Владимир Богомолов - Повесть о красном Дундиче
А заставы белых, уже не оказывая сопротивления, откатывались к железнодорожному вокзалу. Оттуда доносились частые разрывы снарядов и то короткие, то длинные пулеметные очереди.
Но судьба города уже была решена. Ничто не могло остановить наступательного порыва буденовцев. И порукой тому было по-прежнему несмолкаемое грозное и решительное «Даешь Ростов!».
Еще раздавались там и сям вспышки ружейной перестрелки, еще на донской круче в районе моста бойко стучали пулеметы, а в центре города толпы жителей радостными криками приветствовали освободителей, улюлюканием и озорным смехом сопровождали каждую колонну пленных.
Только на опустевшей привокзальной площади Дундич обратил внимание на необычно ярко-оранжевую стену. Он повернул голову на восток, и на его лицо, усталое, осунувшееся от бессонной ночи, ласково прыгнул зайчик январского восхода.
Боярыня Морозова
Каких только необычных внешне, экзотических даже фигур не встречалось на революционных фронтах гражданской воины! Дисциплина в Красной Армии строилась на ходу. И единой формой не все части были обеспечены. Донашивались запасы одежды, сохранившиеся от старой армии. Наряду с этим среди командного состава были приняты френчи западных образцов, в кавалерии — рейтузы (чакчиры) и венгерки.
Весной восемнадцатого года приказом наркомвоендела была учреждена комиссия по выработке формы обмундирования, даже объявлен открытый конкурс. В нем участвовали такие видные художники, как Васнецов и Кустодиев. В январе девятнадцатого получил одобрение головной убор — шлем «богатырка». Первыми его надели иваново-вознесенцы, вступившие в отряд Михаила Васильевича Фрунзе, и шлем перекрестили во фрунзевку. Значительно позже он стал называться буденовкой.
Ровно через год после создания комиссии были установлены первые образцы новой формы одежды: пехотные и кавалерийские шинели, называемые кафтанами, из сукна защитного цвета, летняя рубаха, петлицы и кожаные лапти. Кафтаны и рубахи имели на груди по три застежки в виде хлястиков-планок из цветного сукна, различавшегося, как и петлицы, по роду войск, бойцы называли их «разговорами».
Однако вплоть до конца гражданской войны, как свидетельствуют новейшие справочники, «большая часть личного состава Красной Армии донашивала форму одежды старой армии». Значит, бывали и всякие исключения.
…После взятия Ростова наутро был назначен смотр частей. На рассвете отделенный Иван Середа поднял на ноги своих бойцов. Стали они коней чистить, амуницию в порядок приводить, карабины проверять. Одним словом, честь по чести готовиться к параду. Пришло время строиться, хватился отделенный — матроса нет, того, которого он сам на поруки взял. Случилось это так.
В бою под Новочеркасском эскадрой долго не мог прорвать линию обороны белых. Только конники приблизятся к окопам на пятьсот — шестьсот метров, как оттуда начинает бить пулемет. Несколько раз захлебывалась атака. Наконец, красные решили спешиться и по-пластунски подобраться к белякам.
И когда Иван Середа, богатырского сложения и такой же силы казак, подполз к брустверу, то увидел в длинном глубоком окопе лишь двоих убитых да возле пулемета то ли уснувшего, то ли мертвого матроса. Под большую голову матрос подложил руку. Услышав шорох, он быстро поднял усталое серое лицо, и пальцы его судорожно сжали рукоятку. Не помнит Иван Середа, как поднялся над пулеметчиком, как занес над ним приклад, опомнился, только когда оказался сбитым с ног. Так это было неожиданно и обидно для него, что от злости он зубами заскрежетал, будто гвозди грыз. Его, первого полкового силача, гнувшего подковы, как озерные камыши, свалили с ног. И кто? Какой-то матрос в черном бушлате. Рванулся Середа к своему врагу, ухватил его за вытянутую руку и бросил через себя. Вылетел матрос за бруствер, кинулся бежать. Видит, а кругом поднялись красные солдаты. Понял он, что не уйти ему живым, и сам прыгнул на Середу.
Долго бились они. То один, то другой оказывался на земле. И все-таки Иван пересилил. Подмял под себя, так схватил за глотку, что в матросовых глазах небо из голубого превратилось в серое, блеклое, воздух, хотя его вокруг океан, перестал поступать в легкие. Понял матрос — красный боец убивает его в честном рукопашном бою. И жалко ему стало расставаться с белым светом. Из последних сил сдавил он руку Середы и выдохнул:
— Не убивай! Пощади!
И все вокруг Ивана загалдели:
— Пощади его, Иван! Не убивай матроса!
Отпустил его Середа. Приподнялся матрос, привалился широкой спиной к стенке окопа, вытер рукавом капли пота с лица и притих.
