Анатолий Чмыхало - Три весны
Подумал он и о Наташе. Что-то долго ее нет, Богдана тоже. Заблудиться тут никак нельзя: совсем рядом с переправой. Может, Наташу оставили в медсанбате, чтобы помогала перевязывать раненых? Ведь это не шутка — такое наступление.
Алеша отгонял от себя мысль о том, что с Наташей что-нибудь случилось. Она же поехала в тыл, за Миус. А тот берег немцы не обстреливали, не бомбили. Да и не маленькая лезть под обстрел. И ездовые — опытные бойцы…
От тополей донеслись радостные выкрики, кто-то засвистел, заулюлюкал. Алеша решил, что, наверно, это приехала Наташа и ребята ее приветствуют. И он поспешил туда по густой, посеченной осколками траве, обходя воняющие взрывчаткой бомбовые воронки.
Но Алеша ошибся. Это приехал старшина с ящиками водки, с табаком и американской тушенкой. Бойцы окружили повозку. Старшину теребили со всех сторон, а он объяснял Алеше:
— Ну кто бы мог подумать, что именно тут балка. Я уж и туда проехал, и в другую сторону, — показывал старшина. — Так и к немцу мог угодить.
— Выпейте, товарищ лейтенант, — сказал старшина, подавая граненый стакан водки. — Положено в наступлении по приказу Верховного.
Алеша молча выпил. Старшина взял из его рук пустой стакан и сунул Алеше красный пласт консервированной колбасы. Он так и светился самодовольством, словно угощал всех на свои собственные деньги. Мол, глядите, какой я добрый, пользуйтесь моей щедростью.
Вскоре Алешу сморило. Он прилег под куст тальника и сразу же погрузился в теплую, приятную темноту. Ничего не хотелось знать, ни о чем не хотелось думать.
Сколько Алеша проспал, он не смог бы сказать. Наверное, недолго, потому что подвыпившие ребята еще похваливали старшину и пели. А песня была душевная и совсем неизвестная Алеше:
Бьется в тесной печурке огонь.
На поленьях смола, как слеза.
И поет мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза…
— Песня-то откуда, товарищи? — спросил Алеша.
— Нравится? Еще вчера комсорг дивизиона напел.
— Да, хороша, — вздохнул Алеша.
Он собирался было идти к орудиям, но услышал приближающийся скрип колес и голоса. Мелькнула догадка: вернулись ездовые. И с напряжением стал всматриваться в кусты, из которых показался фургон.
— Где лейтенант? — спросил ездовой, прыгая на землю.
— Здесь я, — выкрикнул Алеша с тревогой в голосе. — А второй фургон?
— В том-то и дело, — говорил ездовой, подходя к Алеше. — С мальцом мы приехали, товарищ лейтенант, — он показал на появившегося рядом с ним Богдана. — Беда-то какая приключилась!..
Оказывается, раненых они довезли благополучно. Сдали в медсанбат какой-то другой дивизии, но это неважно. Двоих сразу же на операцию. А сами поехали на батарею. В первом фургоне с ездовым ехала Наташа, а во втором — Богдан. И были уже совсем рядом с огневой позицией батареи, когда первый фургон налетел на мину. Противотанковая, конечно. Так рванула, что ездового наповал, коней тоже.
— А Наташа? Наташа? Жива? — закричал Алеша, чувствуя, как сжалось сердце.
— Ногу ей только напрочь. Так я ей култышку вожжой перетянул, чтоб кровь остановить. Она побелела, бедная. Потом вроде как полегче ей стало. И вот, значит, поехали мы обратно туда, где был медсанбат. Да попали не на ту дорогу, что ли. Никого не нашли. И возили ее, сердешную, по степи, пока не повстречали какого-то майора на «виллисе». Уж я просил его, уж я просил! Встал поперек дороги и говорю: дави, мол, стреляй, мол, мне все едино, а сестрицу нашу спасай. Взял.
Ездовой умолк, и Алеша услышал, как хлюпал носом Богдан. И самому Алеше вдруг стало трудно дышать, и он рванул ворот гимнастерки.
— Она жива? — переспросил у ездового.
— Была жива… — печально ответил тот. — А покойника похоронить бы надо. Его на куски искромсало. Послать бы кого со мною, чтоб закопать.
Алеша направил с ездовым двух солдат, сказал повару, чтобы накормили Богдана. А сам пошел, только теперь уже не к пушкам, а в ракитник, где тонко позванивал ручеек.
На рассвете Кенжебаев передал приказ: батарее выскочить на бугор, метров на восемьсот вперед, и занять позицию для стрельбы прямой наводкой. Ожидалась контратака немецких танков.
Расчеты вмиг привели орудия в походное положение, выдернули на усеянную спекшейся землей дорожку. Ездовые уже тут как тут. Подцепили передки, кони рванули и крупной рысью понеслись, вздымая пыль и пепел, мимо обгоревших деревьев, мимо черных печных труб.
