Юрий Федоров - За волной - край света
— Россия, — сказал он совсем иным тоном, чем прежде, — издревле не законами управлялась, но людьми. — Пожевал губами и протянул не то с огорчением, не то с раздумьем: — Людьми… В сем случае приняло это счастливый оборот. — И тут же, будто спохватившись, что сказал лишнее, прежним голосом сообщил: — Видеть вас желает его превосходительство губернатор.
Губернатор принял Шелихова тотчас.
К тому, что стало известно Григорию Ивановичу, губернатор добавил:
— О затруднениях компании — в связи в тем, что Голиков Иван Ларионович капиталы изъял из кассы, — знаю. Я соберу, однако, иркутских купцов и сообщу им о высочайшей воле иметь заботу о компании. — Глаза генерала строго округлились. — Убежден, — голос его окреп и зазвучал с не допускающей возражений твердостью, — платежи компании будут отсрочены и купечество откроет должный кредит.
Такого Шелихов даже и ожидать не смел.
* * *Бочаров на месте шалашей ватажки на Алеутах нашел кучи золы да обрывки горелых шкур. Ватажников не было. Постоял, тронул носком ботфорта торчащее из пепла топорище, увидел: топора нет на обгорелой рукояти. И уже внимательнее, в другой раз, оглядел стоянку: зло поваленные у костра рогатки для котла, в стороне порушенные шесты для сушки юколы… «Нет, — подумал, — непохоже, чтобы ватажники погорели. Зачем бы рогатки у костра ломать, шесты валить?.. Непохоже».
Феодосий, пришедший с ним на Алеуты, позвал капитана:
— Дмитрий Иванович!
Бочаров подошел.
— Смотри, — сказал Феодосий и показал на откатившуюся в сторону от шалашей бочку, — пробита.
Бочаров, наклонившись, так и эдак повернул бочку. В двух местах дно было проломленно.
— Да, — протянул, — коли пожар был, бочки рубить не к чему. Совсем не к чему. — Взглянул на Феодосия. — Что это? Где они?
Тот неопределенно качнул головой, оглядывая берег и стоянку. Земля и на берегу, и на стоянке была взрыта, как ежели бы здесь топтались, дрались, тащили что–то тяжелое.
Все это Феодосию не понравилось. «Не просто ушла ватажка Тимофея, — подумал он, — не просто… Так не уходят».
От пепелища, от глубоких борозд на земле тянуло разрушением, разбоем. И Феодосий так и сказал:
— Разбоем пахнет.
— А где держала ватажка добытые шкуры? — спросил Бочаров. — Тимофей не говорил?
— Нет, речи о том не было, — Феодосий пожал плечами. — Где же еще? В шалашах. — Он наклонился, поднял кусок обгорелой шкуры. Глянул. — Нерпа, — потянул, — с лежанки. Они кота промышляли. — И, шагнув в средину пепелища, разбросал ногами угли, обгорелое рванье. — Котовых шкур, — сказал без сомнения, — искать нечего. — И, глядя на капитана, повторил: — Разбой. Я верно говорю.
Но Бочаров и сам видел, что так и есть.
Не высаживаясь на берег, ватага пошла к острову, где обстреляли байдару Тимофея.
Сидя под парусом, Феодосий сказал:
— Может, вечером подойти? С темнотой. Увидят байдары–то.
— Ничего, — ответил Бочаров, — пущай видят.
Пятнадцать байдар — парус к парусу — шли к острову. Бочаров с передовой лодьи оглядел идущие за ним паруса и подумал, что выглядит это грозно, но одно не давало покоя: «Грозно–то грозно, — подумал, — да стрелять бы не пришлось». Пепелище стоянки Тимофея, взрытая, истоптанная земля около сгоревших шалашей сильно его смущали.
Остров поднимался из моря. Как и байдары Портянки, первыми лодьи Бочарова встречали чайки. Они сорвались со скал и с оглушающим гомоном окружили подходившие к острову байдары. И сейчас же Бочаров увидел, что на одной из скал поднялся во весь рост человек. Минуту–другую он стоял неподвижно, будто считая лодьи, и исчез. Скрылся в кустах. Бочаров, стоя у паруса, помахал рукой идущему на соседней байдаре Кондратию. Там поняли сигнал и переложили парус. Байдара Кондратия начала отваливать в сторону. За ней пошло еще пять лодей. Теперь флот Бочарова обтекал остров с двух сторон, обжимал его, как две руки.
— Помогай бог, — сказал Феодосий за спиной у Бочарова. Но капитан его не слышал. Ухватившись за мачту, он напряженно смотрел вперед. Лодья уже обошла скалы, и глазам открылся подветренный берег острова, стоящие в малом заливчике три байдары. «Всего–то? — удивился капитан. Где же лебедевская ватага? Вот те на… А мы, как волчью стаю, их обложили». Капитан увидел: из–за мыса выплыл парус Кондратия. И тут же, оборотившись к острову, капитан разглядел то, что не заметил сразу. В саженях трехстах от берега, у небольшого леска, торчали верхушки шалашей. Шалашей было много больше, чем нужно для команды трех байдар.
От леса к берегу бежали люди.
