Илья Маркин - Курский перевал
— Я, собственно, и не проголодался, не успел, — с небрежным равнодушием проговорил Чивилихин, направляясь к двери.
«А с сенцом-то дело может здорово выгореть, — думал Гвоздов, — Корова, телка, одиннадцать овец — чем я их прокормлю? А тут и себе копешек семь-восемь, а то и десяток верняком выгадаю».
— Черт их знает, этих баб, — гремя посудой, ворчал он, — и куда она все позадевала? Ну, мы пока так, накоротке: огурцы, капуста, ветчинки порежу. А вечером, как жена придет, тогда уж, так сказать, капитально посидим.
— Конечно, — охотно согласился Чивилихин. — Рановато вроде бы за хмельное-то, — беря от Гвоздова стакан самогонки, с ужимкой поморщился он. — Ну, да ладно, на том свете за все грехи чохом расплатимся.
— Известно: одним больше, одним меньше — какая разница? — поддакнул Гвоздов.
— А ты вот что, Мироныч, — смачно хрустя огурцами, прошамкал Чивилихин, — ты для себя-то из колхозного сена не бери, лишние разговоры только да поклепы. Мы тебе из той половины, что леснику пойдет, выкроим. Хватит ему и того, что останется. Он и так распузател, как боров откормленный.
«Ушлый мужик, — подумал Гвоздов, — он и себя верняком в этом дельце не обойдет».
— Да, все спросить хочу, — заговорил Гвоздов, наливая самогон, — как там товарищ Листратов, Иван Петрович?
— Плохо, — сверху вниз кивнул плешивой головой Чивилихин, — можно сказать, дрянь дело. Пласт пластом лежит, и рукой пошевелить не дают. Ни газет, ни книжек и никаких посетителей. Даже самого секретаря райкома не допустили.
— Что же за болезнь такая?
— Инфарт называется по-научному, а просто говоря: сердце растреснулось.
— Да ну? — ахнул Гвоздов. — Это вить чуть ли не смерть! И с чего с ним такое стряслось?
— Смерть пока не смерть, но в могилку одной ногой шагнул. А случилось это, — наставительно объяснил Чивилихин, — все из-за работы нашей неугомонной. Мотаемся день и ночь по району, нервы изводим, переживаем, вот оно, сердечко-то, и не выдержало. Трах — и, как спелый арбуз, треснуло!
— Могутной мужик был, могутной. И надо же такому случиться! — сожалеюще охал Гвоздов. — Ходил, ходил человек, и на тебе — трещина в сердце!
* * *После смерти отца Ленька Бочаров, как выпадало свободное время, уходил на озеро и часами сидел там в одиночестве под склонившимся к самой воде кустом длиннолистой ракиты. Особенно любил он предзакатные часы в тихую погоду. Во всю ширь и даль от плотины к едва заметному лесочку на изломе безмятежно дремала гладь — нежно-розовая, словно излучающая тепло на ближней половине и тускнеющая, с едва уловимым, как лезвие отточенного ножа, переходом от сталистого блеска до черноты у западного берега.
Ленька обычно набирал в карманы хлебных крошек, остатков каши, вареной картошки и, сидя под ракитой, горстями осторожно бросал их в воду. И сразу же, едва только падали первые крошки, бороздя гладь и всплескиваясь, со всех сторон наплывали рыбки. Крохотные, величиной с полпальца, хрупкие мальки за два привольных месяца выросли в толстеньких, с золотистой чешуйкой, подвижных и стремительных карпиков. Налетая на крошки, они уже не просто бороздили воду, а с брызгами били хвостами, выплескивались, бронзово мелькая над потревоженной гладью, стремительно хватали даже крупные кусочки хлеба и мгновенно исчезали, уходя в глубину.
В конце июня под вечер Ленька, рано закончив бороновать участок пара за песчаным оврагом, пришел под свою ракиту. Крошек было мало, и рыбки, мгновенно съев все, как по команде, почти ровной полосой выстроились в полуметре от берега. Неторопливо шевеля плавниками, они держались на одном месте, устремили головки на Леньку, словно требуя новых порций корма.
— Нету, нету ничего, все кончилось, — склонясь к воде, терпеливо объяснял Ленька, — не успел нынче. Завтра целый чугунок картошки наварю.
Но рыбки, видимо, не понимали Леньку. Они еще ближе придвинулись к берегу, полукольцом охватывая место, где он стоял, явно требуя пищи.
— Кончилось все, говорю вам! — рассердился Ленька и топнул ногой.
Мгновенно, взрябив воду, рыбки исчезли.
— То-то же, нельзя быть такими настырными, — ласково погрозил пальцем Ленька и пошел берегом озера.
Тихая, безмятежная радость охватила его. Бывшие поверх бугра косые лучи солнца нежно пятнали шелковистую траву за ракитами. Задремавшее озеро неоглядным зеркалом уходило к лиловым ржаным полям. Над луговиной в низине вырубленного сада вился к небу легкий дымок.
