Семен Бабаевский - Собрание сочинений в 5 томах. Том 5
Тогда он еще не знал, что его тревогам, оказывается, конца не было видно… Только-только начинало рассветать, а плохо спавший Никита уже вскочил, напоил и накормил животных, сам с трудом, как смог, подоил корову и проводил ее в стадо. Выпил стакан молока, наспех побрился и отправился в гараж. И так как по наряду и сегодня ему предстояло ехать на мельницу, а отличная, блестевшая мокрым от росы асфальтом дорога пересекала Подгорный, то Никита подкатил к двору Катюши еще до восхода солнца. Евдокия Гордеевна, мать Катюши, поливала на огороде грядки и не видела, как Никита вошел в калитку. Катюша только что поднялась, собираясь уходить на дежурство. В короткой юбчонке, в накинутой на плечи кофточке, еще неумытая, непричесанная, Катя не удивилась раннему гостю. Как всегда, она встретила Никиту ласково, смущенно улыбаясь заспанными и все равно какими-то удивительно красивыми, светящимися глазами. Все ему нравилось в этой молодой, статной вдовушке: и легкая походка, и чуть заметная на губах улыбка, и даже то, что эта обыкновенная хуторская бабенка называла его не Никитой, а интеллигентно — Никой. Такое Клаве и в голову не могло прийти.
— Ника! — сказала она, протягивая руки. — Что это ты так рано? У тебя что-то случилось? Какая-нибудь неприятность?
— Да, случилось, и через то есть к тебе, Катюша, важное дело. Вот и заявился ни свет ни заря.
— Так что же у тебя, Ника? Говори.
— Позови мамашу. Дело касается вас обеих, — ответил Никита и невольно, с радостью глядя на Катюшу, подумал: «Спасение ты мое, что бы я зараз без тебя делал?..»
Вошла с пустыми ведрами Евдокия Гордеевна. Женщина моложавая, при здоровье, с голыми выше локтей сильными руками, она держала в них ведра и с удивлением смотрела на Никиту, ждала, что же он скажет.
— Евдокия Гордеевна, прошу вас, поставьте свои ведра и присядьте на минутку, — сказал Никита. — Катя, ты тоже сядь. Я припожаловал в такую рань только потому, что имею к вам, мамаша, и к тебе, Катюша, исключительно важный и исключительно неотложный разговор.
Прохаживаясь по небольшой комнате, меряя два шага к дверям и два шага от дверей к окну, Никита сказал, что Клава с детьми ушла от него, и при этом вид у него был бравый, решительный.
— Без лишних слов, без обиняков, я свободен, как птица в чистом небе, — заключил он, продолжая ходить. — Так что причина моего раннего, как говорят грамотные люди, визита состоит в том, чтобы сейчас же, не мешкая и не раздумывая, увезти с собой Катюшу как свою жену и хозяйку моего дома. Потом мы поженимся, а через время, слышите, мамаша, через самое короткое время заберем и вас к себе. — Он невесело улыбнулся. — Так что я напрасно чинил крышу вашей хаты. Хватит вам ютиться в Подгорном. Жить теперь вам в станице. Вашу хатенку продадим, ибо у меня имеется шатровый, под оцинкованным железом дом о четырех комнатах, не считая кухни и веранды. — Теперь уже приветливо улыбнулся будущей теще, подумал: «А что, эта птичница женщина еще молодая, и силенка у нее имеется, вот она-то и станет управлять моим хозяйством, а Катюша будет ей помогать»…
С тем же бравым видом Никита снова прошел от дверей к окну. В комнате стало так тихо, что он слышал и свои размеренные шаги, и слабое поскрипывание половиц.
— Женщины, чего же вы приумолкли? — спросил Никита, стоя спиной к окну и заслоняя собой почти весь просвет. И Катя никогда еще не видела его лицо таким черным и страшным. — Дорогие женщины, я не слышу положительного ответа. Почему, Катюша? Скажи хоть слово. Помню, в те, в прошлые мои приезды ты была смелая, разговорчивая, а теперь что-то оробела. А чего робеть-то? Все так просто и понятно: у меня нет жены, я свободен, и ты едешь ко мне насовсем…
— Погоди, Ника. — Катя застегнула на полной груди кофточку, скрестила руки и вздрогнула, словно в ознобе. — Я не оробела и ничего не боюсь… Только зачем же так, в спешке? Надо спокойно обдумать, обсудить.
— Чего обдумывать? — Никита сделал два шага и остановился рядом с Катей. — Чего еще нам обдумывать, Катюша? Нечего ни гадать, ни думать! Вот при мамаше говорю тебе: будь моей женой! Чего еще обдумывать, чего еще ждать? Хватит нам тайной любови… Поедем!
— Ника, мне же на работу… заступать на дежурство.
— Смешно и несерьезно! Какое может быть теперь у тебя дежурство, черт! — искренне удивился Никита. — Ты моя жена, будешь жить королевой, и с твоими птицами все кончено! Верно, Евдокия Гордеевна? Вы, как мать, скажите нам свое слово, так сказать, благословите. И то, что вы нам скажете, будет для нас с Катюшей законом. Говорите, мамаша! Объявляйте свой приговор!
