
— Привезли мужиков в непроходимый лес и вокруг озер на четырех полянах поселили. Четыре названья селам дали, но только они и до сей поры тютнярцами себя называют. Привычка. Допрежь здесь везде лес был, а теперь вот куда Урал-то отодвинули. Тьма народу наплодилась.
Куда ни глянь, везде тютнярца увидишь — ив Кыштыме, и в Карабаше, и в Каслях, и в Челябе. Где только они спи ну не гнут! А «баргой» назовут, в драку лезут. Позором считают. Люди… не то, чтобы граф или князь какой. Стыд имеют.
Алеша еще раз посмотрел на родное село, помахал картузом и радостно закричал:
— Здравствуй, барга тютнярская!
* * *Вечером Алеша шел с озера. Сидевший на завалинке Потапыч подозвал его к себе. Старик высох, стал легким, воздушным, но двигался все так же рывками, по-детски быстро. Разговаривал внушительно, с тем добродушным, и одновременно повелительным выражением лица, которое свойственно людям преклонных лет.
— Ну-ну, покажись, — говорил он, повертывая Алешу. — Больше полгода не виделись — срок немалый. Вытянулся… окреп. Так. С чужаком, говоришь, работал? Подвел он тебя?
— Мне стыдно, Потапыч. Я должен был смекнуть. Чай, не маленький, — ответил Алеша, краснея.
— Смекать надо, это правильно, — согласился старик. — Но ведь и то верно, что обмануть кого угодно можно. Мстить им, Алексей нужно. Вы молодые еще, придет час — и взбутетените[6] их, дадите им духу.
— Жульбертона судили.
— Жульбертон — это пешка. Хозяевам заводов, помещикам, царю — вот кому надо бы головы свернуть. Пока их не уберем, Жульбертоны всегда найдутся.
— Но он-то ведь знал, что делает? Не маленький.
— Правильно, не маленький. Его и осудили. Но зачинщик все-таки не он.
Алеша задумался. Ему казалось, он начинает понимать, что заставило Жульбертона пойти на преступление.
— Купленный он, — вслух проговорил Алеша.
— Скорее всего, что так, — согласился старик. — А может, и не купленный, а просто сбитый с правильного пути человек.
— Чтой-то невдомек мне, про что говоришь-то. Я ведь неграмотный, — вздохнул Алеша.
Потапыч замолчал и долго смотрел немигающим взглядом в пространство, затем перевел взгляд на Алешу и с явной озабоченностью сказал:
— Неграмотным тебе оставаться больше нельзя, Алеша. Надо учиться.
— Я хотел еще в прошлом году, — уныло ответил Алеша. — И дедушка тоже хлопотал. Так ведь не приняли. Мал, говорят. Врут… А ничего с ними не поделаешь.
— С ними не сделаешь, так без них надо справиться. Приходи завтра ко мне, как только встанешь… Алеша задохнулся от радости.
— Да как же это так, сразу? — с трудом выговорил он. — Бумаги бы надо, грифель тоже….
— Найдем бумагу, и грифель найдем, — ласково ответил Потапыч. — Здоровье бы только не подвело. Остальное уладим.
Теперь каждый вечер Алеша ходил к Потапычу. По мнению старика, учился он очень успешно. Потапыч, конечно, не знал, что Алеша днем и ночью сидел за уроками и почти не спал. Мальчик похудел, щеки ввалились. В глазах его появилось новое выражение: по-настоящему мир только теперь раскрывался перед ним.
К осени здоровье отца ухудшилось. Он уже не вставал с постели. Часто горлом шла кровь. За два дня до смерти Михаил подозвал к себе Алешу. С трудом приподнявшись на постели, он погладил его по волосам, потом взял за руки.
— Большой ты стал, сынок, скоро и грамоте выучишься.
— Потапыч говорит, что через две недели окончим, — проглатывая подкатившийся к горлу комок, торопливо ответил Алеша. — Я теперь умею читать, писать, знаю, как решать задачи.
Михаил еще крепче сжал Алешины руки.
— Передай Потапычу от меня большое спасибо. Мне ведь теперь и умирать легче будет…
Отец замолчал и долго лежал с закрытыми глазами. Две прозрачные слезинки выкатились из-под опущенных век Алеши и, скользнув по щекам, упали отцу на руку. Михаил открыл глаза, с глубокой тоской посмотрел на сына:
— Мать слушайся. Она тебя родила, вырастила. Дедушку с бабушкой. А потом вот еще что… — Михаил посмотрел по сторонам и зашептал торопливо:
— Отомсти им за меня, Алеша. За всех нас… Помни, пока не отрубите голову гадине, жизни вам тоже не будет. Да и жить, когда другие мучаются, стыдно…
На следующий день Алеша рассказал Потапычу об отцовском наказе. Старик взволновался. Оставив мальчика за уроками, он пошел к больному. Алеша не знал, о чем они говорили, но когда пришел домой, заметил, что отец был спокойнее обыкновенного. Через день он умер, не сказав больше ни слова…
Семья жила на заработок дедушки Ивана. Старик возил для строящейся церкви камень. Когда убрали небольшой урожай, встал вопрос о зиме и о работе. На семейном совете решили, что Дедушка поедет возить на завод дрова, а Алеша пойдет на заработки.
