Владимир Успенский - Неизвестные солдаты кн.3, 4
– Осторожно! – шепотом предупредил сержант. – Канава какая-то.
– А, черт! – громко выругался радист, падая в темный провал, и в ту же секунду справа раздался по-мальчишески звонкий испуганный голос:
Herr Leutnant, Russen sind da!..
Wo?! Schieße!..4
Перед глазами Игоря возник вдруг узкий, высокий столб пламени, такой раскаленно-белый, такой горячий, что из глаз покатились слезы. Игоря крутануло в вонючем дыму разрыва, отбросило в сторону. Он шмякнулся лицом в грязь и сперва ничего не мог понять. Вокруг стреляли, кричали, пускали ракеты. Он тоже хотел стрелять, но в глазах вспыхивали и плыли, мешая смотреть, белые круги.
Лежать, в общем-то, было спокойно, он вроде бы отдыхал, глядя, как суетятся справа темные силуэты, но в спине быстро нарастала резкая, пронизывающая все тело боль. Игорь подумал, что это от неудобного положения, попробовал повернуться на бок, но нижняя часть туловища совсем не слушалась его. Ноги будто отнялись, он не чувствовал их.
Потрогал колени, бедра, ягодицы. Все нормально. Рука поползла выше, на позвоночник. Загрубевшие грязные пальцы ощутили какие-то липкие клочья, коснулись краев рваной раны. Он укололся о что-то твердое, даже не поняв, что это осколок раздробленной кости.
Боль накатывалась волнами, бросая в жар, туманя мозг, лишая возможности думать. Потом волна отходила, оставляя после себя усталость и гнетущее ожидание новой вспышки.
Когда приступы были особенно резкими, ему хотелось провалиться в пустоту, исчезнуть, вырваться из своего непослушного, скованного мучительной судорогой тела. Но едва боль ослабевала, вновь появлялась надежда: он потерпит, он дождется, пока придут наши.
Страшно было лежать на одно месте, как мертвому. Игорь вытянул вперед руки, вцепился в жесткую траву и осторожно подтянул разбитое туловище. Боль сразу разлилась по жилам горячим свинцом, отяжелив и руки, и голову, но он все-таки почувствовал удовлетворение. Он был хозяином над собой, и от этого в нем крепла уверенность, что все кончится благополучно.
Правее его на дороге очень уж много было криков и суеты. Там что-то горело – или машина, или стог; огонь, вспыхивая, вырывал из темноты десятки фигур. Там же начали яростно, быстро бить пушки, выбрасывая параллельно земле желтые язычки пламени.
Вокруг разрасталась стрельба. Игорь подумал: если он даст очередь по суетящимся немцам, его никто не услышит. Он еще подтянулся вперед, выдвинул свой трофейный «шмайсер» и нажал спуск. Автомат затрясся, и эта тряска отозвалась такой болью в позвоночнике, что оружие сразу вывалилось из ослабевших рук. Но он упрямо дотянулся до автомата и, чуть приподняв его, дал еще очередь по фашистам.
В Игоря стреляли с двух сторон: и от дороги, и откуда-то сзади. Трассирующие пули мелькали, как разноцветные светлячки, впивались в землю рядом с ним. Он давно не чувствовал правой ноги, а тут вдруг возникло такое ощущение, будто ногу укололи иглой. Игорь подумал: наверно, пуля.
Потом его хлестнуло в лицо, он едва не захлебнулся от крови, закашлялся, выплевывая ее. Рот не закрывался. Игорь прижал рукой челюсть, но едва отпустил – она с хрустом отошла вниз.
Он так ослабел, что не мог пошевелиться, с трудом приподнял голову, попавшую в ямку с водой.
Ему подчинялось только сознание. Он старался думать, что остальные разведчики не погибли, что они уже добрались к нашим. Разведчики укажут место. Прохор Севастьянович сразу пошлет за ним санитаров.
Он не мог видеть в темноте, что все его товарищи лежат мертвые возле канавы, недалеко от него.
Потом произошло что-то непонятное. Засверкали яркие вспышки, заклубился туман, пронизанный длинными полосами света, раздался скрежет, лязг и неслыханный непонятный вой, поглотивший все остальные звуки, пронзительно врывавшийся в уши, так распиравший черепную коробку, что она, казалось, не выдержит и развалится. Игорь думал, что все это происходит в бреду, но в то же время он чувствовал, что в ямку натекла вода: слушал вой и лязг, а сам копил силы, чтобы хоть чуть-чуть передвинуть голову.
В конце концов ему удалось повернуться на спину, так было лучше, вода перестала попадать в нос. Но поворачивался он, наверно, очень долго: когда отдохнул и приоткрыл глаза, было уже светло. Что-то толкнуло его, возле самого лица увидел он грязный ботинок на толстой подошве и ногу в черной обмотке.
