Петр Замойский - Восход
— Ты, Петр?
— Я — Петр, а ты — Иван. Иди умойся. Только что звонил Шугаев.
— Случилось что-нибудь? — Он привстал.
— Ничего не случилось. Просит, чтобы мы зашли.
Иван Павлович принялся собираться, а я вышел на террасу. Солнце уже светило вовсю, небо освободилось от последних туч, и в воздухе приятно пахло свежестью, травой, тополем.
— Здравствуй, дедушка Герасим! — крикнул я седому, с бородой в два раза большей, чем у Андрея, старику и направился под навес, где они сидели вдвоем.
Старик тоже рад был нашему возвращению. За время, которое живем у них, все мы свыклись и были как родные.
Хороший старик Герасим. И ничего-то он не понимал ни в своей вере, ни в какой другой. Она его не касалась. Как он был батраком, так и остался. Он рано овдовел, детей не было, вторично жениться не пожелал и прижился в семье Синельковых как свой. Сколько мы ни шутили над ним, чтобы он женился, старик только посмеивался в седые усы.
— Доброе утро, дядя Андрей! Жива твоя лошадь?
— Спасибо, пока не слегла. На базар, что ль, ее свести, на махан татарам. Да ехать не на чем будет. Садись с нами, курить угости. Как спалось?
— Хорошо, дядя Андрей. Только гром резанул прямо в окно.
— И слава богу, что врешь складно. А мне бы пора домой, чай, ждут. Куда пропал три дня?
— Дом твой не уйдет. Мы еще сходим на базар глаза продавать. Пойдешь?
— А то разь утерплю! Две пары валенок захватил с собой. Продам по дешевке. Зимой готовь сапоги, а летом валенки. О-ох, грамотеи! — невесть с чего заключил он. — Беда с вами.
Мы закурили. Герасим не только не курил, но отодвинулся от дыма, чем потешил Андрея.
— Самогон небось пьешь? — спросил его Андрей.
— Самогон из хлеба.
Я спросил Герасима, не был ли кто у меня, не заезжал ли. Часто прямо на квартиру заезжали к нам из волостей председатели или секретари. А дальние здесь и ночевали.
Как хозяйке, так и Герасиму мы, уезжая, наказывали, чтобы они расспрашивали, кто бывал, по каким делам.
— Был у тебя третьеводни Михалкин.
— Что говорил?
— Вроде что-то разладилось с этими… как их? — бедными комитетами у него.
Михалкин, мордвин, член уисполкома, храбрый и настойчивый. Прошлой зимой он участвовал в подавлении кулацко-белогвардейского восстания в Вернадовке. Он взял с собой отряд мордвы, и кто верхами на лошадях, кто на санях помчались в пекло восстания.
Второй отряд из татарской волости. Им руководил тоже член уисполкома Девлеткильдеев.
Михалкин в этом бою потерял австрийскую трубку с длиннейшим мундштуком и медной цепочкой. Горевал об этом не меньше, чем Тарас Бульба по своей люльке…
На крыльцо вышла хозяйка. Позвала нас завтракать.
В кухне на столе вареная крупная картошка, дымящаяся жирная баранина, огурцы. Шумел, поспевая, большой самовар, на который с вожделением уставился Андрей. К чаю приготовлены вишня из собственного сада, сдобные ржаные лепешки.
— С праздником петрова дня вас, гости! — поздравила усевшихся Елена Ивановна.
— Спасибо, — ответил ей Иван Павлович, а вслед за предчека и мы.
— Кто же сегодня у нас именинник? — лукаво спросила Елена Ивановна и посмотрела на меня.
Андрей всплеснул руками, хлопнул себя по груди.
— Ведь правда. А я — то не догадался. Проздравляю, Петр Иваныч! — И он протянул мне свою лапищу.
И все начали поздравлять меня.
Я чувствовал себя виновато и радостно. Как же, за все двадцать два года первый раз празднуют мое «тезоименитство».
— К обеду гусь будет, — обещала Елена Ивановна.
После завтрака мы собрались походить по базару, а Андрей, отряхнув валенки, всовывал их в мешок. Ко мне подошла Елена Ивановна. Как заговорщица, сообщила:
— К вам тут одна барышня приходила.
— Одна барышня? — удивился я. — Кто же такая?
«Уж не Соня ли? — подумал я. — Да нет, далеко и незачем».
— Какая она из себя? — спросил я.
— Ростом с меня или чуть повыше. Может, видели ее, если были в Пензе на курсах библиотекарей.
— Был, конечно, — вспомнил я.
В начале мая после совещания заведующих внешкольными подотделами вместе с инструкторами в Пензе были открыты курсы библиотекарей.
От нашего уезда мы послали около двадцати человек. Библиотеки по селам росли и росли, книги присылала Москва тюками, в рогожах, потом свозили книги из помещичьих имений, а библиотекарей не хватало.