— Ох, дети, дети, не знаю, что вам и сказать! — Только теперь Евдокия Гордеевна поставила на лавку ведра и грустно посмотрела на дочь и на будущего зятя. — Никита Андреевич, как-то все это для нас неожиданно, будто во сне… И ежели, дети, хотите знать, что я вам скажу, то вот мое слово: Катя, дочка моя единственная, ты и так в жизни несчастливая, замужество у тебя было горькое. Так что я, как мать, советую: поезжай. Может, там, у Никиты Андреевича, и хоронится от тебя твое счастье. И коли вы давно уже любите друг дружку и Никита Андреевич просит тебя, сам приехал за тобой, то в этом, видно, твоя судьба… Поезжай, дочка!
— Мама, а как же дежурство? Я и так уже опаздываю.
— Ничего с ним не случится, — сказала мать. — Я попрошу Марфушку — она за тебя сегодня подежурит. А ты поезжай. Раз уж Никита Андреевич просит, то нельзя…
— Мамаша! Золотые слова! — перебил Никита. — Катюша, да не смотри на меня так сурово! Я же добра тебе желаю… Ну, побыстрее приоденься, и мы умчимся.
— Мама, ну как же так ехать? — говорила Катя. — Не могу я так… вдруг, сразу. Это же не простое дело. Разве можно?
— Ну, не сразу, а через часок, — советовала мать. — Не спеша соберись и поезжай.
— Очень правильно, мамаша! — воскликнул Никита. — Именно не спеша, но и не откладывая надолго. Катюша, прошу тебя! Не могу, понимаешь, нельзя мне одному.
— Хорошо, иди пока к машине.
— Буду терпеливо ждать.
— Доченька, серденько мое! — говорила мать, когда Никита ушел. — Ну чего боишься, поезжай! Это надо для твоей же жизни… Подумай: что тебя ждет без Никиты?
— Ладно, поеду, — сказала Катя и начала переодеваться.
31
Грузовик остался у ворот. Никита открыл калитку и пропустил в нее Катюшу.
— Я возьму тебя под ручку, по-благородному, — говорил он весело, — и мы пройдем по двору не спеша, чтобы ты смогла не только увидеть, а и как следует рассмотреть все, что у меня имеется.
Катюша слушала и, как заметил Никита, почему-то была грустна. Они проходили по двору, и Никиту удивило и обрадовало то, что ни Серко, ни сука со щенком, увидев Катюшу, не злились и не лаяли, а лишь виновато поводили хвостами.
— Видишь, собаки у меня умные, они каким-то своим псиным чутьем уже узнали свою новую хозяйку.
И Катюша ни с того ни с сего и как-то невесело рассмеялась. Возле свинарника они остановились, Никита подождал, пока Катюша все с той же нерадостной улыбкой смотрела на кабанов, потом сказал:
— Преотличные кабанчики, черт! Что скажешь, Катюша?
— Ничего не скажу, — сухо ответила Катюша.
Она по-настоящему развеселилась, когда на нее смотрели забавные белые зверьки, навостряя уши, двигали усами, словно бы хотели что-то ей сказать.
— Это хорошо, Катюша, что зверьки тебя радуют, — сказал Никита. — А я гляжу на них и вижу, вижу — просят они травы, — и через то душа у меня болит. Трудно одному, черт!
Никита подвел Катюшу к курятнику, похвалил несушек, не забыл сказать, что дойная корова находится в стаде.
— А теленочек есть? — смеясь, спросила Катюша.
— Был бычок. Пришлось продать.
Он показал и запасы кормов, и те два мешка отрубей, и мешок кукурузы, которые привез вчера с мельницы, сообщил и о том, что в субботу — а сегодня была среда — из Степновска на грузовом такси приедут за кроликами и что в оставшиеся дни их надо кормить свежей люцерной.
— Люцерну я постараюсь привезти сегодня… Так что в субботу клетки будут опорожнены, и ежели не хватит у нас своего молодняка, чтобы заполнить клетки, то можно будет закупить десятка два-три у соседа Гаврилина — он недорого берет. С Гаврилиным я уже договорился.
Повязанная цветной косынкой Катюша, казалось, ничего не слышала ни о люцерне, ни о кроликах, ни о каких-то Гаврилиных. Они подошли к крыльцу, и Никита, кашлянув, с гордостью сказал, что дом у него лучший во всей Холмогорской и что можно хоть завтра перевезти сюда Евдокию Гордеевну — комнат хватит на всех. Катюша отняла свою руку и отступила от Никиты. Отошла от крыльца, усмехнулась.
— Ника, плохо у тебя поставлено дело.
— Чем же плохо? Стараюсь.
— Никакой механизации.
— А-а, ты вот о чем. Зачем она мне, механизация? — И рассмеялся. — У меня же не комплекс.