«Ребятишки, видать, костром балуются, — подумал Ленька, глядя на отвесно поднимающиеся белесые волны дыма. — Зайти, что ли, посидеть с ними?»
Он в один мах перескочил залитую водой канаву, поднялся на взгорок и в лощине на берегу озера увидел двух мужчин.
«Кто же такие?» — подумал он и, подойдя поближе, узнал Гвоздова и часто наезжавшего в колхоз Чивилихина. Заметил Леньку и Гвоздов.
— А-а-а! — явно без радости, но улыбаясь, протянул он. — Алексей. Подходи, подходи. Как говорят, милости прошу к нашему шалашу.
Гвоздов был без рубахи, и его жирная грудь толстым наплывом свисала вниз. Оголенный до пояса сидел и Чивилихин. Длинное, худое туловище его неприятно желтело на фоне зеркальной воды. Костер с двумя камнями по сторонам слабо курился; между Гвоздовым и Чивилихиным темнела объемистая сковорода с жареной рыбой; у самой воды валялся мокрый сак, а рядом стояло ведро.
«Карпиков наловили и жарят», — сжался от неопровержимой догадки Ленька.
— Наш самый что ни на есть активист, — показывая на Леньку, сказал Гвоздов Чивилихину. — Огневой парень! За что ни возьмется, горит все в руках. Я ему самые ответственные дела поручаю. Садись, Алексей, за компанию, — кивая головой Леньке, потянулся Гвоздов за бутылкой, — налью маленько, подзакусишь, отдохнешь.
— С-спасибо, — с трудом выдавил Ленька, — я обедал. Зачем же вы их, — помолчав, с горечью проговорил он, — зачем же наловили-то? Они же маленькие… Не выросли еще…
— Где там маленькие! Вон какие поросятки! — густо пробасил Гвоздов и рукой зачерпнул в ведре. На его бугристой ладони и кривых пальцах беспомощно забились четыре золотистых карпика.
Ленька часто заморгал и, чтобы не заплакать, стиснул зубы. Чивилихин, облизываясь от удовольствия, с хрустом уминал поджаренных рыбок. У Леньки по всему телу пробежала дрожь, потемнело в глазах.
— Садись, Алексей, что стесняешься, свои же все, — настойчиво уговаривал Гвоздов.
— Н-нет. Не хочу, спешу, — бессвязно пробормотал Ленька и, почти ничего не помня, пошел в кустарник. Перед его глазами, никак не исчезая, стояли трепыхавшиеся на руке Гвоздова недоросшие карпы. Торопливо пройдя несколько шагов, он остановился и чуть не закричал от боли. В глазах вместо рыбок, что беспомощно бились на ладони Гвоздова, возникли те самые крохотные мальки, которых они с отцом и Ваньком Бычковым везли из рыбного совхоза. «Они же маленькие, погибнуть могут!» — как наяву, прозвучал в ушах Леньки голос отца, и он вспомнил всю, всю эту страшную дорогу от совхоза до родной деревни; вспомнил, как промокший отец, посинев на ледяном ветру, останавливал подводы и насосом накачивал воздух в бочки с мальками. И все это мгновенное, как нестерпимый жар, болезненное воспоминание сменилось хрустом рыбьих косточек на обломанных зубах Чивилихина. От острой боли в груди Ленька пошатнулся и лицом вниз рухнул под куст.
«Они же слабенькие, погибнуть могут!» — не умолкая, звучал голос отца. Ленька всем телом прижался к теплой земле и глухо зарыдал.
— Мы так мучились, отец умер из-за мальков, а они душат недоростков, жрут! — с ненавистью прошептал Ленька, чувствуя, как жарко полыхало все лицо и звонко стучало в висках.
Вытирая слезы, он вскочил на ноги и, весь дрожа от гнева, медленно двинулся к костру.
— Вот это молодец! Давай присаживайся, — увидев Леньку, заговорил Гвоздов, но тут же осекся и смолк.
Не чувствуя самого себя и видя только крохотных мальков в бочках, что везли из совхоза весной, Ленька неторопливо взял наполненное молодыми карпами ведро, подошел к воде и опустил ведро в озеро. Так же неторопливо он повернулся, не мигая, взглянул на Гвоздова и со всей силой поддел ногой сковородку с жареной рыбой.
— Держи его, бандюгу! — вскакивая, завопил Чивилихин.
Ловкой подножкой и толчком в костлявую грудь Ленька опрокинул его навзничь.
— Сами бандюги! — задыхаясь, яростно кричал он. — Душегубы, паразиты, обжоры! Живность недоросшую изничтожаете!..
Опьяневший Гвоздов, шатаясь, пытался поймать его, но Ленька увильнул и так же, как и Чивилихину, дал ему сильную подножку. Гвоздов упал на четвереньки, пытался подняться и под новым толчком Леньки плашмя рухнул на землю.
— Вот вам за карпиков! Вот вам за рыбку! — прокричал Ленька и пошел домой.
