Олег Кириллов - ВСЕ НА ЗЕМЛЕ
— Не холодно вам? — спросил Эдька.
Любимов засмеялся:
— Это на первых порах всех беспокоит… Нет, молодой человек. Не холодно. Привык.
Вернулся Турчак. Принес десяток картофелин. Высыпал их на землю у ног Любимова:
— Вот… Больше не дает.
Любимов ловко затолкал картофелины в костер. Спросил у Эдьки:
— Пробовали когда-либо это блюдо?
— Много раз.
— Тогда вопросов нет.
Эдька шепнул Катюше:
— Рванем отсюда, а? Надоело.
Она согласно кивнула.
Никому ничего объяснять они не стали. Молча поднялись и ушли. За спиной Любимов проговорил грустно:
— Вот так, дорогой мой… Молодым с нами скучно…
— Время у них такое, — утешил его Турчак.
— Странный человек этот Любимов, — сказал Эдька. — Глядит все время, как будто я бабочка, булавкой приколотая, а он меня изучает. Как я дергаюсь, как я живу и вообще как дышу. Он что, всегда такой?
Катюша не ответила. Она показала ему на речку, к которой они подходили:
— Глянь…
Выбралась из-за тучи луна, и речка была вся сияющей от лунного света. Струи воды переливались мрачноватыми оттенками, особенно там, где было сильное течение. У берега вода была совсем серебряной, а ближе к середине, к стремнине, вспухала уродливыми наростами: либо валуны лежали на дне, либо, наоборот, глубокие воронки бурлили в этом месте.
— Домой хочу, — Катюша зябко запахнулась в великоватую по размеру фуфайку.
— А кто у тебя дома?
— Мама, папа… три сестры.
— Много вас…
Они сели на поваленное бурей дерево рядом с берегом. Тут обдувало ветром и не так донимали комары.
— Ты осенью уедешь? — спросила она.
— Не знаю.
— Не уезжай, ладно?
Он согласно кивнул, даже не подумав об этом своем обещании, просто ему было приятно оттого, что его просит остаться. Хотел сказать, что все это не имеет особенного значения, потому что его все равно очень скоро призовут в армию, а это два года, а за два года в ручье Безымянном столько воды убежит в Бурею… Столько всего изменится. Чудачки эти девчонки.
Два человека подошли к берегу совсем недалеко от них. Один высокий, крутой в плечах, другой пониже.
— Коленьков, — шепнула Катюша и теснее прижались к Эдьке. Вставать не хотелось, уже пригрелись.
— Значит, не получается беседы, — голос Коленькова недовольный.
— Я говорю то, что думаю… — это уже Любимов. — Послушайте, Виктор. Вы молодой, у вас только начинается все… Энергия и прочее… Я совет вам хочу дать. Добрый совет. Живите не только сегодняшним днем. В вашем возрасте я обрабатывал одну из первых трасс нефтепровода в стране. Год сумасшедшей жизни. Меня похвалили, потому что это была тундра… Условия, можете себе представить, какие. И цинга тоже. Я делал все, исходя из соображений времени и государственных интересов. Нефтепровод пошел. А десять лет назад я был там. И я услышал, как меня проклинают люди. То есть не лично меня, Василия Любимова, а того, кто придумал и построил этот нефтепровод. Там были озера… чудесные озера. Вода — как стекло. По берегам — рощицы из карликовых березок. Пейзаж для человека, не знающего тундры, может быть, и скудный. Но для тех, кто жил в тех местах, — это был рай. И вот сейчас там пустыня. Повреждена мерзлота. Озера стали грязными мертвыми лужами. Рощиц нет уже много лет. А ведь, если говорить правду, все зависело от меня и от тех, кто работал со мной. Пусть пришлось бы отстаивать удорожание трассы, но мы сделали дело и ушли. А они остались, люди, которым там жить.
Коленьков грубовато хохотнул:
— Ладно… То было в тундре. Речь об одной роще. Тут у нас тайга, Прокофьич… На тысячи верст тайга… Такую дорогу проектируем… Знаешь, нам сейчас о мелочах думать ни к черту… Пусть ты прав и эта тайга на увале представляет какой-то интерес и для ученых, и для зверопромышленников… Но ведь если мы проведем трассу по увалу — то сэкономим государству знаешь сколько миллионов? А это новые микрорайоны в городах… Новые машины, одежда людям… Да что я с тобой политграмоту провожу?., Ты ж и без меня все понимаешь.
Любимов долго молчал, Коленьков уже сигарету зажег, покашлял настойчиво, видимо, хотел продолжать спор. А оппонент молчал.
— Ну ладно, — Коленьков встал с камня, — ладно… Черт с тобой, я соглашусь. Проведем трассу по болотам… На мыс выведем. Там берегоукрепительные работы потребуются… Ладно. А ты думаешь, что, когда по твоей и моей милости строителям придется делать гигантский объем дополнительных работ, они нас с тобой добром помянут?
