Петрусь Бровка - Когда сливаются реки
— Посидел бы... Может, чего надо было? — поинтересовалась Восилене.
— Нет... Просто проведать зашел, — покривил душой Алесь.
Несколько раз прошелся он вокруг барака, где размещалась столовая, прежде чем взошел на крыльцо. Нерешительно взялся и за дверную ручку. Зато с облегчением вздохнул, когда оказался в зале, — там никого не было в этот час, а на кухне мелькнула знакомая фигура в сером платье с белым фартуком. Значит, Анежка одна, и он сможет поговорить с ней.
Анежка стояла около широкой плиты с двумя большими котлами, из которых валил пар. Лицо ее было разрумянившимся, а глаза казались потухшими. Видно, она была рада приходу Алеся, потому что, когда он подошел и обнял ее, она прижалась к нему и заплакала. Он гладил ее черные волосы, перебирал ее пальцы... Нет, что бы между ними ни происходило, какие бы черные и серые кошки ни пробегали, а он любил ее глубоко, всей душой, настолько, что мог простить и ее слабости и ее невольные заблуждения.
— Ты не пойдешь домой, Анежка? — спросил он наконец совсем тихо и заботливо.
Это как бы вернуло ее в реальный мир. Ока подняла голову и посмотрела ему в лицо глазами, полными доверия и просьбы.
— Я хочу только знать, что с моими родителями...
Сели на лавку. Анежка положила голову ему на плечо. Он обнял ее, потом приподнял и посадил на колени, сам испугавшись такой вольности.
— Подожди, не ходи пока, — шептал он ей. — Я боюсь за тебя... Милиция, наверное, уже серьезно занялась этим делом... И вашим Паречкусом тоже.
— Ты сказал?
— Сказал.
— А может, так и лучше, — вздохнула она, радуясь сейчас только тому, что он на нее не обиделся.
Алесь целовал ее заплаканные глаза.
— Слушай, Алесь, — спросила она, — а моим родителям за укрывательство ничего не будет?
— Что же им может быть?
— Пусть Паречкус отвечает! — повеселела она. — Это он во всем виноват, они не знали ничего.
— Значит, если тебя спросят, ты все расскажешь?
— Все!
— Вот такой ты мне и нравишься! — воскликнул он и, подняв на руки, закружил по комнате. — Может, встретимся вечером?
— Сегодня спектакль в клубе...
— Ну и что? Ты играешь?
— Да...
— Что же ты мне не сказала об этом?
— Так... Я хотела сделать тебе приятное и неожиданное — помнишь, ты уговаривал Мешкялиса, чтобы он отпустил меня? А я тогда заупрямилась и вернулась. Ты так рассердился, что я испугалась! Вот я и надумала...
— Приду посмотреть... Обязательно!
В столовую вошла Восилене. Алесь поспешно распрощался и ушел, а та хитровато посмотрела ему вслед, но ничего не сказала.
Вечером в клубе ставили пьесу «Поют жаворонки». Алесь опоздал, задержался на ремонте экскаватора. Пришел он вместе с Теофилисом Мажейкисом, когда кончился первый акт. Чтобы никому не мешать, они сели на лавку у самых дверей, и когда Алесь взглянул на сцену, все в нем замерло... Настю Вербицкую играла Анежка, и она ничем не напоминала ту молчаливую и стыдливую девушку, какой он ее знал. Вот как, оказывается, может раскрываться ее характер! Если подыскивать сравнения, ее можно было уподобить тихой лесной речке, которая долго катилась по извилистому руслу в тени деревьев, лишь иногда и на мгновение отражая солнечный луч, а теперь вырвалась на простор и заблистала, забурлила... Теофилис, главной любовью которого все еще оставалась машина, что-то говорил ему, но Алесь не слышал и не понимал его. Он вспомнил, что сам, как многие молодые люди, в свое время мечтал о любви знаменитой артистки — неужели жизнь неизведанными путями привела его к этому? Ослепленный своим чувством, он не видел и не хотел видеть никаких недостатков в ее игре, смотрел в будущее и видел ее на большой сцене... И только когда по ходу действия Павлюк Ярошка поцеловал Анежку, у него болезненно сжалось сердце, и он не на шутку приревновал ее.
Впрочем, когда начались танцы и он вышел в круг вместе с Анежкой, он позабыл об этом.
XX
Наступал зимний вечер. Снег становился серым, зато все отчетливее выделялось пламя костра на строительстве. Алесь стоял около огня и грел руки. Теплом веяло ему в лицо, и это напоминало почему-то апрель, когда солнце вдруг начинает крепче пригревать и неведомо откуда над проталинами и последними сугробами внезапно пролетит густой ветер, словно это вдруг отогрелась и начала дышать сама земля. Но сейчас природа спала, и только живые языки пламени пробегали по веткам, вызывая треск и искры. В отсветах пламени кирпичные стены здания электростанции выглядели мрачновато и таинственно, чем-то напоминая сказочные древние замки. Алесь был здесь один. Уже давно разошлись люди, а ему захотелось побыть одному. И темные, похожие на башни вершины сосен над стенами, и холодные зарницы, поблескивавшие в небе, и молодой, словно подвешенный, медно-голубой закраек месяца успокаивали и умиротворяли его. «И в самом деле, как в сказке, — думал Алесь, — все в природе как будто и то же самое, а на месте старой мельницы возникла, словно по заветному слову, этакая громада!» Беспокоило только, что многого сейчас не хватало для строительства. Почему заводы медлят с отгрузкой заказов?
