Аркадий Первенцев - Огненная земля
— Да… Окапываются, — сказал Букреев.
— Попробуй, вымолоти их потом оттуда.
— Вымолотить будет трудно.
— Вот потому и надо наступать.
— Наступать будем, но только оттуда… со стороны стратегического десанта. Чтобы сразу до Турецкого вала…
Дядя Петро остановился возле них с лопатой, вытирая пот с лысины подкладкой ушанки.
— Немец умеет грызть землю, — сказал он, — кротовый нрав.
— Откуда у них к земле привычка, — спросил Брызгалов, поднимаясь от пулемета.
— Как откуда?
— Там же крестьян мало.
— У них может и совсем крестьян нет, не в том суть. Суть у них в приказе. Приказ лезть в землю и лезут. А вы кичитесь, матросы, и второй день боитесь лишнюю жменю земли из‑под себя выкинуть.
— Нам опускаться вредно, — сказал Шулик, выглянув из‑за плеча Брызгалова. — Мы тогда обзор потеряем. Нам неохота палить в белый свет, как в копейку.
— У тебя, Шулик, все с прибауткой.
— У него язык на шарнирах, — Брызгалов посмеялся, искоса посматривая на командиров, прильнувших к биноклям.
— Вы думаете, он больше нашего нашу землю любит, что день и ночь в ней возится, — степенно сказал дядя Петро. — Все для спасения шкуры. Помню, в прошлую войну стояли мы перед ним на Искюльском укреплении, вблизи Риги. Так у него была одна забота рыть под собой До вулкана. Искюль был Искюль, зубом не возьмешь.
— Я прямо скажу, дядя Петро. Рыли вы тогда до вулкана без толку. Не сумели его свалить, а вот теперь мы вашу ошибку выправляем.
— Попробовал теперь сам, Шулик, как его свалить?
— Пробуем. Свалим! Видишь, сколько их землю нюхают. Тут мы с Брызгаловым тоже потрудились, будь здоров.
Впереди траншей в разных позах лежали убитые в первые два штурмовых дня. Как раз напротив пульрасчета Шулика, словно поскользнувшись на бугорке, поросшем полыном и набором, валялся, подмяв под себя руки, немец–моряк. Лица не было видно, но стриженая голова светилась среди травы, как дыня в огудине. Дальше серые и желтые кочки трупов постепенно мельчали с расстоянием. Между убитыми ползали армейские саперы, солдаты в заношенных шинелях и, мелькая худыми подошвами ботинок, вкапывали круглые мины, снятые с прибрежных минных полей. Моряки одобрительно наблюдали их ловкую и бесстрашную работу.
Обстрел усилился. Люди перестали балагурить. Дядя Петро, пригнувшись, пошел к своему месту, перещупал гранаты, разложенные в нишах. На синем фоне неба, как на экране кино, прошли танки.
— На левый фланг кантуются, — сказал Шулик, — опять попадет пехоте.
Послышался ровный гул танковых моторов, пробные клевки пушек. За танками, то падая, то снова поднимаясь, умело передвигалась пехота. Шулик повернул пулемет на вертлюге, покрутил целик.
— Поможем ребятам, Брызгалов?
— Не дотянешь, Шулик. — Брызгалов большими пальцами перещупал ленту, чтобы избежать перекосов.
— Была не была, с милым повидалася!
Щиток затрясся, подрагивая поползли зубья патронов. Стреляя, Шулик прищурился и на лице его легло злое, отчужденное выражение. Возле них появился Горленко. Он был свежий, подтянутый, в начищенных сапогах, чуть измазанных глиной, в синих штанах–галифе. Покачивая плечами, держа красивую голову на мускулистой загорелой шее, оттененной беленьким целлулоидным подворотником, он подошел к пулемету и посмотрел в ту сторону, куда стрелял Шулик.
— Косоприцельным, Шулик?
Шулик обернулся, подморгнул, и снова его лопатки поднялись над головой.
— Отставить, Шулик, — сказал Горленко. — Видишь, зря патроны переводишь.
Шулик отпустил ручки пулемета.
— Думал помочь, товарищ лейтенант.
— Такая помощь с поля ветер, с трубы дым. — Горленко подошел к Букрееву и Батракову, откозырял по всем правилам. — На пехоту сегодня прет, товарищ капитан.
…В середине дня, после повторных атак танков и «Фердинандов», Гладышев потребовал полуроту моряков на поддержку левого фланга. Моряков повел Горленко, а вслед за ним на КП дивизии отправился Батраков, решивший доказать нецелесообразность дробления батальона. Букреев не удерживал, решил не мешать Батракову объясниться с Гладышевым.
Раздосадованный вернулся Батраков. Только после обеда, съеденного на скорую руку, он решил рассказать Букрееву все, что произошло на компункте.
— Пришел к нему и поговорил с ним начистоту. Попросил у него обратно всех наших моряков. Нельзя, говорю я ему, чтобы моряки сражались и тут и там и таяли…
— Так нельзя ставить вопрос, — сказал Букреев, — сражаются не только одни моряки. Солдаты тоже дерутся и стойко и безропотно.
— Видал, как сражаются, — Батраков рассерженно отмахнулся.
— Но то была небольшая группа. — У моряков тоже имеются такие субъекты, Николай Васильевич.
— А иди ты к богу в рай… Тоже заодно…
— Ну, продолжай…
— Что продолжать, если ты…
— Продолжай, горячка.
— Разрешите, говорю, наступать, товарищ полковник. Там, где немцы укрепятся, — плохо. После не выкуришь. Где нужен один человек, понадобятся два. Надо, мол, наступать и расширять плацдарм. А потому и не мельчите нас…
— Что он ответил?
— Подумал и тихо так сказал: «Нельзя». Почему нельзя? Наших, мол, сил не хватит наступать. Нас тогда по частям разобьют на просторе, и мы плацдарм не удержим. А сейчас, мол, самое главное, нервировать немцев здесь, чтобы они не могли сконцентрировать силы на направлении нашего главного удара и не могли сбросить наш стратегический десант. В этом, мол, наша основная задача.
— Он прав, — сказал Букреев, — совершенно прав.
— А я, думаешь, дурак. Я тоже понял, что он прав. Моряков отпущу, говорит, когда отпадет в них необходимость. И рассказал мне, как маленькому, в чем сила единого командования, в чем смысл разумного распределения сил и в чем слабость цеховых интересов.
— И ты, наверное, с ним не согласился?
— Я с ним согласился. Но когда он сказал мне, что если у него нехватит людей для отражения атак, он снова затребует моряков, я не мог удержаться, Николай Александрович. Говорю тогда ему: «Проходил я по берегу, видел, сколько там ваших. Дайте мне право, я возьму десяток матросов и выковырю их из ямок».
— Что ответил полковник?
— Он сказал: «Мы знаем, что вы, моряки, очень храбрые, но берег охранять тоже нужно»… — Батраков помялся. — Если сказать тебе откровенно, он прав может быть и в этом, хотя вряд ли те охраняют берег. Но когда он сказал насчет храбрости моряков, показалось мне, что он смеется над нами…
— Ну, какой ему смысл над нами смеяться, Николай Васильевич, — пожурил его Букреев.
— После я сам догадался, что так. Но тут еще помешала моя глухота. Ты представляешь, я кое‑что не дослышу, а мимику можно истолковать по–разному. А тут еще такая пальба пошла, совсем я оглох. Вот тогда я и ответил ему: «Если бы не было моряков, товарищ полковник, ни вы бы не сидели здесь, ни нас бы не было». Он разгорячился, ну, конечно, перегрызлись с ним, и ушел я восвояси…
— Что же он приказал?
— Наступать не будем. Надо совершенствовать позиции.
— Будем точно выполнять приказ. Что ты на меня так смотришь? Приказы не подлежат обсуждению и критике.
Батраков поднялся.
— Кстати, ее видел?
— Кого ее? Тамару, что ли?
— Татьяну.
— Где?
— В санбате. Доложила мне все под козырек, по–настоящему.
— Оказалась все же Таня настоящим человеком, а?
— Что такое оказалась? Да пусти на ее место любую нашу женщину, то же будет делать, так же. По–моему у нас все такие, только вот ей повезло попасть в самый раз…
— Но ты всегда против женщин, Николай Васильевич.
— Против женщин может быть только идиот. Ведь у меня жена есть, детишки — девочки. Как я могу быть против женщин. Я только против того, чтобы они шли в десантные части. Нечего им тут делать. У Степняка вчера убило двух пулеметчиц. Увидел я девчат, убиты, такая на меня тоска нашла… Лежит раскромсанная девушка, руки раскинула, голова пробита. Эх, ты, Букреев. Тяжело. Степняк слезы заглатывал. А его трудно до- шкурить. Хотя и стишки пописывает, но парень железный и нервничать не любит. Рыбалко не уступит.
— Чую, тут за мэнэ балачка? — спросил ввалившийся Рыбалко.
— Ты зачем пожаловал, Рыбалко? — спросил Букреев. — Кто вызывал?
Рыбалко посерьезнел.
— Просить хочу, товарищ капитан.
— Чего?
— Взять высотку, ось той бугор, что праворучь. Ну, прямо‑таки той бугор меня зарезал. Ни пройти, ни проползти. Со вчерашнего дня снайпера уже третьего у меня сняли. Торчит той, як бородавка на носе.
— Нужно взять высотку? Так что ли?
— Да.
— Кто же ее возьмет?
— Я сам возьму.
— Сам?
Букреев остановил на Рыбалко выжидательный взгляд;.
— Я возьму, товарищ капитан. Дышать нельзя через той клятый бугор. Без потерь возьму, ось побачите. Я все обкумекал, товарищ капитан.
— Ну, иди к роте. Поджидай меня, решим на месте.
Высотку атаковали при поддержке минометного огня.
Рыбалко повел ударную группу. Букреев руководил операцией и выдержал сильный огневой налет, открытый немцами по позициям первой роты. Через час, при сгущенных сумерках, высотка была отштурмована и закреплена. Пьяный от удачи, Рыбалко хвалился трофеями. Им было захвачено три пулемета, ротный миномет и восемнадцать винтовок.
