Юрий Домбровский - Рождение мыши
Лет десять тому назад я попал в чрезвычайно неудобное положение и еле из него выбрался.
Случилось вот что.
Однажды пришел ко мне товарищ и объявил, что он решил жениться. Шла весна 44-го года. Я пятую ночь дежурил в газетной типографии, и ко мне через каждые двадцать минут звонили и что-то требовали или спрашивали. Я измотался, изругался, ошалел до того, что у меня заболело ухо, и если бы товарищ пришел один, я бы попросту послал его к черту, но он привел с собой свою кузину, мою жену, совсем не охотницу до ночных прогулок, и я сразу понял, что дело серьезное.
— И так все это спешно, товарищи? — спросил я тоскливо, глядя то на них, то на мокрую груду гранок на краю стола. — Почему ты ночью и зачем она с тобой?
Владимир хотел что-то сказать, но лишь глубоко вздохнул и покраснел. Он был красивый, по-южному черноволосый, очень похожий на сестру лицом, но такой конфузливый, а от этого подчас такой резкий и развязный, что мы редко приглашали его в свою компанию. Так он и путался с женщинами.
— Смотри, Володя, — вмешалась жена, — он даже не поинтересовался: на ком! Владимир просит тебя сходить к Нине и выяснить их отношения.
Я так и вскочил. У меня даже ухо прошло.
— Их отношения? Володька, что это значит? — Он молчал. — Да разве вы встречаетесь? — Он молчал. — Ну, Ленка! Ну, сводня! — сказал я ошалело. — Всего я ожидал, но такого… Володька, да что ты слушаешь? Это же бред!
— Ничего не бред, они отличная пара, — отрезала Ленка. — Ты с ней дружишь и обязан помочь Володе.
От этой бестолковщины у меня снова заболело ухо, и я сел.
— Володя, ну ты же знаешь, — сказал я тоскливо, — Нина ждала и будет ждать Николая.
— Хм! Как он, однако, за нее уверен, — тонко улыбнулась Ленка. — Как уверен! Вот знаток женского сердца.
— Так что? — спросил Владимир и быком посмотрел на меня. — Ты мне поможешь или нет?
— Да в чем я тебе должен помочь? В чем? Нелепый ты человек! — закричал я.
Он вскочил и забегал.
— Володя, милый, — продолжал я, — не сердись — Николай мой друг. Ты не бываешь в этой компании и не знаешь. Я его подвел к Нине, я — один — был на их свадьбе. («А свадьба-то была?» — пробурчала Ленка.) А тебе что, попа надо? Я провожал его на фронт — один, Нина была на гастролях. Когда пришло от него последнее письмо, она прибежала ко мне в типографию, ночью, даже без калош, а лил ливень. («Такая же малахольная», — пробурчала Ленка.) На день их встречи она третий год из посторонних приглашает только меня — с Ленкой она часто ссорится, со мной — никогда. Ну, с какой мордой я сунусь к ней? Даже если у тебя есть какие-то основания… Но в это я не верю, конечно. — Он дернулся в мою сторону. — Я знаю, ты сейчас скажешь, что он погиб, — милый, да кто это знает? А что, вы меня — не хоронили? Ну, вот я опять пропаду, так что ж, тебя кто-нибудь пошлет сватать Ленку и ты пойдешь? — Он молчал. — А меня посылаете? Нехорошо, товарищи!
— Лена! Ну же! — подтолкнул ее Владимир.
— Э-э! Не туда ты все гнешь, — поморщилась Ленка. — Пока он думал, что все дело только в нем, ну, скажи, много он говорил тебе о ней? — Я молча улыбнулся. — А то не говорил? А как он прибежал ко мне тоже ночью? Ну, правда, — нахмурилась она, — раз он сошел с ума и прибежал к тебе. Я уж его ругала за это. Но ведь тем дело и кончилось. А теперь, — она торжествующе поглядела мне в лицо, — вот уж неделю он думает иначе!
— То есть? То есть? — вскочил я со стула. — Что ж произошло неделю тому назад? — Она молчала и, улыбаясь, смотрела на меня. — Владимир, я с тобой говорю. Она не хочет ждать Николая — так я тебя должен понять? — Он оглянулся на Ленку. — Говори только со мной! — крикнул я. — Да или нет?
— Да! — крикнула Ленка. — Она уже не хочет его больше ждать и поэтому выбросила его суслика.
— Да! — подтвердил Владимир, но далеко не так уверенно. — Она мне это сказала.
И сразу стало так тихо, что я услышал, как внизу ревет ротационная машина. У меня сжалось сердце. Я любил Нину и согласен был отдать ее только Николаю, видеть же ее с этим вылощенным, женоподобным пижоном было бы для меня просто невыносимо, а они оба сидели и смотрели на меня.
— Хорошо! — наконец отрубил я. — Посмотрим! — Подошел к аппарату и набрал номер ее квартиры. К телефону подошла она сама.
