Вера Кетлинская - Иначе жить не стоит
Матвей Денисович был простодушно доволен удачным приемом гостей и не замечал нервных токов, перебегавших от одного к другому в этом сборище очень разных людей. Именно он под конец обеда попросил Лельку спеть. Она повела плечиком, ответила:
— Какие у меня песни? Тут люди столичные.
И вдруг, передумав, крикнула:
— А ну, Никитка, давай гитару! Петь так петь.
Пока Никита бегал за гитарой, она объясняла, поблескивая глазами и покусывая нижнюю губу:
— Я ж беспризорница была, мои песни — уличные, самые обыкновенные, что на базарах поют. Знаете — люди в кружок собьются, а ты поешь, а потом с шапкой или тарелкой… Был у меня учитель по песенному делу — Яшка Коротыш. Ох и пел! Мы с ним на пару ходили — он поет, а я для жалостности подпеваю. Вы не думайте, я не воровала. И милостыню не просила. Мы гордые были — артисты! — Она рассмеялась, вскользь кинула: — Впрочем, Яшка и другим промышлял.
Никита принес гитару. Лелька прошлась пальцами по струнам, покосилась на профессора.
— Может, вам и смешно покажется, да уж раз попала в вашу компанию такая, как я…
Не докончила, нервно хохотнула и запела, движениями всего тела подчеркивая игривый, приплясывающий мотив песенки:
За две д-настоящих катерин-ки
Купил мне миле-но-чек ботин-ки
И на те ботиночки
привернул резиночки —
Круг-лые и тол-стые ре-зин-ки!
Теперь она с вызовом глядела на Катерину, на ее брата, на Липатова — на людей, которые вхожи в семью Никиты и завтра же расскажут его родителям, какая такая зазноба у их непутевого сына, — что же, рассказывайте, если им любопытно, а прикидываться постницей не буду! Она рванула струны, придала своему подвижному лицу таинственное выражение и допела протяжно, с лирическими вздохами:
Уж я те ботинки надева-ла!
Гу-лять те ботинки отправ-ля-ла!
Улицу Садовую
те ботинки новые
Исходили вдоль и по-пе-рек…
Никита стоял над нею, чуть подрагивая плечами и губами в такт песни. Ему было стыдно, жарко и как-то необыкновенно хорошо оттого, что Лелька — его и не скрывает этого ни перед кем, и что такие люди приняли ее в компанию, и слушают ее, и не осуждают, а столичная профессорша даже подпевает. Он понятия не имел о том, что у Лельки вышел неприятный разговор с Катериной и она бросает сейчас вызов всем грядущим осложнениям. Его прямо-таки ошарашил неожиданный поступок Лельки, когда она оборвала песню и громко бросила через стол Катерине:
— Чего смотрите? Думаете — с улицы да в порядочный дом? Не набиваюсь!
Этого еще не хватало! Побелев, Катерина сказала:
— А я о вас совсем не думаю.
И отвернулась.
— Очень забавная песенка, я не слыхала такой, — будто и не заметив этой Лелькиной выходки, говорила Татьяна Николаевна. — Спойте еще что-нибудь, Лелечка, у вас это прелестно получается.
— Так ведь иначе и платить не стали бы, я ж с этого жила! — все так же вызывающе ответила Лелька и запела неожиданно низко, почти басовито, с грозными интонациями:
Не смотря ты на меня в упор,
Я твоих не испугаюсь глаз —
Не в первый раз их вижу!
Коль
У нас окончен раз-го-вор! —
Оборви его в последний раз,—
А там хоть брось, хоть брось —
Жалеть не стану!
Я! — таких, как ты,—
еще до-ста-ну!
Ты же, поздно или рано,
Все равно ко мне придешь!
Песня понравилась, но теперь и до Матвея Денисовича дошло, что Лелька — на крайнем взводе.
— Ай, Леля! — добродушно сказал он. — Первый наш работник, умница — да еще и певунья.
— В полевых условиях и такая хороша! — ответила Лелька, налила себе остатки вина, залпом выпила и запела, паясничая, новую песенку, про то, как «идет мальчишечка, двадцать один год…»
Она заметила, что Игорь подает знаки Никите, почувствовала и настороженную тишину, окружающую ее. Она не знала, что лицо ее пылает и голос звучит уже не весело, а истерически, что за нее по-доброму испугались. Прервав песню на полуслове, она вскочила и с хохотом закричала:
— Что, презираете? А я, может, лучше иных чистеньких! Вас бы в такую яму, в какой я с детских лет трепыхалась, — может, и не вылезли бы! Может, захлебнулись бы! Вам легко!.. Вам…
Перед нею оказался побледневший Никита, он с силой сжал ее локти:
— Перестань!