Пот лился ручьями, соленый, липкий. Хотелось упасть на землю и перевести дыхание. Но люди бежали, не останавливаясь. Нужно было успеть занять огневую позицию до начала контратаки.
Когда выскочили на бугор, в нос ударил невыносимый запах тления, и Алеша увидел трупы наших бойцов. Это были останки героев, погибших в рукопашном бою в июле. Рядом с трупами валялись винтовки и автоматы. По всей вероятности, здесь была жестокая схватка. Немцы похоронили своих, а наших оставили.
Батарея с ходу заняла позицию, удобную для стрельбы прямой наводкой. Место открытое со всех сторон, и враг мог легко разбить и с земли, и с воздуха оставшиеся три орудия. Но окапывать, прятать их было некогда — танки противника могли появиться в любую минуту.
Когда ездовые уже увели конные упряжки в укрытия, обнаружилось вдруг, что не захватили подкалиберных снарядов. Алеша, негодуя на командиров орудий и на самого себя, крикнул Кудинову:
— Ты привезешь, Егор. Бери фургон — и аллюр три креста! На это тебе — десять минут.
Кудинову не надо было говорить дважды. Он нашел ездовых, и вот один фургон запылил в сторону прежней огневой позиции. Ездовой, заливисто покрикивая, стегал коней плетью и с опаской поглядывал на небо. Если «юнкерсы» нагрянут, пиши пропало — спрятаться негде.
— Расчетам рыть ровики, — скомандовал Алеша, поднимая с земли лопату. Земля была неподатливой. Но Алеша копал и копал, окопчик углублялся понемногу, вскоре в нем уже можно было укрыться.
Артиллеристы, занятые нелегкой работой, не сразу заметили, как неподалеку слева, у кургана со столбиком, выстроились в ряд несколько «катюш». Могучий залп потряс воздух. А гвардейские минометы, не медля ни минуты, выскочили из облака пыли, поднятой ими, и умчались в низину. Им нельзя задерживаться на огневой позиции, потому что враг поспешит расстрелять их.
Хорошо, что «катюши» ударили по врагу на этом направлении. Они несомненно расстроили планы немцев, и атака танков задержится. Значит, артиллеристы пятой батареи успеют кое-что сделать.
Фургон не подъехал ни через десять, ни через пятнадцать минут. Алеша нервничал и крыл про себя Егора Кудинова. Бомбежки и стрельбы вроде не было. Ничего с ними не случилось. Не торопятся выполнить приказ — вот и все.
Кудинов наконец прибежал. Он сообщил, что снаряды не отдают. Прежнюю позицию заняла какая-то чужая батарея. Она и наложила лапу на подкалиберные снаряды. Мол, наши — и только.
— Да что ж они, сволочи, делают! — вспылил Алеша, хватаясь за кобуру пистолета. — Они ж на закрытой стоят, а нам встречать танки с голыми руками. Тихомиров, ты за старшего. Я схожу.
Алеша спешил. Лицо его было суровым, перекошенным. Казалось, никогда прежде он не испытывал такой ярости. Недаром догнавший его Кудинов уже не распалял, а успокаивал Алешу:
— Они отдадут, товарищ лейтенант. Это им не со мной дело иметь…
Алеша так и не снял руки с расстегнутой кобуры. И решительный его вид напугал молоденького бойца, который первым подвернулся на огневой позиции. Красноармеец сразу же позвал старшего на батарее.
Высокий русый лейтенант вышагнул из кустов, удивленно раскрыл глаза и со всех ног бросился к Алеше. Кудинов уже готов был дать устрашающую очередь из автомата поверх голов. Но тут русый обхватил Алешу длинными руками, поцеловал в щеку и радостно заговорил:
— Лешка, черт! Да откуда же ты появился?
— За снарядами пришел, Илья! Вот встреча!
Это был Илья Туманов, с которым в сорок первом ездил Алеша в Ташкент. Он раздвинулся в плечах, возмужал. Над верхней губой у Ильи кучерявились настоящие усы.
— Из наших никого не встречал на фронте? — спросил Илья.
— Нет.
— И я нет.
— Да, к нам в дивизию приезжал отец Петера…
— А о самом Петере ты знаешь? — невесело спросил Илья. — Немцы листовки сбросили, и там есть его фотография. Чай пьет с фашистами…
— Неужели? Вот он, какой принципиальный! — Алеша мрачно сжал челюсти. — А мы стоим вон там, на бугре. Приходи вечером. Или я к тебе загляну.
Вернувшись на свою батарею, Алеша увидел, что ровики уже были вырыты до пояса. При нужде можно укрыться всем. Теперь окопать бы орудия, упрятать в землю.
На переднем крае загрохотало. Стреляли пушки, минометы, лопались гранаты. Прямо против пятой батареи завязался бой, который с каждой минутой становился ожесточеннее. Над полем появилась серая туча, она клубилась, росла, неслась на батарею. Там, в этой туче, рождался гул, от которого гудела земля.