Дальнейшее произошло в считанные минуты. Байдара под парусом подошла к берегу и с ходу, хрустя по гальке, чуть не до половины выскочила на намытый прибоем взгорок. Бочаров спрыгнул на берег, слыша, как за спиной одна за одной врезались в гальку подошедшие за ним лодьи.
Капитан ступил шаг, другой и остановился. Перед ним толпой стояла лебедевская ватага. Впереди стеснившихся мужиков уверенно, уперев ноги в землю, столбом торчал Стенька Каюмов. В руках у него было ружье.
— Что это вы, — усмехаясь, кривя губы, начал он, — выскочили на нас, как тати?
Не отвечая, Бочаров разглядывал Стеньку.
У Каюмова было худое, с запавшими щеками тонкокожее лицо, к которому, внимательно приглядевшись, невольно почувствуешь холодок неприязни. Уж очень остры черты такого лица, жестки морщины, и прицельно бьют из–под бровей напряженные глаза. Бочаров знал, что от людей с такими лицами можно ждать всякого и оттого медлил. Они стояли слишком близко друг к другу, чтобы одним взглядом окинуть всю фигуру Стеньки, и капитан намеренно не опускал глаз, чтобы посмотреть на его руки. Без того угадывал, что пальцы Стеньки судорожно сжимают ложе, пляшут у курка, и не хотел подтолкнуть Каюмова взглядом на следующее движение: вскинуть ружье и дернуть курок. Бочаров не боялся, нет. Он был уверен, что у него достанет резкости выбить ружье из рук у Стеньки, но не желал свалки. А знал: свалка будет, ежели он сцепится с Каюмовым.
Из–за плеча Бочарова неожиданно, горой, выступил Кондратий и, рокоча хриплым, необыкновенной силы голосом, надвинулся на Стеньку, как клещами прихватил пальцы на ложе ружья.
— Не балуй, — сказал, — не балуй.
В следующее мгновение ружье оказалось в руках у Кондратия. Он ударил его о колено и, переломив приклад пополам словно хворостину, отшвырнул обломки в сторону.
— Вот так–то лучше, — сказал и отступил за спину капитана.
Все разом переменилось. У Стеньки потерянно дрогнуло лицо, мужики лебедевской ватаги разноголосо зашумели. Раздвигая толпу, вперед выступил Степан Зайков — брат Потапа, которого Бочаров похоронил здесь же, на Алеутах, весной. Капитан назад откачнулся.
— Степан, — воскликнул, — ты?
— Я, — загудел тот, — что, диво?
— Да как же ты ватагу нашу побил?
Каюмов затерялся среди мужиков. Бочаров поискал его взглядом и не нашел. Стенька скрылся за спинами ватажников.
— Не побили мы никого, — сказал Степан. — Вон, — показал рукой в сторону скал, — в заливе байдары наши чинят.
— Там байдар добрый десяток, — выступил вперед Кондратий, — как сюда шли, видели.
— А шалаши попалили, шкуры побрали? — наступал на Зайкова капитан. — Это как?
— Поговорим, поговорим, — примирительно гудел Степан, — нам огромадный урок задал хозяин, а лежбища пополам не разделишь. — Он сжал пальцы на горле. — Во куда урок тот подпирает!
— По байдаре стреляли, людей чуть не положили. Тимофея Портянку в голову ранили. Кто ружье поднял?
— Стенька, но я ему не потатчик. Да ты охолонь. Чего сердце зря горячить? Договоримся.
— Что ж раньше–то не договаривался, а пальбу по людям открыл? — наступал Бочаров.
— Стенька то, Стенька, — добиваясь примирения, гнул Степан, — охолонь!
Зайков лукавил. Он был братом знаменитого морехода, но от Потапа у него было немного. Известно: и у одного дерева — разные ветви, что о людях говорить. Степан был корыстен, коварен и тропил дорогу по жизни вовсе не на путях брата. Сейчас он понимал, что справиться с ватагой Бочарова не сможет, и, задавив в себе злость и досаду, сдавал назад. Боялся: ворохнись он — Бочаров хвост прищемит. Видел, какие молодцы у капитана. Один Кондратий чего стоил. Знал: мореходы, солеными ветрами битые, штормами испытанные, не чета Стеньке Каюмову, у которого пальцы на курке ружья заплясали. Тому с кистенем на дорогу, вот там он боек. Степан и не вышел навстречу Бочарову, потому как ждал — чем дело обернется. И увидел: жидковат против мореходов Стенька. Жидковат. Оттого из толпы выступил.
— Ладно, — сказал, — кто худое помянет, тому глаз вон. Мы шкуры вернем и байдары вернем. А людей, — он повернулся, — вон они, забирай.
Бочаров увидел: от леса поспешало с десяток мужиков. Они врезались в толпу, и за спинами Степановых ватажников завязалась возня. Толпа расступилась. Капитан увидел, что Каюмов (у него в кровь было разбито лицо, кто–то из мужиков, знать, приложился с душой) вертелся над землей, ища камень. Глаза были белые от ярости. Но Стеньку уже хватали за руки свои, оттаскивали в сторону. Один из мужиков тимофеевской ватаги крикнул, показывая капитану на Каюмова:
