Владимир Дягилев - Вечное дерево
Он не понимал, что такое произошло и что могло так обидеть ее.
А произошло вот что. Сначала Нина Владимировна надеялась, что вся эта блажь с работой на заводе пройдет, муж сам убедится в бессмысленности своей затеи.
Затем она увидела, что это надолго, что он упорствует, и смирилась, как смиряются с недугом больного человека. Ее внимание переключилось на Журку, на его судьбу. Она все предпринимала, что было в ее силах, чтобы образумить сына. Это никак не удавалось. Неизвестная сила влекла его на завод. Против этой силы
Нина Владимировна была бессильна, как перед стихией.
Она понимала только одно: стихия отнимает от нее ребенка и она ничем не может спасти его. Впервые в жизни она была такой слабой и немощной. Впервые сын не слушался ее, не поддавался ее влиянию. Если бы это случилось не сразу, если бы отдаление происходило постепенно и не на ее глазах, Нина Владимировна не терзалась бы так мучительно, как терзалась теперь. Она видела, что сын, отдаляясь от нее, приближается к отцу.
А отец чудит. Через Инессу Аркадьевну Нина Владимировна знала о каждом его шаге. Инесса Аркадьевна рассказывала ей обо всем будто бы с сочувствием, с желанием облегчить ее состояние, но Нина Владимировна улавливала злорадство в ее словах. И это больше всего действовало на Нину Владимировну. За годы жизни в гарнизонах она привыкла к победам, к своему превосходству над другими дамами и потому сейчас болезненно переживала эти удары. И главное, от кого? От своей основной и последней конкурентки.
Нина Владимировна утешалась одним. Муж Инессы Аркадьевны Самофал все чаще пил, все сильнее на виду у всех опускался. И потому она могла таким же мнимым сочувствием платить Инессе Аркадьевне, высказывать с неискренним вздохом сожаления по поводу Ивана Дмитриевича. Получалась ничья.
Но сегодня произошло событие, резко переменившее обстановку. Ивана Дмитриевича по решению партийной организации чуть ли не силой увезли на специальное лечение. Узнав про это, Нина Владимировна пошла к своей конкурентке, чтобы высказать сожаление. Но Инесса Аркадьевна на этот раз встретила ее непривычно холодно, упредив ее торжество:
- Да, мужья!.. Они не радуют нас. Ваш-то как опозорился. За мальчишками по цехам гоняется. Весь завод смеется.
Это сказано было в лоб, без привычных словесноулыбчатых прикрытий, и потому страшно поразило Нину Владимировну. Она почувствовала себя униженной, оскорбленной и опозоренной...
- Так что же я все-таки делаю?-прервал Степан Степанович затянувшуюся паузу.
- Позоришь нас... По-зо-ришь... Инесса Аркадьевна...
- Наплюй ты на нее. Известная мещанка.
Нина Владимировна заплакала, но опять-таки не так, как всегда, а молча, без рыданий и выкриков. Слезы текли по щекам, и она не вытирала их.
Степан Степанович растерялся.
- Ну, все это не так... Она извращает, сгущает краски...
- Я уеду,-прошептала Нина Владимировна.- Возьму Иринку и уеду. К маме уеду.
- Подумай. Ты уже не раз принимала подобные решения. Вспомни, чем это кончалось.
Плечи у Нины Владимировны задрожали, и она зарыдала.
Чтобы не дать волю нарастающей злости, Степан Степанович встал и пошел из дому.
* * *
- Ай, дорогой! А я к тебе как раз. Принимаешь гостя?
Степан Степанович был настолько расстроен ссорой
с женой и настолько ему сейчас было все безразлично,
что ответил неприветливо:
- Нет, потому что сам как гость.
Он покосился на растерявшегося Дунаянца, взял себя в руки, поправился:
- В парк иду. Составь компанию.
Дунаянц пошел рядом. Он сразу понял, что у Степана Степановича неприятности в доме, что ему сейчас ни до чего, и не решился говорить.
- Извини, - после долгой паузы сказал Степан Степанович.
- Ничего. Бывает, дорогой. Бывает.
Прошел дождь. Тотчас утих ветер. Выглянуло солнце, и все подобрело, потеплело, посветлело вокруг. Вновь наступило лето. Утром осень- вечером лето.
Смеркалось. Небо все еще было светлым, но земля темнела с каждой секундой. В воде отражались тени деревьев и небо. Пруд зеркально блестел, но блеск этот с каждой секундой блек, угасал, и вода все больше чернела.
В домах зажглись огни. Лампочки светились желтыми расплывчатыми пятнами. Комнат еще не было видно.
Остаток дня, свет неба как будто соперничал с электрическим светом и не давал ему силы, объемности и широты освещения.
Степан Степанович и Дунаянц сидели у пруда и следили за приближением ночи. От аллейки донеслась громкая музыка, и через некоторое время появилась парочка-два белых пятна.
- Вай! - воскликнул Дунаянц. - На всю железку.
- Пусть, - сказал Степан Степанович, как будто недовольный тем, что Дунаянц прервал молчание.
Но Дунаянц уже заговорил, уже начал:
- Скажи, пожалуйста... Мы вот тут посоветовались с членами партбюро... Может быть, тебе хочется сдать бригаду? .. Скажи... Ты, конечно, человек подходящий, настоящий наставник, но раз так... Незаменимых нет.
- Я отступать не собираюсь,-прервал его Степан Степанович.
- Не отступать, дорогой... Мы сделаем это тактично...
- Это что ж? Указания Песляка?
- За кого ты нас принимаешь?!
- Скажи честно. А чего крутить?!
Раздался всплеск. Над прудом появилась черная голова. От нее в стороны расходились длинные волны. Голова двигалась рывками, и было слышно, как человек дышит и вода тихонько позванивает от его дыхания.
- Горячая голова,-пошутил Дунаянц.-Вроде тебя. - И тут же поправился: И меня тоже.
Степан Степанович не ответил.
- Песляк ни при чем,-сказал Дунаянц.-Мы его, дорогой, не первый день знаем и знаем, как к нему относиться..,..Л вот если у тебя есть желание...
- Нет такого желания,-твердо произнес Степан Степанович. - Есть другое: доказать, что мальчишки не безнадежны.
- Быть может, другой наряд, а не эти шины? - предложил Дунаянц.
- Это почему же?
- Но они ж не такие простые, дорогой. Четыре операции.
- А я их разделю. Каждому по одной дам.
- Сам придумал?
- Кузьма Ильич подсказал. Я только собирался.
Так соседи, бригада Ганны делает.
- Толковая идея. Благословляю, дорогой.
Снова донеслась музыка и поплыла, удаляясь, по дальней аллее. Теперь людей не было видно. Мрак опускался на землю все ниже. Огни в домах горели все ярче. И уже различимы были комнаты, оранжевые абажуры, фигуры хозяев, обстановка.
- Чего я хочу, - раздумчиво произнес Степан Степанович,-чтобы ребята почувствовали и поняли, что они тоже дело делают, пользу приносят. Где-то я читал, что заключенные и те, если они без толку работают, скажем, камни с места на место перекидывают, испытывают угнетение от такого труда.
- Мрачный пример,-пошутил Дунаянц.-Да еще к ночи.
- Ну, может, и неудачный,-согласился Степан Степанович. - Только пойми мысль. Вот когда почувствуешь пользу, увидишь дело рук своих...-Он оборвал разговор, усмехнулся. - Чего я тебя агитирую?
- Агитируй, дорогой. Я уже согласный.
Они замолчали, вслушиваясь в тишину наступающей ночи, в отдаленные голоса.
- А отступать не привык,-сказал Степан Степанович.-То вы меня сватали, а теперь я сам не соглашусь сдать бригаду. Ведь если не мы, кто же их на путь истинный, этих парней, наставит?
- Ах, дорогой!-воскликнул Дунаянц и взял под руку Степана Степановича, давая этим жестом понять, что он разделяет его мысли.
Долго они еще сидели молча, думая каждый о своем, а в общем об одном и том же-о работе, о заводе, о тех, кого нет здесь, но кто им близок и дорог, как друг и единомышленник.
Степану Степановичу было приятно, что товарищи верят ему, сочувствуют и хотят помочь. А Дунаянцу было радостно, что его опасения не оправдались, что Стрелков отступать не собирается, а значит, у него, Дунаянца, появился надежный помощник.
Насидевшись, они встали и пошли по темной аллее.
Где-то пели песню. Где-то за кустами шепталась парочка. В дальних домах горели огни. Под оранжевыми абажурами сидели люди.
* * *
В воскресенье Колька Шамин пригласил Журку прокатиться на пароходе за город. Журка согласился поехать. Нужно было поговорить начистоту, и чем скорее, тем лучше.
Ребята ожидали Журку на пристани, у Тучкова моста. Хотя он и опоздал, они не стали упрекать его.
И Колька не выдал своих обычных хохмочек.
На теплоходе было полно народу. Пассажиры забили все салоны, все проходы. Те, кто не успел сесть, пробовали найти местечко или хотя бы занять удобные позиции у борта. Было душно. Пахло потом и табачным дымом.
Парни протиснулись на верхнюю палубу. В глаза брызнуло солнце. Свежий воздух хлестнул по щекам.
Теплоход отвалил от причала и, закончив маневрирование, взял курс на Петродворец. За кормой зажурчала вода. Крупные брызги поднимались чуть ли не до борта.
- Ну как, старики, - заговорил Колька, - куда путь держим?