— Она говорила, что вы беседовали с ними.
— Да, помню. А фамилию не сказала?
— Клавдия Одинокова.
— Одинокова? Откуда, из какого села?
Елена Ивановна засмеялась.
— Сам же посылал — и не помнит, кто откуда. Хорош начальник! Из Сапожкова она. Дочь учителя. Она была в вашем отделе, и Страхов направил ее на работу в ее родное село Сапожково.
Клавдия Одинокова… Что-то не помню. Да, в Сапожково есть учитель Одиноков. Что ж, хорошо. Курсы закончились. Теперь надо созвать совещание инструкторов вместе с библиотекарями и до осени успеть скомплектовать новые библиотеки, пополнить книгами старые, подготовить избы-читальни к зиме и наладить при них школы ликбеза.
Пока я раздумывал над второй своей обязанностью, где работы было не меньше, чем в отделе управления, в это время подошли Иван Павлович и Андрей.
— Пойдем, Петр, к Степану Иванычу.
— А на базар?
Удивительное время лето. Как бы ни силен был дождь, а выглянет солнце — и вот тебе уже подсыхает земля.
Небо очистилось, ветер угнал последние тучи в сторону, а солнце палит вовсю.
И этот дождь прошел вовремя. Он, пожалуй, самый желанный из всех дождей.
Рожь уже наливается, овсы буреют и полностью распустили узорчатые кисточки, просо еще шире теперь раздастся в рост и заглушит сорную траву, оставшуюся после прополки.
А сено убрано, где оно было. Но не в сене дело.
Хлеб нужен, хлеб. Ведь еще месяц, какой-нибудь месяц продержаться до нового — и все будет спасено.
Только бы успеть с уборкой, только взять хлеб на учет, провести пробные замолоты у крестьян и не дать спекулировать.
Обозами отправлять излишки хлеба на станции Воейково, Пачелму, Сапожково, Тамалу.
И задумался над третьей обязанностью — члена упродкома. Сколько на мне этих обязанностей? Да не больше, чем на других. Есть еще одна крупная — редактор газеты. Но на каждой работе у меня помощники, как и у всех.
Вот Харитонов в отделе управления. Сильный работник, знающий, был председателем волости. Вот бывший учитель Страхов во внешкольном подотделе УОНО. Вот опытный в газетном деле Любимов.
Самому мне больше всего, как и многим из нас, приходится быть на местах. Там, в глубине сел и глухих деревень, происходит становление и укрепление Советской власти. Горячее, незабываемое время. Мы молоды, и нас еще мало. А подрастем, смена будет нам. Новые времена наступят, люди запоют новые песни. Но мы первые пропахиваем борозды в будущее, первые сажаем семена счастья. Это мы все хорошо сознаем и, работая, учимся.
— Дядя Андрей, ты с базара пойдешь с нами к Шугаеву? — спросил я. — Слыхал о нем?
— Как же. Говорят, он сердитый.
— Глядя на кого, — проговорил Иван Павлович. Потом, посмотрев на Андрея, усмехнулся. — Как увидит твою бороду лопатой, держись!
— Аль я кулак? — обидчиво спросил Андрей.
— Не пугай ты его, — вступился я. — Дядя Андрей — середняк. Мы его, как сознательного середняка, введем в члены комитета бедноты нашего села. Вместе с его кумом и шабром Василием. Пойдешь, что ль?
— А вот и пойду. Как раз пойду, — решился Андрей. — А мне что не идти? Ты, Петр Иваныч, знаешь меня. И к Шугаеву пойду. А борода что? Забегу в парикмахерскую, чик — и нет. И смущать начальство не придется.
— Нет, старик, бороду ты оставь в неприкосновенности — остановил Иван Павлович разгорячившегося Андрея.
Тут дядя Андрей взвалил на плечо мешок с валенками, и мы, переговариваясь, зашагали по ближней улице, затем свернули на Соборную площадь.
А вот и базар…
Глава 25
Мы решили пройтись по базару, не забиваясь в середину.
Чем только не торгует народ, съехавшийся с окрестных деревень, да и городское население! Всегда найдет человек, чем торговать. Люди ходят, держа в руках какие-нибудь солдатские брюки с обмотками, или засаленную гимнастерку, или рваную, без полы шинель, годную разве для огородного пугала. У иного и купить нет желания, просто приценится, поторгуется, ощупает, на солнце выставит, тщательно просмотрит, сколько дыр в гимнастерке, и вернет назад, пойдет дальше, брезгливо что-то бормоча.
Вот на длинных полках торгуют кислым и топленым, до цвета кирпича, молоком, коровьим золотистым маслом, белыми ворохами пышного творога, яйцами, блинами и лепешками, невесть из чего испеченными. Но лепешки или котлеты из картофеля лоснятся, они ловко подрумянены и, надо сказать, привлекательны на вид. Каковы на вкус — дело иное.