Хотели того матроса вместе с другими пленниками отправить в тыл, но он попросил взять его к себе в отделение. Пообещал верой и правдой служить Красной Армии.
— Обманули меня мамонтовцы, — сказал он Ивану, — будто вы пленных не берете. Вот я и дрался до последнего дыхания. А теперь вижу что все это баланда.
Поверил ему красный боец и пошел с ним в штаб полка. Идут они по улице, разговаривают о жизни.
— Ты из помещиков или буржуев? — решил уточнить Иван, почему матрос дрался до последнего. Хотелось узнать, что защищал его пленник: свой завод, свой табун, свою землю?
— Смеешься, братишка, — с обидой в голосе произнес тот. — Вырос в сиротском приюте. Потом попал на флот. Не могу я тебе ни словами сказать, ни пером описать, какая была жизнь от склянки до склянки. В преисподней, должно быть, чертям легче живется. А тут одна революция да другая. Ну, у нас на корабле целая буза произошла. Одни к Ленину подались, другие к Керенскому примкнули, а третьи, вроде меня, олуха небесного, вольной жизни захотели хлебнуть, в анархисты ударились.
— Так ты из породы бандитов? — разочарованно произнес Иван.
— Нет, братишка. Посуди сам. В контру я не пошел, потому как там нужно своего брата бедняка к стенке ставить. У большевиков все ничего, да жрать нечего. А у нас, анархистов, свобода. Хочешь ешь, хочешь ней…
— Кто же это вам еду, питье давал?
— Сами брали. Раз взяли, два взяли, третий — по зубам полу чили. Рванули на вольный Дон с корешами. Думали: перебьемся Не получилось. Деникин нас мобилизовал. Узнали нашу биографию и сказали, что каждого анархиста большевики в черный список занесли. Будто комиссары такой приказ дали своим солдатам: где бы ни встретил анархиста, убей его. Вот так-то, братишка.
— М-да, — неопределенно промычал Иван.
Нравилось ему откровение матроса, и в то же время коробило честного буденовца это признание. Он даже шаги замедлил, размышляя.
Приостановился и пленный. Выжидательно глянул на Середу и спросил:
— Передумал на поруки брать?
— Да нет, — тряхнул чубом Иван, как бы выбрасывая из головы сомнения. Полез в карман шароваров за кисетом, пояснил:
— Посмалить захотелось.
Только оторвали бумажки на цигарки, в конце хутора раздалось несколько выстрелов. Тотчас тревожно загудел колокол.
— Белые! Белые! — кричали скакавшие навстречу кавалеристы.
Середа и матрос побежали к бойцам, которые выводили за ворота лошадей, впряженных в тачанку. Матрос, как кошка, прыгнул в тачанку и слился с пулеметом.
— Давай развертывай! — скомандовал Середа.
Лишь выехали они на дорогу, как показались первые всадники.
Коми шли галопом. Зловеще сверкали клинки. Вот выкатилось и утробное «ура!». Белые думали, что уже ошеломили красных и смяв их передовую часть, не встретят серьезного сопротивления… Но в это время заработал пулемет, и прямой, кинжальный огонь начал выбивать из седла одного седока за другим.
Стоило белым на несколько секунд замешкаться, как на них со всех сторон посыпался град пуль. К первому пулемету присоединилось еще несколько. Белые кое-как развернулись в улице и начали отходить.
После боя пришли в штаб полка. Иван рассказал командиру о необыкновенном пленнике, как бы между прочим заметил, что не кто иной, как матрос, своим пулеметом первый остановил ворвавшихся в хутор кадетов, и попросил под личную ответственность оставить его в своем отделении.
— Что ж, раз он пришелся тебе по душе, — трезво рассудил Стрепухов, — бери.
Смерил матроса оценивающим взглядом: коренастый как кряж, глаза не отводит, хоть хмуро, по смотрит прямо на собеседника. Поверил Петр Яковлевич в честное намерение пленного, сказал:
— Надеюсь, что сделаешь из него хорошего революционного бойца.
— Сделаю, — как за себя поручился Иван.
Дали матросу верхового коня. Выбрали характером поумеренней да рысью не лихого. Но и на таком сидел он как на табуретке.
— Ничего, — успокоил его Середа. — Пока мы всю контру уничтожим, будешь ты добрым казаком.
Но не только неумением красиво гарцевать на лошади выделялся матрос среди казаков отделения Середы. Больше всего выделялся он своим костюмом — черным коротким бушлатом, расклешенными внизу брюками и бескозыркой, ленточки которой пообтрепались и укоротились, а бронзовая краска, которой было написано название корабля, стерлась. Сколько раз говорил Середа матросу, чтобы он переоделся, но тот и слушать не желал. Мало-помалу все привыкли к его костюму и не приставали с просьбой надеть серую шинель, сапоги, шапку.
