Николай Вирта - Собрание сочинений в 4 томах. Том 2. Одиночество
Однажды в Каменку явился человек, предъявил Герману зашифрованные документы эмиссара центрального комитета партии эсеров. Никакой подозрительной мути и липы в предъявленных бумагах, казалось, быть не могло. Но все же проверили. Человек оказался надежным. Приехал он-де с чрезвычайным поручением: Антонова вызывали в Москву для переговоров о расширении восстания, о снабжении оружием и для получения новой программы борьбы ввиду перемены в экономической политике сов-власти.
Антонова в Каменке не оказалось, не было и Плужникова: они совершали очередной рейд по югу губернии. Комитет снесся с ними и получил указание: ехать Ишину, заместителю Плужникова.
И поехал Иван Егорович в последнее свое путешествие. Члены эсеровского всероссийского центра встретили Ишина как самого дорогого гостя, превозносили Антонова, обещали восставшим и то и это, кормили и поили главного комитетского агитатора на славу.
Будь на месте Ишина конспиратор вроде Плужникова или самого Антонова, они сразу бы почуяли подвох. Слишком уж любезны были хозяева, слишком щедры на угощения, что совсем не к лицу серьезным подпольщикам. И чересчур о многом расспрашивали, вникая даже в самые незначительные мелочи.
Иван Егорович, дорвавшийся до настоящей водочки (самогонка опротивела ему), улещенный и умасленный и всегда несдержанный на язык, хвастался, называя напропалую фамилии активистов, их конспиративные клички, делился паролями, явками, шифрами.
Наконец из этой хмельной бочки выкачали все содержимое, а через неделю Ишина расстреляли.
И то был второй непоправимый удар, который смешал многие карты главарей повстанья.
В довершение всего Антонов узнает сразу две потрясшие его новости: в Тамбов прибыл назначенный Главкомом командарм Тухачевский; ему поручили ликвидировать восстание.
И еще одна новость вконец расшибла Антонова и союз: Десятый съезд большевиков провозгласил на весь мир новую экономическую политику и, как основу ее, — нерушимый союз рабочих и крестьян.
4Казалось бы, бита карта! Но если с каждым днем мрачнел Антонов, все реже слышали люди его раскатистый смех, веселую речь и редко видели улыбку на похудевшем, землистом лице и побелевших губах, святоша Плужников был не из таких, чтобы сдаться легко.
Правда, агентура разгромлена и главарь ее оказался предателем; правда, схвачены многие комитетчики. Но разве так уж трудно навербовать новых и поставить свежую агентурную сеть? Неимоверными усилиями контрразведки Антонов и Плужников зализывали раны, нанесенные мятежникам.
Это ничего, что агентура не такая мощная, какой она была, но обслуживает комитет в достаточной мере. А провал Ишина даже порадовал «батьку»: терпеть он его не мог, и не только потому, что Иван Егорович лез на его место, но и потому, что мужики давно перестали верить этому пустобреху.
Осталось пережить еще один удар.
Как-то утром зашел к Антонову Плужников: волосы спутаны, скопческое лицо пожелтело от забот и тревог.
— Сердит ты, что ли? — спросил его Антонов. — Чем опять недоволен?
— Ох, Степаныч, не знаю, что и сказать! Вот ты Сторожева мне все нахваливаешь. Мужик он, конечно, умный… А спроси его, зачем он к тебе пришел?
— Знаю, — огрызнулся Антонов. — Зол он на меня, волком смотрит.
Плужников посмотрел в окно — там слонялись все те же оборванцы, грызли семечки, безобразничали. Скопческое лицо его омрачилось.
— Такое-то, браток, дело, — вздохнул он. — Эту шушеру и сволочь всякую разогнать — раз плюнуть. Петр Иванович, конечно, останется: ему в нас последнее спасение Да ведь Петр Иванович разве фигура? «Э, — скажет мужик, — вон он на ком, Сторожев-то, едет, на Антонове» Он и пошлет нас с тобой, милок мой, к чертовой матери!
— А я думаю, — отозвался Антонов, — как раз теперь, когда дела начинаются всерьез, крепкий мужик — фигура для нас подходящая. На умном, сильном мужике мир держится.
— Так-то это так, да все как-то не так. Голова у меня, Сашок, болит, в нутре жжет, сил нету. Что нового?
— Газеты получил… Почитай, что там о нашем брате пишут.
Плужников с постным видом читал московские газеты. За политикой Москвы он следил прилежно, знал, что делается кругом.
— Степаныч, — окликнул он Антонова, — ты думал, голубь, о том, как у нас дальше дело пойдет, куда идем мы, а?
Впервые без притворства говорил с Антоновым кулацкий «батька».
