Владимир Монастырев - Рассказы о пластунах
Музыкант прошел мимо, но потом остановился и повернул голову.
— Ты не со второй свинофермы? — спросил он. — Со второй, — ответил Игнат, поднимая мешок. — Давно оттуда?
— Утром уехал. А что?
— Вакуровой Зои там не было? Знаешь такую, Вакурову Зою? Она в газете про вашу ферму писала.
«Эге, — сообразил Игнат, — так это муж Зои, жену разыскивает».
— Утром была на ферме, — сказал он, подходя к Вакурову, — а сейчас где она — не знаю.
— Ты на ферму?
— На ферму.
— Ну пойдем вместе.
Вакуров что-то спрашивал, Игнат невпопад отвечал. Настроение у него было прескверное. Несколько раз он оглядывался. Но Варвара так и не показалась на дороге, видимо, сидела в пшенице, ждала, когда они уйдут подальше. Игнат сейчас ненавидел ее и презирал себя.
Зою они разыскали в Анином корпусе. Девушки стояли у станка, Аня что-то рассказывала. Обе смотрели на громадную бело-розовую свинью, лежавшую на свежей соломенной подстилке. Первой заметила вошедших Аня.
— А председатель тут был, — сказала она Игнату. — Зря проездил?
— Зря.
— Ты не расстраивайся. Он тут шумел. На Алексея Васильевича. Трубы никак не хочет давать. Если б и застал ты его, все равно ничего бы не вышло. Не расстраивайся, Игнат…
Вакуров выступил из-за спины Игната и негромко позвал:
— Зоя!
Только сейчас Зоя его увидела.
— Ой, — сказала она, — ты зачем сюда пришел?
— За тобой. Что ж ты, убежала, никому ничего. Куда пошла, где тебя искать? Мать сама не своя, плачет.
— Я не убежала, — Зоя смотрела на свои руки. — Пришла сюда, поздно было. Осталась ночевать…
Ей и сейчас не хотелось идти домой. Мать плачет? Стоит Зое переступить порог, как она начнет ругаться. Виктор стоит тихий, вроде даже виноватый. А дома? Зоя никогда не забудет, как он с ней разговаривал, как он кричал: «В мужья небось музыканта подловила». Нет, ей не хотелось домой, и Виктору она была не рада.
— Что мы тут стоим, — Аня попыталась прийти на помощь Зое. — Пойдемте на улицу.
А Зоя не нуждалась в помощи. Все-таки верх ее: не она за Виктором, а он за ней пошел. «Вернусь домой, ладно, — думала она, — а если станут ругать, попрекать, опять убегу. Совсем. Буду на ферме работать и учиться на журналистку…» И первая сказала, когда вышли из корпуса:
— Идем, я готова.
— Может, отдохнете? — предложила Аня.
— Я не устал, — отказался Виктор. — Мы уж лучше пойдем.
Вакуровы попрощались. Игнат и Аня проводили их до шлагбаума.
Из степи подошла Варвара.
— Вернулась? — улыбнулась ей Аня.
— Вернулась, — Варвара метнула взгляд в сторону Игната. — А ты его от себя далеко не отпускай. Будто и тихоня, а в посадке с Фенькой Жмурко обнимался. Сама видела.
Сказала и пошла себе дальше, помахивая узелком, виляя цветастой юбкой.
Аня молча смотрела на Игната. Он чувствовал, как лицо его заливает краска, и готов был провалиться сквозь землю.
— Что она сказала, Игнат? — спросила, наконец, Аня.
— Брешет, — пробормотал он, не поднимая глаз.
— А чего же ты покраснел?
— Я и не думал краснеть. — Игнат посмотрел на Аню. — Не верь ты ей. Врет она, честное слово!
Аня отвернулась и медленно пошла на ферму. Игнат стоял и растерянно смотрел ей вслед. Что-то надо было делать, а что — он никак не мог сообразить. Из всех чувств жило в нем сейчас одно — удивление перед Варькиной наглостью.
13— Фрол Кондратыч, скажите, в какую копеечку уже влетел колхозу новый клуб? Только правду.
Николай Николаевич Самойлов, секретарь райкома, сидит в просторном кресле боком, навалясь на левый подлокотник. Самойлов невелик ростом, руки у него маленькие, с блестящими ногтями, и весь он подобранный, аккуратный, одет в темно-серый костюм. Говорит негромко, даже вкрадчиво, склоняя при этом маленькую, тщательно причесанную голову к левому плечу.
Кабинет у Самойлова строгий — столы буквой «Т», стулья с прямыми спинками, сейф, диван в полотняном чехле. А на письменном столе — лампа с кокетливым шелковым абажуром. Она выглядит здесь инородным телом.
Против Самойлова, разделенные столом, сидят Гуменюк и Панков. Председатель хмур и насуплен. Алексей Васильевич время от времени посматривает на него. Председатель на Панкова старается не смотреть и обращается только к Самойлову.
— Четыре миллиона израсходовали, — отвечает он на вопрос секретаря.
