Илья Маркин - Курский перевал
Утром, выводя из конюшни лошадей, Ленька увидел Гвоздова.
— Подожди-ка, Алексей, — остановил он Леньку.
— Что еще? — гневно скосил глаза Ленька.
— Ты что же творишь-то, а? — с укором сказал Гвоздов. — Да ты понимаешь, что все это означает? На районного представителя руку поднял, а? Да за такие проделки досыта в тюрьме насидишься.
— И пусть, и насижусь! А вам, паразитам, все одно не дам рыбу губить! — запальчиво выкрикнул Ленька.
— Да кто губит-то и какую рыбу? Десяток всего и съели, а ты бучу такую поднял. Пойми же, Леня, и мое положение, — склонился к нему Гвоздов, — разве для себя я взял бы эту рыбешку разнесчастную? Все для колхоза стараюсь. Он представитель, он помочь нам может. Ну, как не уважить нужного человека!
— Все равно он паразит, и ты такой же, — не успокаивался Ленька.
— Ну ладно, ладно, погорячился, и хватит. Скажи спасибо, что товарищ Чивилихин такой человек мягкий. А то бы тебя уж нынче милиция сграбастала. Будем считать, что ничего не было. Ладно?
— Ладно, — уступил Ленька, трогая лошадей. — Только смотри, — обернулся он к Гвоздову, — ежели опять он или другой кто полезет за карпиками, пусть на себя пеняет…
X
На избитую взрывами землю спустились, наконец, долгожданные сумерки. В чадном полумраке расплылись очертания холмов и высот, бледно замерцали далекие звезды, едва уловимо потянуло вечерней прохладой. Но бои не утихали, то в одном, то в другом месте вихрились пулеметной и автоматной стрельбой, аханьем взрывов, приглушенным ревом моторов и лязгающим скрежетом гусениц.
Чернояров и Дробышев стояли в траншее, молча вглядываясь в густевший сумрак. Один за другим исчезали знакомые до мелочей предметы; слилась с темнотой уходящая к Белгороду серая лента шоссе; исчезали высоты и лощина, откуда противник начал наступление; неуловимо теряли очертания спасительные траншеи, окопы, ходы сообщения, бугристые насыпи над землянками и блиндажами. Еще мало кто знал, что через два часа это с таким трудом построенное временное солдатское жилье будет покинуто, а его творцы и хозяева уйдут в сторону Курска, прорываясь на соединение со своими войсками. Да, всего через два часа на этих холмах и высотах, где размещался стрелковый полк с гаубичным дивизионом, истребительными батареями, танковой и саперной ротами, останутся всего-навсего четыре крохотные группы пулеметчиков и стрелков, возглавить которые Поветкин поручил Черноярову. Четыре группы на четыре километра фронта! Всего сорок человек должны создать для противника видимость обороны целого полка и прикрыть сотни своих товарищей, уходящих на прорыв вражеского окружения.
Так думал Чернояров, еще и еще раз осматривая места, где придется действовать его четырем группам прикрытия. Вместе с Поветкиным все было обдумано и решено: в состав групп подобраны самые стойкие и надежные люди, назначены и проинструктированы командиры, установлены сигналы для связи и управления, проверено оружие и боеприпасы. Сделано все, что было нужно. Оставалось только ждать, когда часовые стрелки сойдутся на цифре «12».
Ожидание всегда удручающе действовало на Черноярова. На этот раз его кипучая натура, видимо, изменила себе. Время, казалось ему, летело быстрее обычного. Еще не сгустилась ночная тьма, а уже было одиннадцать. Остался всего один час. Группы прикрытия полностью готовы, но как там, в главных силах? На прорыв кольца окружения идут третий батальон и танковая рота. Им будет, пожалуй, тяжелее всех. Придется напролом рваться через плотные боевые порядки вражеских танков и пехоты. Правда, навстречу им ударят танки из резерва командира дивизии. Конечно, во многом поможет огонь, который обрушит вся дивизионная и корпусная артиллерия, прикрывая фланги прорыва. Отвлекут внимание противника и атаки на участках соседних дивизий, которые начнутся, как сообщил Поветкину генерал Федотов, еще до начала прорыва окружения. Да и танкисты генерала Катукова тоже стоят наготове. Много, много сил брошено для обеспечения выхода полка из окружения. Но все же больше всех хлебнут горюшка те, кто будет рвать вражеское кольцо.
«А мы? — опять подумал Чернояров о своих группах. — А мы должны выстоять! Выстоять и показать, что полк никуда не уходит и стоит на месте».
— Да, выстоять, — вслух проговорил он.
— И выстоим, — видимо думая о том же, с горячностью подхватил Дробышев.
— Правильно, Костя, — обнял его Чернояров, — у нас такие люди, они столько повидали и перенесли… Ну что ж, осталось всего полчаса. Прошу лишь об одном: не горячись и следи, чтобы противник не отрезал твой расчет. Главное — решительность, дерзость, стремительность! Ну, держись, от нас зависит судьба многих людей.