— Ниночка! — проговорил я нежно. — У меня сегодня есть пара часов свободных, и я…
— Ой, — воскликнула она, — Сережа! Милый! А я к вам звонила и вчера, и сегодня, по крайней мере пять раз. Где вы пропадаете? — Голос у нее был простой и ласковый.
— Там же, где и вы, родная, на работе.
— Так неужели?..
— Неужели, в самом деле, все сгорели карусели, — засмеялся я, — не болтайте глупости — в одиннадцать часов вечера не поздно?
— Даже рано! Нет, приходите, приходите. Я тогда не пойду на примерку, а прямо со спектакля домой. Слушайте, Лена на меня сердится?
— А черт ее знает, что она там делает. Ну, целую ваши лапки и бегу. Итак, в одиннадцать часов.
Я повесил трубку.
Владимир стоял красный и перепуганный — мало ли что я мог ляпнуть по телефону.
— Ты говоришь, что она тебя любит? Что она забыла из-за тебя Николая? — сказал я зло. — Сегодня я это полностью узнаю, но помни, если она только скажет «нет», — это и к тебе, Ленка, относится, — чтоб ты раз и навсегда…
— Ну, само собой разумеется, — ответил Владимир и прижал ладони к раскаленному лицу. — Если она скажет «нет», я больше не покажусь ей на глаза. Это само собой разумеется.
* * *Она сама отворила дверь («Даша, накрывайте стол — пришел пропащий»). Стащила с меня шинель, подпрыгнула, сорвала фуражку и торжественно потащила в свою комнату.
— Почему же мимо вешалки? — спросил я, задерживаясь перед зеркалом.
— Выйдет ночью мама на кухню, увидит вашу шинель и будет мне целый месяц строить глазки, — объяснила она. — Понимаете?
— Понимаю! — засмеялся я. — И у вас появился страх иудейский. А помните, как вы рычали на Ленку: «Кого хочу — того и люблю, а на всех остальных мне плевать». Такая вы были храбрая.
— Я и сейчас такая, — ответила она. — Но Николая я любила, а слушать от вас гадости не хочу («„Любила“… — отметил я. — „Любила“, а не „люблю“ — плохо!»).
— Какие же гадости, Ниночка? — сказал я, проходя за ней. — Быть вашим любовником — для меня это отличная марка.
Она засмеялась.
— Не льстите, не купите! Я на вас не действую. Это уже проверено, — она снова засмеялась. — Знаете, что я сейчас вспомнила? Однажды моя подруга — очень красивая девочка и с характером — выходила замуж за моего дружка. Мы целую ночь с ней стряпали. И вот она лепит, лепит пирожки, а потом вдруг сядет на стул и обхватит голову руками: «Ну что ж мне делать? Не знаю, не знаю, не знаю! Помнишь, он рассказывал, как Дож венчается с морем — бросает в залив обручальное кольцо. Вот это то же самое. Мне же за ним не уследить — надо мной все мальчишки будут смеяться». Я говорю: дурочка, потерпи, — они же быстро истаскиваются. Лет через десять и твой, и мой будут сидеть дома и составлять буквари.
— Благодарю вас, Нина Николаевна, — низко поклонился я, — и за буквари, и за то, что мы быстро истаскиваемся; и за себя, и за Николая благодарю.
— Ну, надо же было успокоить Ленку, — беззаботно ответила она. — Кстати, она вам не говорила — мы опять поцапались? Понимаете, вчера после репетиции приходит она с Владимиром и…
— Стойте — «с Владимиром»! А вы часто встречаетесь с этим красавцем?
Я увидел, что она мнется.
— Ну… нет, не часто… раза два в неделю, — ответила она, подумав.
— Так часто? — Она молчала. — Нравятся вам такие, Ниночка?
Она суховато пожала плечами и спрятала глаза.
— Что значит «нравятся»? Он ваш друг…
— Э-э, Ниночка, играете краплеными, — засмеялся я. — Во-первых, он нам не друг, во-вторых, наших с Николаем друзей вы никогда не признавали. Помните, как вы кричали на Николая: «Твоя любовь — не моя любовь!»
Она помолчала, а потом сказала:
— Но это же совсем другое дело. Вот в клубах и частях я иногда читаю Маяковского. Так вот, у него есть такие строчки:
…у меня на шее воловьей
потноживотые женщины мокрой горою сидят…
Это — слушайте!
Это сквозь жизнь я тащу
миллионы огромных чистых любовей
и миллион миллионов маленьких грязных любят.
Это про вас с Николаем. Любят ваших я презираю прежде всего потому, что они и маленькие, и грязненькие, но любови — тут я всегда молчу. Вот смотрите, мы поцапались с Ленкой, а я такая, что могу двадцать лет с ней не разговаривать и все-таки она будет моей самой лучшей подругой, а разойдись вы с ней, и мы через месяц не узнаем друг друга.
— Спасибо, Ниночка, — сказал я и через чашки и вазочки (мы уже пили чай) протянул ей руку. — Если все это относится к молодому человеку, вопрос исчерпан.