— Ты хочешь уничтожить двадцать шесть километров реликтовой тайги, — устало сказал Любимов. — Это полоса шириной в четыре километра… Посчитай как следует, чем ты это потом оправдаешь?
— Да черт с ней, с этой тайгой, — взорвался Коленьков, — мы с тобой величайшей важности государственное дело вершим… Сколько этих реликтов в нашей Сибири… Так что ж нам, из-за каждой рощицы нести миллионные затраты?
— Да… именно так. Не надо мне сейчас приводить довод насчет леса и щепок… Мы уж и так нарубили столько. Гляньте, всю среднюю полосу в европейской части страны… Строили без учета экологии… Леса срубили. Реки загрязнены до предела… Волгу гляньте, матушку нашу. Каму? А что, не могли сохранить? Могли. Только затраты нужны были. На очистные сооружения, на берегоукрепление… Тогда тоже были такие лихачи: на наш век хватит, дескать… Ан, не хватило не только потомкам нашим, а и нам негде посидеть на бережку. А города? Я уж не говорю о промышленных зонах, где дышать нечем… Ты глянь на обычный средний город. Подлетаешь к нему, а над ним облако… Чем же людям дышать? А все потому, что какому-то мудрецу хотелось побыстрее отрапортовать о введении мощностей и выдаче продукции… А не подумал о людях. И о себе в том числе. А сейчас вы хотите последний регион России, где еще есть природа и воздух, губить ускоренными темпами… Давайте, но только без меня. И учтите, я уже почти пенсионер. Я ничего не теряю. Я видел Братск, когда его начинали. А потом видел его много лет спустя, когда алюминиевый комбинат на много километров вокруг тайгу сгубил.
— Погоди… Так, по-твоему, выходит, что и комбинат строить не надо было?
— Вы мне таких вопросиков не подбрасывайте…
Надо было строить комбинат, надо… Только продумать все, чтобы и предприятие было и тайга вокруг него тоже жила. Вот так. И про миллионы лишние не жалеть. Здоровьем людей окупится. А это не деньгами приобретается, сам знаешь.
— Не хочу с тобой спорить на ночь, — миролюбиво сказал Коленьков, — уж не первый год тебя знаю… скучный ты человек. Я обрабатываю узкий конкретный участок. На других — другие люди, может быть, умнее меня. А я должен сдать бумаги по этому… Я за это отвечаю. И вообще, об экологии пусть думают те, кто за это деньги получает. А мы с тобой за проект зарплату едим.
— Я вас понимаю, — Любимов сделал длинную паузу, будто с духом собирался. — Для вас эта трасса — дело жизни. Согласен. Это трамплин. И вы многое еще сделаете, голова у вас есть. Крепкая голова. И боец вы. Вот сейчас вы сделаете мудро… Вы уговорите Чугарину, и вас будет двое против старого, выжившего из ума дурака Любимова, который еще, ко всему, и брюзга порядочный. И еще для вас благо, что Рукавицын этого Любимова терпеть не может. Все правильно. И вы быстро проработаете трассу по увалу. Легко и просто. Зачем в болоте залить? И расчеты и работу усложнять? А потом еще строителей уламывать? Вы неглупый мужик, Виктор. А в общем, я вам сказал свое мнение. От него не отступлюсь. Делайте выводы. И пошли спать, чего тут нам друг другу нервы на катушку наматывать?
Они мирно зашагали рядом, и Коленьков заметил, остановившись на минутку и затаптывая сигарету:
— Ну, поглядим… Ты еще пораскинь мозгой… В глупую историю лезешь. На рожон, это точно. На тебя не похоже.
Снова установилась тишина. Только движок постукивал в лагере да речка шумела.
— А мне он неприятен… — сказал Эдька. — Неприятен, и все, этот твой кумир Коленьков… Теперь я его понял. То-то он сегодня теть Лиду уговаривал. Ну прямо молил ее… А он вот для чего?
Настроение было у обоих подпорчено, и разговора уже не получалось. Тихо пришли в лагерь, постояли у Катюшиной палатки. Уже не говорили, а шептались, потому что слышимость через палаточную стенку дай боже. Через минуту Катюша пошла к себе, а Эдька побрел глушить мотор. Потом долго лежал с открытыми глазами в своем спальном мешке и думал о том, что Любимов вообще-то мужик неплохой, хоть и странный. А кто сейчас не странный? Все с причудами… Человек жизнь почти прожил. А Коленьков-то какой?
2
Павел Иванович Крутов уже года три собирался на пенсию. Один раз даже завел об этом разговор с Дорошиным, но тот слушать не захотел, замахал рукой:
— Куда тебе еще на государственные харчи? Можешь работать, хочешь. Вот я соберусь, тогда уж вместе. Засядем в одном дворе за домино и на рыбалку вместе. А сейчас не расхолаживайся.