Игорь сразу понял: свои! Радость его была так велика, что он закричал. Вернее, хотел закричать – из груди его вырвался громкий стон. Он искал взглядом лица, глаза людей, но не находил их. Только ноги в обмотках, в тяжелых американских ботинках перешагивали через него.
* * *Когда в районе Лютежского плацдарма определился успех, командующий 1-м Украинским фронтом генерал Ватутин ввел в действие свою главную ударную силу: 3-ю Гвардейскую танковую армию. Лавина бронированных машин устремилась в атаку ночью, в кромешной тьме, в густом тумане. Танки неслись на вражеские укрепления с зажженными фарами, с воющими сиренами, ведя беглый огонь из пушек и пулеметов. Неслись стремительно, не сбавляя хода, напролом через канавы и рощи, на окопы, на дзоты, давя солдат, повозки, орудия – все, что попадалось на их пути. В танковых рациях звучал чей-то взволнованный, хмельной от радости голос: «Хлопцы, даешь Киев!.. Хлопцы, даешь Киев!»
Торопилась, спешила поспеть за броней пехота, шлепала по мокрым дорогам мимо раздавленных искореженных пушек, минометов, грузовиков, мимо вражеских трупов и опустевших траншей. Бой уже подвинулся к Киеву, но во многих местах еще сопротивлялись, отстреливались группы фашистов. Гвардейская кавалерия добивала гитлеровцев, отступивших в леса.
По шоссе ползли тягачи с орудиями на прицепах, шли танки, ремонтные летучки, полуторки, зеленые «студебеккеры». Пехота торила себе путь по целине обочь дороги.
Высокий ефрейтор в истертой шинели, едва достававшей ему до колен, отделился от строя, присел на кочку и, покряхтывая, снял сапог. Молоденький солдат с добрым румяным лицом, в новой пилотке, бесшабашно надвинутой на самую бровь, примостился рядом и начал крутить цигарки – для ефрейтора и для себя.
За кочкой, в двух метрах от них лежал труп, такой грязный, что даже нельзя было разобрать, какая на нем форма. Сапоги вроде бы русские, без раструбов, а валявшиеся рядом каска и тронутый ржавчиной автомат – немецкие. Да и накидка тоже была фашистская. Лежал он, вероятно, давно, под ним натекла лужа бурой от крови воды.
Сперва солдат и ефрейтор не обратили внимания на этот труп: много валялось их кругом, и в лужах, и на дорогах, и скорчившихся в агонии, и расплющенных гусеницами – всяких. Где уж смотреть на них… Но вот немец застонал негромко, шевельнулась его голова.
– Гля, живой еще, – удивился солдат, протянув ефрейтору самокрутку и косясь на раненого, на его разбитое, окровавленное, залепленное грязью лицо. Затылок раненого погрузился в лужу, вода дошла до ушей. Еще немного – и хлынет в черный запекшийся провал рта.
– Захлебнется, – сказал солдат, сдвинув пилотку на затылок. – Захлебнется, верно? – спросил он товарища. Но ефрейтор не ответил; сосредоточенно наматывая портянку. Раненый опять застонал. Протяжно, с хрипом выдыхал один и тот же тягучий звук: а-а-а, а-а-а, а-а-а… Даже будто не стонал, а пытался говорить, подзывая к себе, стараясь повернуть голову.
Ефрейтор поднялся с кочки, пристукнул сапогом, глянул на раненого и вздрогнул: очень уж страшные были у того глаза. Огромные, наполненные слезами, они словно кричали, словно молили о чем-то. Ефрейтор отвернулся, но этот взгляд жег ему затылок, от него невозможно было уйти.
– Захлебнется он, – повторил молодой солдат, и голос его прозвучал так равнодушно, что покоробил ефрейтора.
– Иди, – подтолкнул он солдата, а сам шагнул к раненому.
Он был старым воякой, этот ефрейтор, проживший двадцать два года, из них почти три – на войне. Его самого несколько раз увозили из боя в госпиталь. И ему казалось, что он понимает, чего хочет искалеченный враг. Лучше отмучиться сразу – все равно не жилец…
Ефрейтор поставил автомат на одиночный выстрел и, не глядя на расширенные умоляющие глаза, нажал спусковой крючок.
Раненый дернулся и вытянулся, оборвав стон. Голова качнулась, грязная вода хлынула на лицо, заливая нос, рот, глазницы. Ефрейтору стало не по себе. Он схватил убитого за локоть. Выволок на кочку тяжелое мокрое тело, а потом поспешил за солдатом, на ходу вытирая о шинель руки.
* * *Утром 6 ноября на Крещатике, в районе вокзала и на днепровских кручах прозвучали последние выстрелы. По всей стране люди слушали сообщение «В последний час». Освобождена столица Украины! Освобожден самый крупный город из тех, которые удалось захватить немцам!
Быстро пролетел этот радостный день. А вечером хмурое осеннее небо над Москвой озарилось новым салютом, новыми победными залпами в честь воинов, вернувших стране древний Киев – мать городов русских.