— А колхозники утвердили сколько?
— Два с половиной утвердили. Так ведь разве…
— Демократию колхозную нарушаете, Фрол Кондратыч.
— Утвердят и четыре, — уверенно говорит Гуменюк. — В этом году против прошлого доходов возьмем миллиона на три больше. Копеечничать нам не к лицу, Николай Николаевич. Зато ж и клуб будет — дворец! — Председатель воодушевился, веки дрогнули, приоткрылись. — Ни в одной станице такого нет. Что в станице! В Краснодаре поставить — украшение. Помрет Гуменюк, будет чем добрым его вспомнить. «Кто, — спросят, — такое чудо отгрохал?» — «Гуменюк Фрол Кондратыч, — скажут, — был такой колгоспный голова».
— Доску мемориальную не заказал? — без улыбки спросил Самойлов.
— Чего? — переспросил Гуменюк.
— Мемориальную. Памятную, значит. С надписью: «Построено тогда-то, при председателе таком-то».
— А что, не худо бы и доску, — Фрол Кондратыч сдержанно улыбнулся, давая понять, что шутку принял.
— Да-а, — протянул Самойлов, — памятник, значит, себе воздвигаете, Фрол Кондратыч? — выдержал паузу и добавил: — За колхозный счет.
Председатель даже отпрянул от стола и, кажется, первый раз за все время, что он тут сидел, взглянул на Панкова, словно и его приглашал возмутиться.
— Что ж, я себе его строю? — спросил он хрипло.
— А на фермах у вас мыла нет, — точно и не слыша вопроса, продолжал Самойлов. — У колхоза-миллионера денег на мыло не хватает. Я уж и не говорю о больших затратах.
Гуменюк встал, с шумом отодвинул стул.
— Затраты, — проговорил он, криво усмехаясь. — Мало мы тех затрат делаем! За машины заплатили? Заплатили. Механизация на токах и на фермах денег стоит? Стоит. Мы задаром ничего не получаем, за все платим. За все!
— На клуб полтора миллиона сверх ассигнованного все-таки нашлось? — Самойлов тоже встал из-за стола.
— А на благоустройство фермы за последние шесть лет ни копейки не истратили, — вставил Панков.
— Врешь, — повернулся к Панкову председатель. — Только за три года на твоей ферме три корпуса поставили.
— Так то ж для свиней, — мягко сказал секретарь. — А у нас о людях сейчас разговор.
— Разрази меня гром — не пойму, — Фрол Кондратыч широко развел руки. — Корпуса на ферме строим — не то, не для людей. Клуб-дворец строим — для людей же. Опять, говорят, не то. Как же не то? Тем клубом мы прямо в коммунизм шагаем. При коммунизме, надо думать, в каждой станице такой дворец будет.
— При коммунизме? — Самойлов внимательно посмотрел на председателя, перевел взгляд на Панкова и спросил: — А вы как думаете, будет при коммунизме такой дворец в каждой станице?
Алексей Васильевич встал и убежденно сказал:
— Да такой и при коммунизме ни к чему… Такой — ни к чему! — повторил он. — Вокруг него завалюхи под камышовыми крышами, а он — к небесам вознесся. Мне думается, в коммунизм не так надо шагать, не с того конца. Клуб колхозу нужен, только не из розового туфа и не в пять миллионов ценой. Станицу надо оборудовать: дома для жилья удобные и красивые, водопровод, асфальт, электричество… Это во-первых.
Во-вторых, а может быть, и не во-вторых, а во-первых, условия работы улучшать, фермы благоустраивать. Погоди, погоди, — Панков поднял руку, предупреждая возражения Гуменюка. — Дай мне сказать. Вот оно какое дело. Я давно над этим раздумываю. Иной раз Фрол Кондратыч оборвет меня, а то и осмеет, и кажется, что я не прав, мелко мыслю. Нет, не мелко. Все, что людей касается, не может быть мелким. А тут разговор о людях. Фрол Кондратыч скажет — не та нынче линия: собирать надо всех на центральную усадьбу, а не расселять по фермам. Собирать, может, и надо, только сразу этого не сделаешь. Взять нашу ферму. Сколько в нее средств вогнали? Ого! Что ж, все бросить, разломать, новую ферму близ станицы поставить? Нет, неразумно это. Со временем опояшется колхоз ближними фермами, а может, и не опояшется. Что до меня, я против дальних ферм ничего не имею. Чем фермы к станице тянуть, лучше дороги к ним хорошие проложить и автобусы пустить. А может, и троллейбусы. А что? Электричества у нас с каждым годом все больше. Вот оно какое дело! Кто хочет — в станице живет. Кто хочет — на ферме. Я, например, себе на ферме домик бы построил. Ну, это дело такое — кому что нравится. А пока суд да дело — надо фермы благоустраивать. Вот у меня молодежь работает. Сходятся, женятся, а голову приклонить им некуда. Есть такие — ни за что бы с фермы не ушли. А уходят. И удержать мне их нечем. Вот оно какое дело…