Через неделю, вскинув котомку на плечи, в том же дырявом армяке и тяжелых отцовских сапогах, Алеша отправился на поиски работы.
Глава сорок первая
Прошло три месяца с тех пор, как Алеша ушел из дому, но подыскать постоянную работу ему все еще не удавалось. — Мальчишек не принимаем, взрослых девать некуда, — слышал он везде один и тот же ответ.
— Я могу выполнять наравне с мужиками любую работу, — просил Алеша. — Примите — увидите.
Его принимали поденщиком и платили копейки. Мало-помалу у него износились рукавицы, начали расползаться сапоги. Наконец с большим трудом удалось устроиться на строительстве элеватора. Подрядчик предупредил, что будет платить ему меньше, чем за такую же работу взрослому рабочему, но все-таки это была постоянная работа. Строила элеватор германская фирма. Работой руководил толстый немец. Он старался казаться добрым: похлопывал рабочих по плечу, иногда-даже угощал пивом. Но, выжимая из людей все соки, платил мало. Когда рабочие обижались, он разъяснял:
— Вы должны понять, что за такую работу платить больше нельзя. Все хотят много. Надо лучше работать.
— Мы и так гнем спину по четырнадцать часов, сколько же еще можно? — возмущались рабочие.
— Четырнадцать часов? — усмехался немец. — Это ничего не значит. У вас нет квалификации. Немецкие рабочие зарабатывают больше. Но то немцы. Мастера. Им скажи, они сделают. А здесь все должен знать я. Нет. Русским платить больше не за что.
— Русским нельзя, а немцам можно? Нашли себе серую скотинку.
— Немцы — мастера. Руководители. Они должны жить лучше. Квалификация!..
Выслушав как-то подобное разъяснение, Алеша сказал: — И кто вас только просил сюда. Русские и без вас обошлись бы. Кровососов-то у нас и своих хоть пруд пруди. Немец удивленно посмотрел на Алешу, потрепал его по плечу и, склонив набок голову, сказал:
— О… парень понимает. — И в тот же день услал егоза город на заготовку гравия.
Стояла ранняя весна. Широко, куда ни глянь, раскинулась приуральская лесостепь. Она только что проснулась от зимнего сна и с каждым днем становилась все наряднее. Временами над степью проносились грозы с ливнями, но от этого она только хорошела. На полях с утра до поздней ночи трудились крестьяне. Появились первые всходы пшеницы, зеленела рожь, всюду сеяли овес, садили овощи. По вечерам в степи горели костры, слышались песни.
Алеша любил слушать эти песни. Протяжные, заунывные, они хватали за сердце, навевали грусть. Сегодня песня слышалась почему-то в необычное время. Солнце еще не село, крестьяне работали. Да и песня была какая-то необыкновенная. Ее пели несколько сильных мужских голосов, — доносилась она с тракта. Следом за Алешей, побросав ломы и кувалды, слушать песню вышли все рабочие карьера. Вскоре из-за пригорка показался тонкий блестящий штык, а затем голова солдата.
Колодников звонкие цепи Вздымают дорожную пыль, — услышал Алеша. Он побежал к тракту. На пригорок вышло еще двое солдат, а за ними группа одетых в серое людей.
— Арестантов ведут! — крикнул кто-то. — Каторжников…
Идут он-и в знойную пору, Ив снежную вьюгу идут, И лучшие думы народа В сознании гордом несут.
Это была дышащая горькой правдой песня политкаторжан. Когда песня замирала, становился слышней тягостный звон кандалов.
Алеша подбежал к дороге. Солдат крикнул:
— Ближе чем на десять шагов не подходи — стрелять буду.
В первый раз видел Алеша осужденных на каторгу. Все они казались ему одинаковыми: в серой одежде и высоких колпаках, с обветренными задумчивыми лицами. Когда кандальники подошли ближе, двое передних сняли колпаки и помахали ими стоящим около кювета рабочим, обнажив наполовину выбритые головы. Всмотревшись в их лица, Алеша от неожиданности застонал. Он узнал Ершова и Папахина.
— Захар Михайлович! Трофим Трофимович! — закричал Алеша. — Привет вам от нас. От рабочих. Не тужите! Мы все равно вас выручим…