— Алесь! — прервала его раздумья Анежка, появившаяся у костра.
— Ты? — радостно встрепенулся он.
— А ты не забыл, что сегодня суббота?
— А... На свадьбу пора, да? Только чем ты недовольна? Представляю, какой ты будешь... — и не договорил того, о чем подумал.
Но Анежка поняла его.
— Не бойся, буду самой ласковой на свете! — приникла она к его плечу.
Алесь прикрыл ее полой пиджака. Было так хорошо вдвоем у костра, что не хотелось уходить.
— Анежка!.. Анежка! — шептал Алесь, чувствуя на лице ее теплое дыхание, ощущая всю ее, упругую, горячую, ласково-податливую. — Мне так хорошо с тобой, Анежка! Может, никуда мы не пойдем, побудем одни!..
— Что ты, Алесь... Пойдем! — высвободилась она из его объятий.
— Не пойдем, а поедем, — согласился он, неохотно покидая костер и думая о том, что, может быть, пора и ему серьезно подумать и покончить с одиночеством, которое все чаще начинает томить его...
Вскоре, взбивая снег, на пергалевскую дорогу от хаты Алеся Иванюты вырвались сани. В них кроме Алеся и Анежки сидели тетка Восилене, Вера Сорокина и Павлюк Ярошка. Алесь правил, а Павлюк Ярошка играл на гармони. Зимний вечер набирал полную силу, ноги резвого коня мелькали в белой пене, сани заносило и покачивало, над вершинами деревьев прыгал серп месяца. Тетка Восилене, задав тон Павлюку Ярошке, запела свадебную песню:
Куда мы поскачем,
Два друга, два брата?
В селенье Угутры,
До славной невесты —
Туда мы поскачем.
Звонкий голос Восилене дрожал и переливался в морозном воздухе, катился от саней в лес, рождал эхо, и казалось, кто-то подпевает и помогает ей. Павлюк, тряхнув головой, рванул мехи гармони от плеча до плеча, присвистнул, а Алесь и Анежка поддержали запевалу:
Отчего же теща,
Как свинка, седая.
И, как печь от сажи,
Невеста черна...
Все захохотали, песня на минуту оборвалась, но Восилене подхватила ее снова:
Куда мы поскачем,
Два друга, два брата?
В селенье Сурвилы,
До славной невесты —
Туда мы поскачем...
И, довольная собой, кончила песню:
Голубкою белой
Там теща воркует.
Как пена морская,
Дочушка ее!
— Ну что? — сама себе зааплодировала Восилене. — Небось в «Пергале» теперь думают, что к ним опера едет!..
Анежка сначала веселилась, как все, но, чем ближе они подъезжали к ее селу, тем тревожнее становилось у нее на сердце, и наконец она замолкла вовсе. Первой разглядела она в зимнем сумрачном поле огоньки пергалевских хат — маленькие, желтоватые, словно заблудившиеся светляки, рассыпались они по пригоркам. «А вон тот огонек — наш, — подумала она, и сердце ее забилось сильнее. — Может, отец и мать сидят теперь за столом и думают обо мне... Они же, наверное, знают про сегодняшнюю свадьбу! Придут они или не придут к родителям Зосите? Может, мне самой забежать в хату и позвать их? А вдруг там этот Паречкус!» И она даже вздрогнула от страха.
— Что с тобой? — заботливо спросил Алесь.
— Холодновато, — покривила она душой.
Хата родителей Зосите стояла на взгорке и в этот вечер отличалась от всех других тем, что была ярче освещена. Если бы даже кто-нибудь ничего и не знал о свадьбе, все равно подумал бы, что там праздник, — никогда никто без повода не расходовал здесь так щедро керосин. Казалось, что в хате на каждом окне стоит по лампе! А когда подъехали ближе, стала слышна и музыка — голоса скрипок, переливы аккордеона и удары бубна. И снова не вытерпела, запела тетка Восилене:
Дальше не поскачем,
Тут венчаться будем,
Холостыми, братцы,
В последний раз гуляем...
Из сеней вышел старый Юстас, отец Зосите, и пригласил гостей в хату. Сквозь клубы пара, валившего через открытую дверь, видно было, что молодежь не теряла времени даром, — все танцевали. В хате их встретила мать Зосите. Анежка, поглядев на нее, огорчилась — неужели и ее мать будет такой же грустной? Старая приветливо поздоровалась со всеми, но какой-то отпечаток грусти был на ее лице. Видимо, нелегко ей было от мысли, что дочь сегодня навсегда уходит из родительского дома; наверное, за шумной толпой гостей и праздничным убранством виделись ей темные углы старой хаты и одинокая старость... Что делать? И птенцы улетают из гнезда, чтобы вить новые гнезда, и старая трава никнет к земле, чтобы уступить место молодой...