Чернояров еще раз пожал руку Дробышева и растаял в темноте траншеи. От душевной теплоты Черноярова Дробышев почувствовал нежданные слезы и, стыдясь их, сурово сдвинул брови.
Козырев, Гаркуша, Тамаев и пятеро автоматчиков из шестой роты, тесно окружив пулемет, вполголоса переговаривались.
— Сидите, сидите, — заметив их торопливые движения, сказал Дробышев. — Как ужин?
— Пидходяще, — отозвался Гаркуша, смачно прожевывая, — вот еще бы пивка иль хучь кваску жбанчик, и тогда не фронт, а курорт черноморский.
— Не курорт, а праздник настоящий, — весело проговорил кто-то из автоматчиков. — Видал, какой фейерверк и на земле и в небе?
Дробышев присел рядом с Козыревым, закурил, как и другие, пряча папиросу в рукав, и с радостью вслушивался в тихий разговор. Сейчас все эти восьмеро сидевших тесным кружком людей, с которыми он скоро начнет выполнять трудное и опасное задание, казались ему одним большим и сильным человеком, готовым перенести любые испытания. «Жаль только, Чалого нет. Лежит, видать, в госпитале и о нас думает. Какой он сильный! Изранен весь, а уходить не хотел…»
— Скоро? — едва уловимым шепотом прервал Козырев мысли Дробышева.
— Еще десять минут, — взглянув на светящийся циферблат часов, ответил Дробышев.
Вопрос Козырева сразу же изменил настроение лейтенанта. Он встал, прилег грудью на бруствер траншеи и всмотрелся в темноту. Он хорошо знал, что сейчас между ним и противником в двух траншеях еще сидят наши стрелки, пулеметчики, бронебойщики. Но вот минутная стрелка подойдет к цифре «12», и все, кто сейчас занимает две первые траншеи, ходами сообщения двинутся в тыл. А он, Костя Дробышев, с тремя пулеметчиками и пятью автоматчиками окажутся лицом к лицу с противником. Все эти торопливо наплывавшие мысли тревожили Дробышева. Чтобы отвлечься от них, он подошел к пулемету, ласково погладил холодный металл и вдруг вспомнил, что прошлой зимой с этим самым пулеметом они с Чалым ползли по снегу к высоте под Касторной.
«Друг ты мой, дружок, — мысленно сказал Дробышев, держась за рукоятки, — там не подвел ты, послужи честно и теперь».
— Ну, товарищи, — отойдя от пулемета, решительно проговорил он, — время! По местам!
Бесшумно и спокойно, словно отправляясь на самое обыденное дело, Гаркуша и Тамаев встали у пулемета, а стрелки по траншее разошлись в стороны.
Резкий отсвет взвившихся ракет взорвал темноту.
— Сигнал, — прошептал Дробышев.
И не успели еще отгореть красные ракеты, как далеко позади, там, где, как знал Дробышев, должны были прорвать кольцо вражеского окружения третий батальон и танковая рота, гулким разливом прокатились артиллерийские залпы, взахлеб, опережая друг друга, застрочили пулеметы и автоматы, бледно озарилось безлунное небо. С каждой секундой гул боя все нарастал и ширился, охватывая и балки позади окруженного полка, и соседние с ними холмы, и рощу, и сожженные поселки.
В ходах сообщения от переднего края послышались осторожные шаги, легкие стуки, редкий, едва уловимый говор. Вскоре шум приблизился, и над ближним ходом сообщения замелькали темные силуэты поспешно уходивших людей. Дробышев хорошо знал, что это покидают свои позиции и начинают отход стрелковые роты, но почувствовал вдруг, как что-то вроде оборвалось внутри и по всему телу пробежал колючий озноб.
Первые минуты после начала прорыва, видимо еще не понимая, что случилось, противник молчал. Но вот, словно спросонья, где-то справа затрещала пулеметная очередь, потом взвилась, разбрасывая слепящий свет, ракета, и сразу же, как по единой команде, по всему окружью застрочили автоматы, раскололось в небе множество осветительных ракет, в одиночку и залпами ударили минометы.
Дробышев замер, щурясь от яркого, нестерпимого света. Хотелось нырнуть, лечь на дно траншеи и не подниматься, пока не исчезнет этот противный мертвенный свет и не утихнет пальба.
Кто-то, тяжело дыша, подбежал к нему и хрипло спросил:
— Дробышев?
— Я, — отозвался Дробышев, узнав в подбежавшем командира пятой роты.
— Из первых траншей все люди отведены. Перед вами наших никого нет, — торопливо сказал он и, на ходу пожав руку Дробышеву, скороговоркой добавил: — Будь здоров! До скорой встречи!
