Владимир Корчагин - Путь к перевалу
Домой она пришла вся в снегу, с мокрыми ногами.
Мать встретила ее у дверей:
— Наконец-то! Быстро одевайся во все сухое. А я поставлю чайник. Остыл, наверное.
Люся переоделась и заглянула на кухню:
— Ну и погодка! Как у папы.
— В нашем городе я и не помню такого. Чуть дошла, наверное?
— В общем, досталось. Пришлось и поплутать.
— И тебя никто не проводил?
— Хотели проводить… Саша. Я не позволила. Ты же сама…
— Ну, в таких исключительных случаях…
— Что ты говоришь, мама! Разве можно…
— Пожалуй, ты права… Садись скорее. Чай готов.
— Мама!.. Как ты думаешь, если один человек любит другого… Может он разлюбить только потому, что тот, другой человек… Как бы это тебе сказать?.. Словом, если он не знает, как тот, другой человек к нему относится?
Мать подошла к окну и долго прислушивалась к глухим ударам ветра.
— Нет, дочка, любовь не может уйти от человека, если это действительно любовь…
***А наутро еле удалось поднять голову с подушки. Заложило горло, поднялась температура. Пришлось остаться дома.
Между тем настроение Люси не было подавленным. В памяти всплывало то вчерашнее поведение Саши, то слова матери о любви. Больше того, предчувствие чего-то хорошего не покидало Люсю весь день, и, когда вечером зашла к ней Таня, она была почти уверена, что от нее она узнает такое, что прогонит остатки болезни.
— Проходи, проходи, Таня. Вот молодец, что зашла, — говорила она, устраиваясь на подушках. — Садись сюда. А журналы — на стол. Ну, как там, на улице?
— Снегу, Люся, снегу! Весь день скребут, метут, возят, и хоть бы что. А ты, значит, лежишь?
— Лежу, Танюша. Промочила вчера ноги.
— Беда с вами, городскими. Чуть что, сразу болеть. Вика ушла сегодня с занятий, Алка весь день чихает.
— Так ведь вчера такое было!
— Ну, уж и было! У нас на Волге не так еще крутита все здоровехоньки. Даром, что ни автобусов, ни трамваев. А у тебя и остановка под боком.
— Остановка-то рядом. А знаешь, как вчера прищлось добираться. Я ведь на конференцию оставалась.
— А-а! Значит, ты совсем ночью пришла. Но зато, говорят, столько интересного было. Андрюша рассказывал. Да, Люся, у Наташи Севериной несчастье. Мать положили в больницу. Говорят, что-то серьезное, может и не встать. Совсем одна останется. Да еще сестренка у нее, небольшая совсем. А дома топить нечем. Дров ни палки. В общем, извелась Наташка! Помочь ей надо. Мы тут поговорили с девчатами. В профком сходить, что ли? Или купить чего…
Люся замерла.
— Ты что, не согласна?
— Что ты, Танюша! Конечно, надо помочь ей. Это само собой. А еще вот что… Таня, поговори с Сашей. От своего имени, конечно. Я знаю, у тебя это получится. Ну, чтобы навестил он Наташу. И вообще… Ты понимаешь?
Таня с удивлением взглянула ей в глаза:
— А как же… Я думала, вы с Сашей…
— Нет-нет! Я… Как бы тебе сказать… Просто я уважаю его. Очень уважаю, но… разве можно иначе? Я очень прошу тебя. Ты с ним завтра же поговори.
— Попытаюсь. А ты… Тебе хуже?
— Голова кружится.
— Может, подать что-нибудь?
— Нет. Мне ничего не надо. — Люся отвернулась, ноТаня успела заметить навернувшиеся на ее глаза слезы.
— Что с тобой? Ты плачешь, Люся!
— Нет, горло болит… Но теперь уже лучше. А что сегодня на занятиях было, Танюша?
— Ничего особенного. Камбала о вулканах рассказывал. Петр Ильич закончил карбонаты. К сульфатам перешел…
— Да?… — Люся слышит и не слышит, что говорит ей подруга. А Таня уже смеется, вспомнив, как Джепаридзе доказывал Петру Ильичу, что «у них в Грузии» есть вина, от которых кальцит шипит, как от соляной кислоты.
— А на минералогии… Ой, знаешь, Люся, Юрий Дмитриевич был сегодня такой невеселый, будто сглазил кто или заболел.
Люся поднимает с подушки голову. Последние слова вызывают непонятную тревогу, и тревога эта не уходит, и уже кажется, что это от нее горит лицо и все плывет в горячем тумане…
20. ЧЕРНЫЙ ШАР
Защита диссертации подходила к концу. Петр Ильич изложил уже суть работы, ответил на все замечания официальных оппонентов и членов Ученого совета и теперь сидел неподалеку от кафедры в ожидании приговора.
Бенецианов, раскрыв папку, внушительно заговорил:
— Здесь имеются отзывы с производства, от научных учреждений и некоторых частных лиц. Все они в общем положительные… м-м… за исключением отзыва из Урбекской экспедиции, в котором, к сожалению, не все гладко. Следует огласить их? — спросил он.
— Огласить последний! — предложил Ростов.
— Та-а-ак… — Модест Петрович надел очки — Отзыв на диссертационную работу…
Саша затаил дыхание. Отзыв отца… Для Саши это был не просто официальный документ, оценивающий работу, представленную на соискание ученой степени. Для него это было мнение отца о Петре Ильиче, как ученом и человеке, мнение, которое сейчас особенно важно, потому что здесь, в стенах университета, Петр Ильич в третий раз предстал перед Сашей в новом свете и ему пришлось заново пересматривать свое отношение к молодому преподавателю кафедры минералогии, бывшему когда-то его первым учителем-геологом.
Саша узнавал стиль отца, улавливал некоторые из его любимых выражений и будто видел его самого, спокойного, доброжелательного, справедливого. Таким же был и его отзыв. Что же тогда беспокоило Петра Ильича? А вот оно что!
— «…Вызывает недоумение, что диссертант не сделал ссылок на работы геологов Урбекской экспедиции, материал которых широко использован в диссертации», — Бенецианов сделал паузу и многозначительно посмотрел на Петра Ильича. Тот покраснел. — Ну, а дальше обычное. Автор полагает, что работа соответствует всем требованиям, предъявляемым к кандидатским диссертациям, а соискатель достоин присвоения ученой степени кандидата наук.
В аудитории стало шумно. Члены Совета заговорили, задвигались. Петр Ильич поспешно вытер платком лицо.
— У меня есть вопрос! — послышался громкий голос Чепкова. — Руководитель диссертанта знал об этом отзыве?
Бенецианов посмотрел на Воронова. Тот поднялся:
— Да, я знаком с отзывом. И рекомендовал Петру Ильичу внести соответствующие изменения в работу. Однако он не счел нужным этого сделать.
— Есть ли еще вопросы? — спросил Бенецианов. — Нет? Тогда прошу выступать.
К председательскому столу подошел Греков:
— Работа, представленная Совету, не вызывает серьезных возражений. Но вот с этим отзывом… Я полагаю, что молодому ученому следует быть более щепетильным в вопросах научной этики, и, если мы сейчас и проголосуем за присвоение ученой степени, то выдадим ему тем самым большой аванс, — он повернулся к Петру Ильичу: — Да, уважаемый коллега, большой аванс, в надежде, что вы поймете неблаговидность своего поступка и не дадите больше повода для такого рода разговоров.
— Я совершенно согласен с выступлением Леонида Ивановича, — сказал сменивший его Ростов, — и считаю, что Совет должен обязать соискателя внести в диссертацию ссылки на работы урбекских геологов, по крайней мере при подготовке ее к публикации. Считаю также, что Совет должен рекомендовать диссертанту направить в Урбекскую экспедицию извинительное письмо, в котором было бы указано, что такие изменения в работу внесены. Наконец, считаю, что Совету следует официально указать соискателю на недопустимость подобных поступков в практике научной работы.
— Позвольте и мне высказать свою… э-э… точку зрения, — поднялся Бенецианов.
Аудитория настороженно затихла.
«Ну, этот разнесет в пух и в прах!» — подумал Саша, невольно проникаясь чувством сострадания к Петру Ильичу, который сидел, понурив голову, теряя, видимо, всякую надежду на благополучный исход защиты.
Но Модест Петрович не торопился «разносить» незадачливого диссертанта. Напротив, воздав должное его «умению излагать материал и логически мыслить», он сделал небольшую паузу и недоуменно развел руками:
— Я не понимаю, из-за чего разгорелся весь сыр-бор? Разве качество работы так уж пострадало от того, что в списке литературы не оказалось нескольких рукописных отчетов? Все мы знаем, что представляют собой отчеты производственников. И если уж поднимать этот вопрос, то совсем в другой плоскости. Допустим, отсутствие ссылок является все-таки недостатком представленной работы. В какой-то мере это, конечно, так. Но с кого мы в первую очередь должны спросить за эту оплошность? Первая работа ученика, говорят, — работа его учителя. Вряд ли кто-нибудь с этим не согласится. И мне думается, что не кто иной, как доцент Воронов должен был указать своему аспиранту на допущенный промах. Указать в свое время и настолько убедительно, чтобы у аспиранта не возникло даже мысли «не счесть нужным» исправить свою ошибку. Именно так должен поступить всякий уважающий себя ученый, а не выступать на Совете с жалобой на своего непослушного ученика.