— А-а! — закричала она, отталкивая его. — Струсил? Думаешь, осудят? Ну и пусть… и пусть…
Она подняла над головой гитару и протолкалась к выходу.
— Поди за ней, успокой, — приказал Матвей Денисович Никите. — Ох и хорошая она девушка! — добавил он, обращаясь ко всем. — Досталось ей от жизни, это верно…
Игорь поморщился — любит отец преувеличивать! Небрежно пояснил: — Беспризорщина! — и через стол сказал одной Катерине. — Простите, что так вышло.
— Я хочу выйти, мне душно, — пробормотала Катерина и беспомощно огляделась — посадили в дальнем конце палатки, нужно всех поднимать, чтобы пройти.
А дышать стало нечем. Оглушительный звон забился в ушах. Окружающие ее лица качнулись и начали медленно запрокидываться, увлекая ее с собой.
Часом позднее гости собрались уезжать. Только Никита отбился от компании — сообщил, что остается еще на два дня, и увел присмиревшую Лельку в степь.
После ее выходки и обморока Катерины веселье расстроилось. Катерину отнесли в палатку, поручили заботам Аннушки. Палька был до крайности удручен — он понимал, чем вызван обморок, и боялся, что другие тоже поймут.
— Что это с ней? — огорченно допытывался Матвей Денисович. — Может, от вина — или духота сегодняшняя?..
Игорь злился на простодушие отца, Палька густо покраснел. Но тут Татьяна Николаевна подошла к Пальке, положила легкие руки на его плечи и сказала торжественно:
— Ваша сестра, Пальчик, замечательная женщина. Потерять так трагично любимого человека и решиться родить и воспитать ребенка — это героизм.
Игорь с восторженным изумлением выслушал эту маленькую речь. Затем он постарался уйти незамеченным и пошел бродить возле палатки, где лежала Катерина. Все, что он вдалбливал себе прошлой ночью и сегодня, разом отошло. Пусть дико, пусть нелепо, пусть все будут удивляться и насмехаться…
Внутри палатки звучали голоса — Катерина как ни в чем не бывало разговаривала с Аннушкой.
Время уходило. Татьяна Николаевна позвала детей одеваться в дорогу. Шофер опробовал мотор.
— Анна Федоровна, — позвал Игорь, подходя к откинутому пологу палатки, — вас ждет Иван Михайлович.
Как только Аннушка ушла, он смело окликнул Катерину.
Она вышла уже в жакете и платке, накинутом на голову от пыли. День угасал, и тусклый обнажающий свет подчеркнул бледность ее лица, темные круги под глазами, желтоватые пятнышки на лбу и щеках. Черные глаза ее холодно и недоброжелательно смотрели на Игоря.
— Ну что?
— Не надо, — настойчиво сказал он и взял ее безжизненную руку. — Вы не можете быть как камень, это чепуха. Вы самая прекрасная женщина из всех, каких я встречал. Может быть, из всех, какие есть на свете.
— Ну уж, — насмешливо протянула Катерина, но в глазах ее загорелись огоньки, и бледное лицо снова стало юным.
— Я вас люблю. Я не могу и не хочу — без вас. И ребенка… вырастим.
Ее взгляд метнулся к его лицу, растерянно ушел в сторону, опустился к земле. Рыжая пыль крутилась у их ног, перекатываясь с места на место верткими змейками.
Обнажающий трезвый свет выделял каждый камешек, каждый колышек, и Катерина разглядела, что один из колышков расщеплен. Вряд ли он долго продержится.
— Вы должны выйти за меня замуж, Катерина.
— Должна?
Гнев поднимался на смену растерянности и невольной радости. Скажи пожалуйста, как благородно! Пожалел. Благодетельствует.
— И как же вы это себе представляете? — жестоко, с издевкой допрашивала она. — Сейчас вы меня за себя возьмете? Или подождете, пока я последние месяцы дохожу? Домой, к мамочке, отвезете? Или с собой на новую работу рожать потащите?
Губы ее прыгали, грудь тяжело вздымалась. Она вскинула глаза, полные слез.
— Спасибо, Игорь. Только не будет этого!
И быстро, почти бегом, направилась к грузовику.
И вот они уезжали.
Катерину посадили в кабину к шоферу, Русаковские сидели рядком в глубине фургона, Галя — под рукою отца. Палька устроился у самого выхода. Счастье, волнение и боль переполняли его так, что он не смел оглянуться.
Липатов был печален — еще раз все вышло по-Аннушкиному, еще раз он остался ни с чем.
А на дороге, глядя вслед удаляющемуся облаку пыли, стояли трое — Аннушка, Матвей Денисович и Игорь.