— Что ты, Гриша? — встрепенулся Антонов. — Что ты тревожный такой?
— Вот все думаю, браток, везет же красным, — сумрачно заговорил Плужников. — Со всеми они замирились, белым наклали по шапке… То одно, то другое государство их признает… — Он пожевал губами, почесал седенькую, пегую бороденку. — Ныне Ленин за разруху, слышь, взялся… Теперь жди, и за нас возьмутся.
В дверь постучали. Вошел Сторожев и с ним плотный человек, одетый в железнодорожный дубленый полушубок.
— Фирсов, — сказал он, обращаясь к Антонову, — представитель ЦК партии эсеров, по особому поручению.
Антонов и Плужников, заранее предуведомленные о приезде эмиссара с большими полномочиями, ждали его со дня на день.
Сразу повеселевшие, они приветствовали Фирсова, но тот, казалось, был бесчувственным к знакам внимания, которыми его окружили.
Перекинувшись несколькими словами с Фирсовым, узнав, что он доехал благополучно, Антонов высунулся в дверь.
— Позовите Санфирова, Косову, Шамова и всех, кто в комитете, — приказал он. — И больше сюда никого не впускать!
Пока собирались люди, Фирсов сидел у окна и смотрел на грязную улицу, вымоченную первыми весенними дождями.
Что-то торопливо дожевывая, вошел теперешний заместитель Плужникова Шамов, делегат от Борисоглебского уезда, представительной внешности, с большой головой, на которой волной лежали седые волосы. Вышел он из богатой крестьянской семьи, был в свое время техником в железнодорожном депо.
Вслед за ним вошел молодой красавец, франтоватый командарм Богуславский, веселый и общительный: антоновцы любили его беззаботную смелость; появились хмурый Санфиров и Марья Косова.
— Представитель ЦК товарищ Фирсов, — представил Антонов приехавшего эмиссара.
— Этот настоящий, — буркнул Сторожев. — Два дня обрабатывали его с Юриным.
— Дураки! — презрительно бросил Фирсов, когда утих смех, вызванный словами Сторожева. — Обрабатывали! Кого не надо — два дня держите в контрразведке, а кого надо — зевнули. Идиоты! За грош отдали Ишина.
— Не очень горюем, — усмехнулась Косова. — Давай выкладывай, что привез.
Фирсов вынул носовой платок, вытер шею — в комнате было жарко — и обратился к Антонову:
— По поручению центрального комитета партии социалистов-революционеров передаю вам привет!
— За привет спасибо, — ухмыльнулся Шамов. — А не прислали ли они с тобой оружия?
Антонов рассмеялся. Он радовался: наконец-то там наверху опомнились и помогут ему в трудный час.
Фирсов надменно осмотрел Шамова с ног до головы.
— Я прислан по особому поводу. Международное положение и положение внутри страны после Десятого съезда большевиков сложилось для нас неблагоприятно. Политика нашей партии сейчас заключается в том, чтобы сохранить кадры. А ты: «Оружие не прислали ли?» Крутитесь в этой дыре и дальше своего носа ни черта не видите. Вояки! Вы потеряли головы и бьетесь лбом о стенку. Вы мешаете нашим планам, понятно?
— Дальше! — Антонов чуть не скрипел зубами от ярости. Вот так порадовали его верхи!
— Мы предлагаем для сохранения кадров ликвидировать восстание. Если не подчинитесь — мы откажемся от вас.
Лицо Антонова побелело, губы задергались, еще острее обозначились скулы.
— А-а, сволочи! — закричал он. — Я знал, что вы продадите меня! Плужников, Шамов, вы что молчите?
— Слышь-ка, милок, — обратился Плужников к Фирсову. — Скажи ты нам, за коим же бесом мы все это затевали? Чтобы выхлестать из народа кровушку и сдаться, ничего не добившись?
— Обстановки не понимаете, не понимаете течения исторических процессов! — холодно процедил Фирсов, с презрением глядя на «батьку». — Повторяю: сейчас в открытую с большевиками воевать нельзя. Силы надо беречь, оружие беречь, в подполье уходить. Так постановил центр.
— И правильно постановил, — заметил Санфиров. — Народ войны не хочет. Нас бандитами начали звать. Народ мира хочет!
— Яшка, и ты меня продаешь?! — крикнул Антонов.
— Нет, не продаю, Александр Степаныч. Здраво мыслю, только и всего. Отзвучали набаты, кончилась война, мир идет на поля…
— Стишки начал сочинять, дур-рак! — злобно прошипел Сторожев. — Командир гвардии, чтоб тебя!..
— Молчи, Петр Иванович…
— Не верь, не верь Яшке, Саша! — закричала Косова. — Продаст.
